Хроника смертельного лета - Юлия Терехова

– Бастилия, Лувр и – что? – пискнула та, но тут дверь аудитории открылась и появился профессор.

– Д’Орсе… – успела прошептать Катя.

– Ну-с, барышня, – профессор поудобнее устроился на стуле и, взяв ручку, приготовился писать в Ольгиной зачетке, лежавшей перед ним…

– Лувр, Д’Орсе и Бастилия! – возгласила Олечка, и аудитория рухнула.

Ржали все, начиная от студентов, аспирантов-ассистентов и заканчивая самим профессором. Не смеялась только Олечка… Она повернулась к Кате и смерила ее злобным взглядом. «Чтоб ты сдохла!» – прочла в нем Катя.

Но самое забавное произошло, когда они вышли с экзамена. Оказалось, что Олечка даже не поняла, над чем все смеялись.

– Ты специально такой музей назвала, чтоб я его неправильно сказала! – напустилась она на Катю. – Такого музея нет!

– Ты что? – опешила Катя. – Д’Орсе – крупнейший музей импрессионистов в Европе!

– А почему тогда все ржали? – недоумевала Олечка.

– Дура! – одна из сокурсниц не стеснялась в выражениях. – Бастилию разрушили – в каком, Кать, году?

– В 1791-м, – машинально ответила Катя, но то, что последовало дальше, привело всех в полный восторг.

– Как это – разрушена? – возмутилась Олечка. – Я была в Париже! Там есть Площадь Бастилии.

– И что? – Катя уже предвкушала ответ, который услышит: – И что, Бастилия стоит?

– Стоит! – воскликнула Олечка торжествующе. – Я там была и видела!

Студентки хохотали так, что из аудитории вышел рассерженный профессор и всех разогнал. Но в узких коридорах университета еще долго раздавался девичий смех. А история про Бастилию вошла в анналы гуманитарных факультетов.

– Катрин, вы меня слышите? – окликнул ее Зубов. – Катрин, вам придется пережить неприятные минуты.

– Я готова, – коротко сказала она. – Говорите.

– Вы близко знали Ольгу?

– Не очень близко, – покачала она головой. – И отношения у нас были, прямо скажем, не очень… Она мне никогда не могла простить Андрея. Поэтому не буду делать вид, что ее смерть – трагедия для меня. Неприятная неожиданность – да, но не трагедия. И потом – мы давно не виделись.

Зубов подумал о том, что когда она узнает подробности этого дела, то это станет трагедией. Но сначала ему предстояло выяснить кое-что.

– Скажите, Катрин, что произошло между вами и Кортесом двадцать второго июня? – спросил он и поразился, как исказились точеные черты ее лица. Отвратительное воспоминание жгло ей память…

…Весь день стояла томительная духота, и Катрин изнывала в четырех стенах, в который раз проклиная тот день, когда они с мамой продали дачу, чтобы купить ей, Катрин, квартиру. Сейчас ничего так не хотелось, как вырваться из города… Она бродила по квартире почти голая, время от времени забираясь в душ. Перевод шел из рук вон плохо, в голову лезли гадкие мысли, и жить не хотелось вовсе… Орлов, оскорбленный ее пренебрежением, больше не появлялся, и единственный вывод, который напрашивался сам собой – их отношения рухнули окончательно и бесповоротно. От этого ей действительно хотелось лечь – и умереть.

Мигель позвонил часов в девять вечера и попросил разрешения зайти. Он говорил сдержанно, хотя голос его был сух и резок. Катрин разрешила, несмотря на то, что ей совершенно не хотелось никого видеть.

Ожидая его, Катрин накинула тонкое батистовое платье до пят и заглянула в зеркало. Ну и вид! Бледная, под глазами круги от бессонных ночей… Она взяла с туалетного столика блеск и нанесла немного на губы, пригладила щеткой длинные волосы и собрала их в узел – нечего патлами трясти перед Мигелем, что там он себе вообразит! Взяла со столика первый попавшийся флакон – это оказался «Белый Табак» Карон и немного брызнула на волосы… Бешеная гвоздика в руке, одетой в кожаную перчатку, пропахшую дорогим табаком… «То, что надо, – подумала она, – никакого обмана, мрачное торжество, почти похороны… да, самое оно…»

Однако, когда Мигель переступил порог квартиры, Катрин сразу заметила, как дернулись его тонко вырезанные ноздри. Он поднял широкие темные брови, но Катрин сделала вид, что не заметила его реакции и спросила:

– Кофе будешь? – и пошла в комнату, сделав приглашающий жест.

– Я коньяк принес, – сообщил хмуро Мигель, следуя за ней.

– Какой?

– Remi Martin. Даже ты не откажешься, – произнес он, зная, что Катрин привередлива.

– Не откажусь, хотя жарковато для коньяка, – согласилась Катрин и поставила на стол два круглых низких бокала, – ты решил меня напоить?

– Ну, когда-нибудь я должен тебя напоить, – усмехнулся Мигель, плюхаясь в кресло и вытягивая ноги.

Коньяк разлился по ее телу блаженством. Ей даже показалось, что в квартире стало менее жарко и душно… Она благодарно посмотрела на Мигеля. Хорошо, что он пришел, а то одиночество становится невыносимым.

– Куда ты исчезла? – спросил он, подходя к открытому окну и закуривая. – Чем ты занимаешься здесь одна целыми днями?

– Переводом, провались он, – махнула рукой Катрин. – Надоел, сил нет. А тут еще эта жара проклятая. Говорят, будет еще хуже. Хотя непонятно – куда хуже.

– Хуже, – повторил он, – есть кое-что похуже жары…

Катрин вздрогнула. Она прекрасно понимала, о чем он говорит. Да, есть вещи похуже жары.

– Хуже такой жары, пожалуй, только смерть… – ответила она с полувопросительным выражением.

– Да, принцесса, например – смерть, – кивнул он, глубоко затягиваясь.

– Ты об этом хотел поговорить? – она глотнула еще коньяка.

Он ответил ей долгим оценивающим взглядом. Красива, черт бы ее побрал, даже вот такая – ненакрашенная, кое-как причесанная, в мятом платье и босая… Похожа на Жанну Модильяни. Н-да… Еще пусть выпьет…

– Пей, принцесса, пей… Тебе нужны силы…

Катрин засмеялась.

– