Паутина и скала - Томас Вулф

Жутко представить, какие страдания и жажду претерпели в этом громадном городе люди – особенно молодые, потому что там нет совершенно никакой цели для лихорадочных перемеще shy;ний. Они возвращаются после дневных трудов в комнату, кото shy;рая, несмотря на все старания украсить ее опрятной кроватью, яркими расцветками, раскрашенными книжными полками, не shy;сколькими картинами, представляет собой всего лишь замаски shy;рованную камеру. Комнатой этой возможно пользоваться только для сна; читать там книгу, сидеть в кресле и вообще просто бодр shy;ствовать невыносимо.

И что же делать этим несчастным людям? Убеждение, что че shy;ловек должен иметь хоть какой-то уют, ежесекундно грубо попи shy;рается. Человек знает, что всем на свете нужно иметь простор – достаточный, чтобы вытянуть ноги и вдыхать воздух без страха или усилий; знает, что жизнь его в этом жалком чулане скучна, груба, убога, бессмысленна. Знает, что люди не должны надру shy;гаться над собой подобным образом, поэтому старается прово shy;дить как можно больше времени за пределами своего жилья. Но чем он может заняться? Куда пойти? На жутких улицах этого го shy;рода нет ни отдыха, ни покоя, нет закоулка, места, где можно уе shy;диниться от постоянного наплыва толпы и спокойно погрузить shy;ся в себя. Он бежит от одного тупика к другому, спасается, купив билет «на какое-нибудь зрелище» или перекусывая в кафетерии, мечется по громадным ночным улицам и возвращается в свою камеру, не найдя двери, которую мог бы открыть, места, которое мог бы назвать своим.

И потому поразительно, что нигде на свете молодой человек не питает таких надежд и упований, как здесь. Перспектива бле shy;стящего достижения, любви, богатства, славы – или невообрази shy;мой радости – постоянно носится в воздухе. Его разрывает мно shy;жество желаний, и он не может назвать ни одно из них, но убеж shy;ден, что поймает птицу счастья, добьется любви и славы, что схватит неуловимое, выскажет несказанное, постигнет непости shy;жимое; и что все это может произойти в любую минуту.

Возможно, в составе воздуха там есть нечто, вызывающее это поодушевление и радость, но этим же воздухом дышит и вся не shy;постижимая страна, такая богатая, но в которой люди голодают, гакая изобильная, ликующая, буйная, полная жизни, веселая, сияющая, великолепная, но в которой столько бедных, неиму shy;щих, жаждущих, не знающих, что им делать. Однако богатство и могущество этого города очевидны, они не иллюзия; людей не покидает чувство, что земля здесь полна золота, что тот, кто ищет и трудится, может его добыть.

В Нью-Йорке есть несколько замечательных периодов, когда чувство это достигает лирической силы. Одним из них являются первые весенние дни, когда миловидные женщины и девушки словно бы внезапно пробиваются сквозь тротуары, подобно цве-i ам: неожиданно улица становится заполненной ими, вышагива shy;ющими с плавно колеблющимися в горделивом ритме грудями и бедрами, с выражением страстной нежности на лицах. Другой период наступает ранней осенью, в сентябре, когда город обрета shy;ет великолепные оживленность и пышность: порывы бодрящего ветерка, трепет пестрой листвы, запах морозца и жатвы; после летней вялости город пробуждается к бурной оживленности, кра shy;сивые женщины вернулись из Европы или с летних курортов, и воздух насыщен ликованием и радостью.

Наконец есть чудесное, тайное предвкушение какой-то при shy;ближающейся радости в студеную зимнюю ночь. В одну из таких ночей с морозной тишиной, когда холод так силен, что тело не shy;меет, а небо вверху сверкает алмазами холодных звезд, весь го shy;род, как бы ни были безобразны отдельные его районы, стано shy;вится величественным, потрясающим, северным: все вокруг словно бы воспаряет в сияющем великолепии к звездам. Слы shy;шатся гудки больших пароходов на реке, неожиданно вспомина shy;ется пояс величественных, мощных вод, стягивающий город, и Нью-Йорк внезапно сияет, будто великолепный алмаз в подоба shy;ющей ему оправе моря, земли и звезд.

Нет города, подобного этому, нет города хоть с единой каплей его славы, гордости и ликования. Он берет человека за душу; и человек пьянеет от восторга, становится юным, торжествующим и ощущает себя бессмертным.

14. ПАТРИОТЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА

Джерри Олсоп приехал в Нью-Йорк несколькими годами раньше, сразу же по окончании колледжа. Джордж знал, что он там, и однажды случайно встретился с ним. Ни тот, ни другой, судя по всему, не были склонны вспоминать отступничество Джорджа в Пайн-Роке; Джерри приветствовал своего бывшего протеже, словно брата после долгой разлуки, и пригласил к себе домой. Джордж пошел к нему, потом пошел снова, и на какое-то время отношения их возобновились, по крайней мере, внешне.

