Между двух миров - Эптон Синклер

Ланни с интересом все это выслушивал — лестно ведь получать такие сведения прямо из первоисточника! — и невольно исполнялся почтения к своему властному родителю. Вместе с капиталом рос и авторитет Робби Бэдда, и много еще пройдет — времени, прежде чем любящий и деликатный сын наберется храбрости высказать ему напрямик свои несогласия. Затем Ланни отвозил отца в Париж, где великий бизнесмен ворочал делам; а сам Ланни тем временем бродил по городу, заходил к продавцам картин, смотрел, нет ли у них чего новенького; и тогда им овладевал непреодолимый соблазн — еще разок навестить своего «красного дядюшку». Он обманывал себя, он мысленно оправдывался тем, что просто ему хочется послушать сплетни о художниках, о том, кто что делает, как растет слава Детаза и что говорят о нем продавцы — всю эту болтовню на профессиональные темы, к которой художники питают не меньшую слабость, чем оружейные заводчики. Но пека он сидел у Джесса, к тому заглядывал кто-нибудь из его левых друзей или являлась подруга Джесса покормить его завтраком, разговор переходил на политику, и в комнате начинали витать запретные для Ланни «опасные мысли», поражая его в самые чувствительные места.

Каждый вопрос, возникавший при разговоре, трактовался дядей Джессом на один и тот же лад. Все капиталисты, все капиталистические группировки и правительства гонятся за прибылью; они, как свиньи, которые бегут к корыту и топчут все, что им попадется на пути. А все «умеренные» социалисты — обманщики, которые дают обещания рабочим, а потом продают их крупным дельцам, — в том числе и Рамсей Макдональд, на которого Рик возлагал такие надежды, и Леон Блюм, и Жан Лонгэ, и другие, которые сейчас так энергично если во Франции избирательную компанию. Джесс Блэклесс называл их «желтыми социалистами» и ненавидел за то, что они приманками сбивают с пути рабочих, уводя их от подлинной цели — революции.

Уходя, Ланни размышлял о слышанном. Если верно, что погоня за сырьем и рынками приведет мир к новой большой войне, то, конечно, надо, чтобы рядовые люди всех наций знали с б этом и постарались это предотвратить. Но что они могут сделать? Дядя Джесс говорил, что капиталисты никогда не отступят перед парламентским большинством. Правда это или нет? Если отступят, то самое умное — довериться избирательным урнам; но если не отступят, надо готовить другие средства.

Сложен мир, в котором рожден был Ланни Бэдд, и нельзя слишком порицать его за то, что он долго не мог решить, каким путем он желал бы из него выбраться.

Золтан получил письмо от одного из своих американских клиентов, который решил, что ему нужны для его коллекции итальянцы чинквеченто. Случайно Софи Тиммонс в это время была в Риме. Ланни сказал, что она знает там всех и не откажет представить Золтана некоторым из знатных римских семейств. Золтан просил его действовать побыстрее, так как поговаривают о таможенных пошлинах на ввозимые в Америку произведения искусства. В Италии уже издан закон, запрещающий вывозить произведения искусства, но закон этот можно обойти, заплатив так называемый regalo[22] — вежливое название взятки.

Было решено, что Ланни съездит в Италию, когда вернется на Ривьеру. Если он найдет что-нибудь стоящее, Золтан приедет и посмотрит, а Ланни получит половину комиссионных. Ланни посоветовался с Мари, и она сказала, что будет рада такой поездке, но ставит одно непременное условие: Ланни не будет вмешиваться в политические дела. Ланни без колебаний обещал это: он был в том настроении, которое овладевало им, когда он слушал своего реакционного отца и своего революционного дядюшку и когда его тянули сразу в обе стороны.

Незадолго до отъезда на Ривьеру Ланни поехал в город и в кафе «Ротонда» столкнулся с американским журналистом, с которым познакомился на одной из конференций — их было так много, что все они перемешались у него в памяти. Ланни рассказал, что он едет в Рим и с какой целью, и журналист назвал ему лиц, которые, надо полагать, знают, где можно отыскать старых мастеров. Он сказал — Кстати, я угощаю сегодня обедом кое-кого из здешних левых. Мне кажется, что неплохо свести их вместе, запросто. Расхождения легче сглаживаются на сытый желудок, в минуты благодушного настроения. Не хотите ли присоединиться к нам?

