Паутина и скала - Томас Вулф

Джим был намного старше остальных. Тогда ему было уже под тридцать. И легенда все еще окружала его. Видя, как он идет по комнате, Джордж всякий раз вспоминал его на футбольном поле. Несмотря на возраст, он был поразительно юным, импульсив shy;ным, подверженным порывам гнева, энтузиазма, сентименталь shy;ности, капризности и безрассудства, словно мальчишка.

Но если этот мужчина был во многом мальчишкой, то и маль shy;чишка был мужчиной в неменьшей степени. Джим держал ос shy;тальных под доброжелательной, но строгой властью, и все они смотрели на него снизу вверх, беспрекословно признавали его своим вождем не из-за нескольких лет разницы в возрасте, а по shy;тому, что он во многом казался зрелым, взрослым человеком.

Чего хочется молодому? Где основной источник того дикого неистовства, что бурлит в нем, что вечно торопит, подгоняет, под shy;хлестывает его, подрывает его силы и развеивает его замысел вих shy;рем множества внезапных, хаотических побуждений? Люди по shy;старше и посдержанней, научившиеся жить без напрасной траты сил, без метаний, думают, что знают причину сумбурности и хаоса жизни молодого человека. Они научились тому, что им было до shy;ступно, научились,.чтобы идти своим единственным путем через множество изменчивых расцветок, тонов, каденций жизни, чтобы четко, со спокойным сердцем тянуть свою единственную нить по огромному лабиринту меняющихся условий и противоречивых интересов, из которых и состоит жизнь, – и потому говорят, что причина сумбурности, бесцельности, сумасбродности жизни мо shy;лодого человека в том, что он «не нашел себя».

Тут, возможно, люди постарше и посдержанней правы по сво shy;им меркам, однако этим приговором жизни молодых они, в сущ shy;ности, произносят более суровый, более беспощадный приговор самим себе. Заявляя, что некий молодой человек «еще не нашел себя», эти люди, в сущности, говорят, что он не потерял себя, как они. Люди часто говорят, что «нашли себя», когда на самом деле загнаны в колею грубой принудительной силой обстоятельств. Они говорят о спасении своей жизни, хотя просто-напросто сле shy;по идут случайным путем. Они забыли свои жизненные устрем shy;ления и всю веру, надежду, непоколебимую уверенность маль shy;чишки. Забыли, что под всеми очевидными потерями, растратой сил, хаосом и беспорядочностью жизни молодого человека со shy;крыты главная цель и единая вера, которые сами они давно уже утратили.

Что делает молодой человек – здесь, в Америке? Как живет? Каковы колорит, уклад, сущность его жизни? Как он смотрит, чувствует, действует? Что представляет собой история его дней – то тайное неистовство, которое пожирает его, – сущность и центр его единой веры – рисунок и ритм его единственной жиз shy;ни?

Все мы знаем, что представляет она собой. Мы жили с нею каждый миг, знаем ее каждым атомом наших костей, крови, моз shy;га, мышц, чувств. Это знание нерастворимо входит в субстанцию наших жизней. Мы распознаем его мгновенно не только в себе, но и в тысячах людей вокруг – знакомое, как земля, по которой ступаем, близкое, как наше сердце, несомненное, как свет утра. И, однако, никогда не говорим о нем. Не можем. Не в состоянии.

Почему? Потому что молодые люди этой страны не являются, как часто о них говорят, «потерянным» племенем – они еще не открытое племя. И вся тайна, наука, знание, как открыть его, за shy;ключена в них самих – они сознают это, чувствуют, носят в себе – и не могут высказать.

Джордж Уэббер быстро понял, что, пожалуй, именно здесь, в этом железногрудом городе, подходишь ближе всего к этой загад shy;ке, являющейся наваждением и проклятием для всей страны. Этот город – место, где люди постоянно ищут свою дверь, где обречены вечно блуждать. Для Нью-Йорка это более справедли shy;во, чем для всех других мест. Этот город большей частью чудо shy;вищно безобразен, однако запоминается как место, обладающее величественной, потрясающей красотой; это место вечной жаж shy;ды, однако люди считают, что цель их жизни будет здесь с блес shy;ком достигнута, жажда утолена.

Ни в одном месте мира жизнь одинокого парня, провинциа shy;ла, которого повлекло на север манящее сияние мечты, не может быть более пустой, более скучной, более безуспешной и неуютной. Жизнь его – это метро, спертый воздух, запах горелой ста shy;ли, скука и застарелая вонь дешевой комнатушки в квартире ка shy;кой-нибудь «славной парочки» на Сто тридцатой стрит или, мо shy;жет, радость восьмидесятидолларовой квартиры в Бруклине, на севере Манхеттена или в Бронксе, которую он снимает еще с тре-мя-четырьмя молодыми людьми. Здесь они «могут делать все, что вздумается», это стремление приводит к субботним вечерин shy;кам, дешевому джину, дешевым девицам, возбужденным бессвязным речам, и, возможно, случайному безрадостному пьяно shy;му соитию чуть ли не прилюдно.

