Паутина и скала - Томас Вулф

Одни, вне всякого сомнения, приезжают в этот город с напря shy;женными нервами, с тревожным предчувствием, с решимостью вступать в жестокие конфликты, в отчаянную борьбу, с убежде shy;нием, что должны победить или погибнуть. Другие, скованные старыми страхами, опутанные старыми предрассудками, приез shy;жают с робостью и недоверием. Для них жизнь в этом городе бывает тягостной. А третьи едут с ликованием и надеждой, словно бросаются обнять милую сердцу возлюбленную, которую никог shy;да не видели, но о которой всегда знали, и вот так Олсоп – этот толстяк, бочонок жира – приехал туда.

Ему даже не приходило в голову, что он может потерпеть не shy;удачу. И действительно, при такой вере, при таком рвении, как у него, неудача была немыслима. Другие достигали в этом городе более высоких вершин. Достигали больших успехов, богатства, славы, побед и известности. Однако никто не окунался в жизнь этого города полнее, чем Джерри Олсоп.

Он был создан для нее; она была создана для него. Здесь был водоем, в котором он мог плавать, омут, где мог ловить рыбу. Здесь была пища для всех его многочисленных аппетитов. И жи-иая вода для ненасытимои губки, которую он представлял собой: миллионноустая молва, способная вечно питать его ненасытное ухо, хроника восьми миллионов жизней, способная утолить его непреходящий интерес к человеческой истории.

Олсоп был человеком, которому требовалось жить через по shy;средство других. Был огромным Ухом, Глазом, Носом, Горлом, был ненасытимой всасывающей губкой в человеческом облике. И город являлся для него превосходной устрицей. Олсоп был по-своему бесподобен. Здесь раскрылись все его лучшие качества. Он заражал окружающих своим энтузиазмом, упоением и вос shy;торгом, которые вызывал у него этот город. С ним любая экскур shy;сия становилась достопамятным событием. Поездка в центр на метро, яркие огни и сплошные потоки машин на Таймс-сквер, подвал в аптеке Грея, где продаются билеты по сниженным це shy;нам, постоянное ночное великолепие театров, дешевые рестора shy;ны, какой-нибудь кафетерий или закусочная, китайская харчев shy;ня, необычные лица, вывески и огни, чужеземные овощи, экзо shy;тические блюда в Китайском квартале – все бывало просто изу shy;мительным. Олсоп жил в зачарованном мире и повсюду носил его с собой.

У него был душевный склад ненасытимого романтика. Он сразу же, незамедлительно, мгновенно проникся тягой города к шаменитостям. Если сам он не мог быть великим, то хотел нахо shy;диться рядом с теми, кто был. Он с жадностью впитывал любой обрывок сплетни о знаменитых людях. Письменные упомина shy;ния, дневники, комментарии, наблюдения газетных репортеров были для него евангелием. Мнения известного театрального кри shy;тика Котсволда – священным писанием: он заучивал их вплоть до последней причудливой фразы. Благоговейно ходил смотреть каждый спектакль, который этот критик хвалил. Однажды вече shy;ром он воочию увидел в антракте этого великого человека в об shy;ществе другого знаменитого критика и прославленной актрисы. Возвратясь домой, Олсоп был просто вне себя – если б он уви shy;дел Шекспира, разговаривающего с Беном Джонсоном, то не мог бы разволноваться сильнее.

Он стал одним из наблюдателей у служебного входа театров. То было время постановок Зигфелда, прославленных хористок, великолепной, доступной плоти, прикрытой складками бархата. Олсоп бывал повсюду, его восхищала эта прославляемая чувст shy;венность. Девицы те были знаменитыми, он дожидался, когда они выйдут, облизывался и вожделенно, будто старый разврат shy;ник, смотрел, как уходят красавицы Зигфелда со своими богаты shy;ми покупателями. Эти встречи дорогостоящей плоти с манишка shy;ми, фраками и высокими шелковыми цилиндрами теперь восхи shy;щали его. Странно для старого пайн-рокца? Ничуть: теперь это было окружено ореолом, вправлено, будто драгоценный камень, в громадную Медузу ночи, разрешено богатством и властью, одо shy;брено гласностью. Теперь старый развратник, облизывающий су shy;хие губы и ждущий с помертвелым взглядом своей юной вави shy;лонской блудницы, приводил Олсопа в восторг. Об одном таком он рассказывал: красавица, уже прославленная в печати, шла ми shy;мо, пожилой развратник с умильным видом подошел к ней. «О, ради Бога!» – устало сказала красавица и пошла дальше.

– Это было сказано всерьез, – злорадно рассказывал Олсоп. – Да-да! Всерьез! – Громадный живот его заколыхался, в горле заклокотал пронзительный смех. – Господи! Самая красивая женщина, какую ты только видел, – смачно произнес он, пока shy;чивая большой щекастой головой, – дала ему от ворот поворот!

Эта сцена его восхищала.