В далеком прошлом, до войны, Ланни как-то раз встретил на приеме у Эмили высокого, стройного еврея, человека средних лет, который был тогда театральным критиком одной из парижских газет, — это был любитель искусства, адвокат, мало занимавшийся практикой. Он был сыном богатого человека, мог позволить себе жить играючи и делал это в утонченных и деликатных формах, подобно самому Ланни. Ланни совсем позабыл об этой встрече, и, спроси его кто-нибудь, знает ли он Леона Блюма, он ответил бы отрицательно. За последние десять лет Блюм проделал большой путь: после убийства Жореса он стал редактором партийной социалистической газеты и лидером социалистической фракции в палате депутатов. Ланни читал его статьи, и они казались ему убедительными, пока он не брался за статьи его противников, защищавших свою точку зрения с не меньшей убедительностью. Блюм красноречиво говорил о трагических годах, через которые прошла Европа, и выразил надежду, что новые правительства во Франции и Англии сумеют соединить свои усилия pour changer tout cela![23]

Рядом с Ланни сидел другой адвокат-журналист, молодой человек, любезный и приветливый. У него были изящные, резко очерченные черты лица, тонкий нос, оседланный пенсне, светлокаштановые усы и непокорные волосы. Это был Жан Лонгэ. Ланни сказал, что собирается поехать в Италию. Заговорили о трагедии, которая обрушилась на эту страну. Оказалось, что Лонгэ написал статью о последних выборах, проведенных в Италии фашистами в условиях жесточайшего террора; статья должна была появиться завтра утром, и Ланни обещал ее прочесть. Социалистические депутаты Италии вели отчаянную борьбу против растущей тирании. Лонгэ сказал, что мужество Даниила во рву львином ничто в сравнении с их мужеством, так как Даниил, по крайней мере, уповал на бога, между тем как Матеотти и его товарищей поддерживала лишь мысль о страданиях их полузадушенного народа. Журналист-адвокат сказал — В каждом из нас заложена некая сила, которая заставляет нас скорее итти на смерть, чем мириться со злом. Как бы ни называлась эта сила, она поднимает нас над животными и позволяет надеяться на лучшее будущее для человечества. — Ланни сказал, что если это социализм, то он готов записаться в социалисты.

Вернувшись в усадьбу де Брюинов, он лишь бегло упомянул об этой встрече, зная, что, когда дело доходит до различения «красных» по оттенкам, Мари никогда не умеет в них разобраться. По дороге в Жуан-ле-Пэн они говорили о картинах и о возможности выгодных покупок в Риме, о драме, которую писал Рик, и музыкальных произведениях, которые издавал Курт; о мальчиках Мари, о том, что они делают и думают; о своей любви, — короче говоря, обо всем на свете, за исключением того, что Ланни любит встречаться с агитаторами-социалистами и позволяет им внушать себе, будто экономическая система Франции насквозь прогнила, будто отец, братья и муж Мари, все их родственники и друзья несут коллективную ответственность за падение франка, за накопление долгов и нагромождение опасностей на путях Французской республики.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Благословенный Рим

Ланни и Мари остались на несколько дней в Бьенвеню, чтобы отдохнуть, сообщить Бьюти последние сплетни и послушать те, что собрала она. Надо было также прочесть и написать несколько писем. После этих предварительных приготовлений они выехали. Четыреста или пятьсот миль, которые отделяли их от Вечного города, они проехали потихоньку, наслаждаясь в пути и природой, и искусством.

В Сан-Ремо они остановились, чтобы навестить Линкольна Стефенса, у которого была молодая жена и ребенок, — он очень гордился обоими. Стеф на время удалился от политики, отчасти по тем же причинам, что и Ланни. Он пытался переделать мир и не мог, — значит, надо подождать и поглядеть, что сделает само для себя это упрямое создание.

Достигнув долины реки Арно, они поднялись по ней вверх, к Флоренции, и здесь посетили Джорджа Геррона. Он переехал в Италию, обращенный в бегство многочисленными посетителями, которые навещали его в Женеве — особенно немцы — и расспрашивали, как мог он так жестоко обмануться в Вудро Вильсоне. Создатель Лиги наций недавно умер, сломленный и физически и духовно, и бедный Геррон был почти в таком же состоянии; у Ланни создалось впечатление, что ему недолго осталось жить. Печально видеть, что делает мир с идеалистами, которые пытаются улучшить его. Предостережение для Ланни!

В Риме сезон как раз кончался, и отели были еще переполнены, но всегда можно было получить «королевские апартаменты», надо было только хорошо заплатить; и, конечно, стоило заплатить, если вам нужно было произвести впечатление на аристократию. В таких аристократических отелях о деньгах не говорят, но есть секретный код, тысяча маленьких деталей, которыми вы показываете, что деньги у вас есть и всегда были.