Олсоп жил в той же части города, на поперечной улице меж shy;ду Бродвеем и рекой, неподалеку от Колумбийского университе shy;та. У него были две полуподвальные комнаты и убогая кухонька.

Квартира была темной, он собрал туда пришедшую в негодность мебель – старый зеленый диван, несколько стульев, два стола, кушетку – она была застелена грязным бельем и предназнача shy;лась для гостей, кровать, на которой спал сам, и грязный старый ковер. Квартиру Джерри считал чудесной и сумел убедить в этом нсех друзей. В сущности, она олицетворяла для него свободу – восхитительную, пьянящую свободу, которую этот город давал и ему, и всем. Если смотреть на квартиру под таким углом зрения, она представляла собой не просто две комнаты в полуподвале мрачного дома, заставленные дрянной мебелью. То было владе shy;ние, поместье, частная твердыня, цитадель. Джерри передал это чудесное ощущение всем, кто приходил к нему.

Когда Джордж впервые увидел Олсопа во всей необычности Нью-Йорка, перемены в его убеждениях и взглядах показались ему разительными. Правда, только поначалу. Потрясение Джор shy;джа, результат слепящей яркости первого впечатления после не shy;скольких лет разлуки, быстро прошло. Олсоп собрал вокруг себя новый кружок, преемников прежней пайн-рокской клики: он был их наставником, путеводной звездой, и две его полуподваль shy;ные комнаты стали их клубом. Поэтому Джордж понял, что Ол shy;соп, в сущности, совершенно не изменился, что под всей рази shy;тельностью внешних перемен душа его оставалась прежней.

В то время одним из главных объектов ненависти Олсопа был мистер Г. Л. Менкен. Этот человек стал для него Апокалиптичес shy;ким Зверем. Откровенные насмешки Менкена над педагогикой, над культом Матери, над всей цивилизацией, которую он именовал Библейским Поясом, и представителем которой являлся Ол shy;соп, и, пожалуй, главным образом, откровенное кощунственное высмеивание «величайшего после Иисуса Христа человека», ко shy;торого критик называл то «покойным доктором Уилсоном», то «мучеником Вудро» – все это являлось кинжалом убийцы в серд shy;це того, что было близко и дорого Олсопу, и как представлялось ему, в сердце самой цивилизации, религии, морали, «всего, что снято для людей». В результате этот беспощадный, но в сущности консервативный критик выглядел в глазах Олсопа Антихристом. Месяц за месяцем Олсоп читал последние разносы балтиморско shy;го ученого мужа со страстной самозабвенностью жгучей ненависти. Жутковато было смотреть на него за этим злобным чтением: его толстое, обычно довольно бледное лицо становилось лиловато-синим и судорожно корчилось, словно перед апоплексичес shy;ким ударом, глаза превращались в щелочки, время от времени он разражался яростным смехом и перемежал чтение такими вот комментариями:

– Ну и ну, черт возьми!.. Вот тебе на!.. Он же просто осел… да-да!.. И больше никто!.. Сущий осел. Господи, вот послушай, что он пишет! – Тут голос его поднимался до прерывающегося во shy;пля. – Да у него мозгов меньше, чем у вши! – И заканчивались комментарии всякий раз рекомендацией мстительной кары: – Знаешь, как надо поступить с этим человеком? Вытащить на ули shy;цу и…

Этот акт увечья он называл с искренним наслаждением. Ви shy;димо, то было первое, что приходило ему в голову, когда кто-ни shy;будь говорил, писал или делал что-то, вызывающее у него враж shy;дебность и ненависть. И казалось, что мистер Г. Л. Менкен, кото shy;рого Олсоп в глаза не видел, является его личным врагом, злове shy;щей угрозой его жизни, смертельной опасностью не только для него самого, но и для друзей, для всего мира, который он создал вокруг себя.

И все же Олсоп постоянно менялся. Его способность приспо shy;сабливаться была поразительной. Подобно одному знаменитому епископу, «он много и легко глотал». Главным для него была не внутренняя суть, а видимость. Он мог бы без труда согласиться, что черное – это белое, а дважды два равно четырем и трем четвертым, если бы господствующий в обществе класс начал считать так.

Дело было только в том, что, говоря словами Олсопа, «сфера его расширилась». Он приехал из провинциальной общины бап shy;тистского колледжа в большой город. И этот ошеломляющий пе shy;реезд, для многих столь мучительный, опасный и беспокойный, оказался для Олсопа восхитительно легким. Он быстро почувст shy;вовал себя в большом городе, как рыба в воде. И в этом полном, восторженном погружении раскрылось заодно с бесхребетнос shy;тью все, что было в нем сердечного, творческого и доброго.