…Ваш маньяк, Томас Квик - Ханнес Ростам

Однако Сеппо Пенттинен не задает никаких вопросов ни про Аккаяуре, ни про Томаса Квика, ни про Йонни Фаребринка. Вместо этого на допросе речь идет о личной ситуации Руне Нильссона. Его заставляют в подробностях рассказать о семейной жизни, о разводе с женой, о праве на общение с детьми, о профессиональной жизни, о том, какие поездки он совершал, какие друзья у него были, какими транспортными средствами он владел, и т. д. и т. п.

Сеппо Пенттинен записывает в протокол:

«Ему задается вопрос, знаком ли он с человеком из Йоккмокка по фамилии Ларссон. Руне отвечает: „Нет, не припоминаю“. В связи с этим он спонтанно произносит: „Ты задаешь такие странные вопросы!“»

Комментарий Руне Нильссона в высшей степени оправдан. Вопросы следователя создают впечатление, будто Нильссон — закоренелый преступник, который лжет, и его надо припереть в угол хитрыми уловками.

Пенттинен продолжает расспрашивать Нильссона о возможных браконьерах среди его окружения, о том, имел ли он контакты с Саамской народной школой (в которой учился Квик), знает ли он людей, имеющих дело с полицией, а также знает ли он кого-нибудь из Маттисудден (место, откуда родом Фаребринк). Нильссон терпеливо, но отрицательно отвечает на все вопросы.

Пенттинен показывает ему восемь фотографий мужчин, на одной из которых изображен Фаребринк. Нильссон отвечает, что не знает ни одного из этих людей.

Когда ему показывают второй набор снимков, Нильссон говорит, что узнал фото номер семь — «фотографии этого человека часто мелькают в прессе, это так называемый человек из Сэтера, Томас Квик».

Руне Нильссона не подозревают ни в каком преступлении, однако допрашивают «для сбора информации» в течение четырех часов.

На следующей неделе его вызывают на новый допрос. «Допрос будет касаться событий 1984 года», — записывает Пенттинен в протоколе.

Руне Нильссон рассказывает, что его сын, которому тогда было семнадцать лет, после окончания школы устроился работать в службу технического обеспечения на гидроэлектростанцию в Мессауре и жил у него в течение всего лета. Нильссон в основном сидел дома и «ждал его с ужином, когда тот возвращался с работы».

Затем начинаются новые расспросы о личной жизни Нильссона. Руне сообщил, что один раз в жизни пытался сварить самогон, и у него чуть не взорвался аппарат. Это была его единственная неудачная попытка, однако его заставляют в мельчайших подробностях изложить, как он это делал, как молол картошку, какое ведро использовал и так далее.

Его снова спрашивают, что он делал в 1984 году.

— Послушай, да не помню я, — отвечает Руне. — Не помню. Только это. Я позвонил сыну и спросил, помнит ли он, что он делал в восемьдесят четвертом году. Ну, и он сказал, что работал на «Ваттенфаль». А потом мы катались на водных лыжах, когда у него заканчивалась работа.

Пенттинен поясняет, что Томас Квик указал на него среди множества фотографий, а также указал на его дом, утверждая, что был там.

— Может быть, но я не помню, чтобы он гостил у меня.

— Можешь ты объяснить, какие у него были основания прийти к тебе домой в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году?

— Да не знаю.

— Мне кажется неестественным, чтобы он случайно указал именно на тебя и сказал, что ты живешь в этом доме в Мессауре. Также он описал некоторые детали касательно тебя, которые соответствуют действительности.

— Хм. Ну, конечно, описать мой дом снаружи — невелика проблема. Меня ведь много показывали по телевизору и все такое.

Вероятно, Пенттинен понимает, что это нехорошо. Он переспрашивает:

— Много показывали по телевизору?

Пенттинен не знал, что о Руне Нильссоне было сделано не менее трех телепередач, к тому же многие газеты делали репортажи о нем, единственном жителе Мессауре.

— В СМИ были репортажи из твоего дома?

— Да, и это тоже.

— А что именно в них показывали?

— Они показывали кухню.

Это уже совсем нехорошо. Именно кухню Нильссона Квик описал подробно. Пенттинен хватается за последнюю соломинку — что репортаж, возможно, был снят, но не показан по телевидению. Он уточняет:

— И она шла по телевидению? Программа, где снимали твою кухню?

— Да.

Стало быть, единственный житель Мессауре — телезвезда. Ценность указаний на него Квика одним махом падает до нуля. Однако Сеппо пропускает информацию мимо ушей и продолжает допрос.

Он поясняет, что при первом допросе у Нильссона взяли отпечатки пальцев, поскольку из палатки близ Аккаяуре были украдены некоторые предметы. Не попали ли к нему предметы после убийства около Аккаяуре?