Если у юноши серьезные устремления, если он собирается «измениться к лучшему», то существуют огромное безлюдье Пуб shy;личной библиотеки, билеты по сниженным ценам у Грея, место на балконе театра, где идет пьеса, которую весьма хвалили и ко shy;торую смотрят все интеллектуалы, или серая скука на воскрес shy;ном концерте в Карнеги-Холле, набитом посредственными, над shy;менного вида музыкантами с шелковистыми усиками, которые шипят в темноте, как змеи, когда исполняются произведения не shy;навистного композитора; или, наконец, музей «Метрополитен».

Почти во всех попытках вести упорядоченную жизнь в этом юроде есть что-то фальшивое, напускное. Когда входишь в акку shy;ратную маленькую квартирку молодого человека или юной су shy;пружеской пары и видишь на аккуратных, ярко раскрашенных полках аккуратные ряды книг – маленькие плотные квадратики книг серии «Эвримен» и «Современная библиотека», Д. Г.Лоуренса, «Будденброков», Кэбелла, иллюстрированное издание «Острова пингвинов», затем несколько французских книг в бумажных об shy;ложках, Пруста, Жида и так далее, – чувствуешь смущение и не shy;ловкость; в этом есть что-то обманное. Точно так же чувствуешь се shy;бя в домах богатых, живут ли они в «очаровательном домике» на Девятой стрит или в огромных квартирах на Парк-авеню.

Какая бы там ни была атмосфера традиций, уюта, заведенно shy;го порядка, покоя и надежной устроенности, у тебя всякий раз возникает то же самое чувство, что все это обманное, что попыт shy;ка добиться постоянства в этом непостоянном, непрерывно ме shy;няющемся мире не более реальна, чем кажущееся постоянство на театральной сцене: никто не удивится, возвратясь наутро в те shy;атр и обнаружив, что декорации убраны, сцена пуста, актеров нет. Иногда даже самые обыденные встречи в непринужденной обстановке – приход в гости к друзьям, разговоры с ними в ком shy;нате, сидение у камина – о, особенно сидение у камина в этом городе! – кажутся нарочитыми и жалкими. Есть огромная тоска и печаль в этих попытках изобразить устоявшуюся жизнь там, где постоянны только перемены.

В последние годы многие уловили это упорное, постоянное движение. Одни винят в нем войну, другие – темп жизни, третьи называют это время «веком джаза» и советуют людям принять ритм этого века, двигаться и жить в соответствии с ним; но хотя это мнение стало модным, оно вряд ли приемлемо для людей, ко shy;торых подгоняет жажда, которые познали одиночество и изгна shy;ние, скитались по лику земли и не нашли двери, куда могли бы войти, которым хочется до смерти положить конец всем скита shy;ниям и одиночеству, обрести дом, воплощение всех своих уст shy;ремлений, где могли бы всегда жить в полном достатке. Такие люди, а исчисляются они не тысячами, а миллионами, вряд ли готовы понять, что одиночество и страдание человеческого духа можно умерить дерганным джазовым ритмом.

Возможно, чувство беспокойства, одиночества, жажды усу shy;губляются в этом городе, но если кто помнит свое детство и юность в Америке, то наверняка помнит эти желания и движе shy;ния. Они подгоняют людей повсюду. У всех было кресло-качал shy;ка, и в погожие месяцы все раскачивались в нем на передней ве shy;ранде, представляя, что движутся куда-то. Люди всегда стремят shy;ся «отправиться куда-нибудь», и с появлением автомобиля доро shy;ги, особенно по воскресеньям, стали забиты машинами, едущи shy;ми за город, едущими в другой город, едущими Бог весть куда, как бы ни была тягостна или бессмысленна поездка. Людям хо shy;чется хоть слегка унять свою кошмарную непоседливость.

Жутко представить, какие страдания и жажду претерпели в этом громадном городе люди – особенно молодые, потому что там нет совершенно никакой цели для лихорадочных перемеще shy;ний. Они возвращаются после дневных трудов в комнату, кото shy;рая, несмотря на все старания украсить ее опрятной кроватью, яркими расцветками, раскрашенными книжными полками, не shy;сколькими картинами, представляет собой всего лишь замаски shy;рованную камеру. Комнатой этой возможно пользоваться только для сна; читать там книгу, сидеть в кресле и вообще просто бодр shy;ствовать невыносимо.