И все прочее тоже: тысячеустая молва, обилие сплетен: кто спал с такой-то; чья супруга была неверна Цезарю; какой остряк произнес столь неприличную шутку; какие знаменитости, какие писатели вели себя так-то на такой-то вечеринке, напились, ис shy;чезли, заперлись в спальнях с привлекательными женщинами, пошли с ними в ванную, с кем они ссорились и дрались; какая пожилая актриса, знаменитая страстностью в исполнении ролей, путалась с румяными юношами; и кто такие знаменитые гомо shy;сексуалисты, в каких танцзалах они танцуют друг с другом, какие жеманные фразы произносят в постели – тут живот колыхался, и Олсоп давился пронзительным смехом; подобная греховность нкупе со всеми эксцентричностями, фельетоны Морли, написан shy;ные в превосходном волшебно-вычурном стиле – «Истинный гений! Истинный волшебный гений!», – старый Лондон в закоул shy;ках Нью-Йорка, диккенсовская атмосфера городских улиц, тол shy;чея на Геральд-сквер и Парк-роу; грязь непротертых мемориаль shy;ных досок, которую не замечают- проходящие мимо толпы лю shy;дей, но заметная при определенном свете, и подлинный, собст-менно говоря, архаизм окружающего мира: продавщицы, поеда shy;ющие бутерброды с сыром среди завсегдатаев аптек в обеденные часы – они напоминали клиенток какой-нибудь истчипской гостиницы девяносто лет назад. И все это, вместе взятое – Зигфелд, красавицы хористки и старые развратники в шелковых ци shy;линдрах; скабрезные сплетни о великих, разговоры о пьяных буйствах в кругу прославленных и немногих, о том, что сказала мисс Паркер, что сказала такая-то; вкупе с величественным цен shy;тром города, людьми в метро и на скамейках в парке – с ожив shy;шим Лэмом, разгуливающим среди непротертых мемориальных досок в причудливых закоулках Манхеттена – все это было пи shy;щей, питием, дыханием жизни для Олсопа.

Восхищала его и еда. Вкус Олсопа, как и доктора Сэмюэла Джонсона, не был изысканным – ему нравилось изобилие, нрави shy;лось окунаться в него с головой. Он любил Китайский квартал, его харчевни и острый соус: кормили там обильно и дешево. Необыч shy;ные лица китайцев, ароматный пар, восточный и несколько успо shy;каивающий, приводили его в восторг. Олсоп любил ходить туда с компанией – можно было взять себе несколько порций и разде shy;лить расходы на всех. Когда обед заканчивался, он требовал бумаж shy;ные пакеты и со смехом складывал туда недоеденное.

Когда все это надоедало или когда он тосковал по привычной еде – ибо сердцу и желудку дом был все еще очень памятен, – он и его друзья накупали «всякой всячины». Магазины были повсю shy;ду, в каждом квартале, с освещенными витринами, с ломящими shy;ся полками овощей и фруктов; были мясные лавки, бакалейные, булочные с широким выбором всяческой снеди. Они ходили по этим лавкам и покупали то, к чему привыкли дома: дробленой кукурузы, именуемой также «крупа»; стручковой фасоли, гото shy;вить которую в Нью-Йорке никто не умел; кусок соленого сала для навара; муки для подливки и для бисквитного теста – благо Олсоп не пасовал перед трудной задачей его приготовления; мя shy;са для жарки, пусть оно бывало дешевым, жестким, зато подава shy;лось с мучной подливкой и приправами; хлеба, масла, кофе. По shy;том возвращались в полуподвальную двухкомнатную квартиру, оглашали ее шумом юношеских голосов, смеха, шуток, обвине shy;ний – Олсоп довольно посмеивался, но бывал серьезен и руко shy;водил всем, давал указания, суетился в шлепанцах и протертых носках, обнажавших грязные пятки. Наконец появлялась острая южная еда – кукурузная каша, жареное мясо с густой бурой под shy;ливкой, приготовленная с салом стручковая фасоль, бисквиты с румяной корочкой, крепкий горячий кофе, тающее масло. Под shy;нимался нестройный шум протяжных юношеских голосов, оживленных, южных, перебивающих друг друга, приятельских и язвительных – это новое приключение в повседневной жизни обсуждалось жарко, со смехом, одобрениями, едкими замечани shy;ями. Новый мир, в котором жили, они оценивали критически, зачастую с грубыми, презрительными насмешками.

Возвращаться домой они не собирались. По крайней мере, редко говорили о любви к родным пенатам. Любовь их, в сущно shy;сти, переместилась сюда – большинство этих молодых людей, подобно Олсопу, поддалось чарам Нью-Йорка, привязалось к этому новому миру, считало его своим, как на это способны толь shy;ко южане – какая-то странная, упрямая гордость не позволяла им признаться в этом. Теперь они жили в легенде: среди прима shy;нок окружающего блеска любили порассуждать о покинутом ве shy;ликолепии. «Юг» – ибо это слово виделось им в кавычках – те shy;перь представлял собой некий утраченный рай, замечательный образ жизни, мир человеческих ценностей, которых «этим севе shy;рянам» никогда не понять.