— Нет, такого у меня нет. Абсолютно точно!

Нильссон поясняет, что он точно не стал бы помогать, если бы получил сообщение о зверском убийстве у Аккаяуре.

— Этому человеку была бы крышка. Я немедленно сообщил бы в полицию. Потому что тех, кто такие вещи делает, убивать надо. С ними надо поступать как в Финляндии, расстреливать их!

— Ты так считаешь?

— Еще бы! Такие люди не должны жить. В Швеции с ними слишком нянчатся.

Позднее на работу к сыну Руне Нильссона приходят полицейские и расспрашивают его о действиях его отца летом 1984 года. Он рассказывает, что проработал все лето на «Ваттенфаль» в Мессауре и жил у отца. Заверяет, что «никакие незнакомцы к нам не приходили и ночевать не оставались».

Сын сообщает также, что сейф, который, по словам Квика, находился в доме у Руне Нильссона, на самом деле никогда не существовал.

Обширное расследование обстоятельств, связанных с Мессауре, показало: Квик ошибочно утверждал, что ехал из поселка на рейсовом автобусе, что он побывал там, не заметив, что поселка не существует, а также указал на человека, ранее засветившегося во многих репортажах в газетах и по телевидению. Кроме того, некоторые сведения, данные Квиком по поводу Руне Нильссона, оказались неправильными.

Нильссон был большим любителем природы, у него не было причин защищать злоумышленника, виновного в зверском убийстве близ Аккаяуре. До этого момента с ним обращались на допросах, как с лгуном.

Удивительно, но факт — 1 сентября 1995 года Руне устраивают еще один допрос, на этот раз у него дома. Тогда полиция сделала важнейшую находку в этой части следствия — старое покрывало, обнаруженное на стуле в комнате.

Следователь указал Нильссону на обстоятельство, которое делало наличие у него такого покрывала исключительно подозрительным:

— В одном из допросов Томас Квик упоминает старое ватное клетчатое покрывало, возможно, синего цвета.

— Да, но это-то не синее! Оно бело-голубое, слышишь? И оно не клетчатое, оно в цветочек.

— Но я спрашиваю, с какого момента у тебя это покрывало? Ты можешь ответить?

Нильссон не мог вспомнить, когда он купил покрывало. Несмотря на то, что оно не было ни синим, ни клетчатым, полиция изъяла покрывало как единственное доказательство чего-то.

Но на этом терпение Руне Нильссона лопнуло, и он отказался участвовать в расследовании, смысла которого не понимал.

Разные личности

Самое парадоксальное в поездке на Аккаяуре то, что первая и совершенно неудачная реконструкция Квика, записанная до паузы, задним числом превратилась в триумф всего мероприятия. Отрывок, где он превращается в Эллингтона и с рыком кидается на палатку, атакуя статистов, был показан по телевизору и запечатлелся в памяти шведского народа. Так было положено начало товарному знаку «Томас Квик».

По возвращении в Сэтер Биргитта Столе записала в карточку некоторые соображения, подтверждающие, что и среди посвященных это событие воспринималось как большой успех: доказательство того, что Квик путем регрессии вступил в контакт со своими вытесненными воспоминаниями.

«Первый день реконструкции проходит очень хорошо, и Томасу удается провести реконструкцию очень удовлетворительно. Путем регрессии вначале он вступает в контакт со всем событием целиком и может тем самым вызвать целостные воспоминания. Как во время психотерапии, когда он регрессирует, чтобы установить контакт с прежними ситуациями и чувствами, Томас использует тот же самый процесс и здесь».

Через неделю после реконструкции главврач делает отметку в карточке о психическом статусе Квика, оказавшемся серьезнее, чем представлялось ранее.

«С клинической точки зрения пациент пребывает в состоянии, которое можно сравнить с шизофренией. Внешне интеллектуальные функции в хорошем состоянии, он вербально выразителен и логичен. Однако в личности наблюдаются глубокие нарушения, которые в неблагоприятных обстоятельствах дают такие мощные реактивные стереотипы, что уместно говорить о психозе. Здесь также можно говорить о раздвоении личности».

Раздвоение личности — загадочное и весьма оспариваемое психиатрическое заболевание, известное еще с XVI века, когда во французскую монахиню вселились чужие «личности». В 1791 году врач Эберхарт Гмелин опубликовал описание клинического случая двадцатилетней девушки из Штутгарта, которая внезапно могла перевоплощаться в другую личность, прекрасно говорившую по-французски. Вернувшись в свое исходное состояние, она совершенно не помнила, что делала в образе «француженки». В своем отчете на восьмидесяти семи страницах Гмелин описывал, как ему удалось научить свою пациентку переходить от французской личности к немецкой и обратно по мановению его руки.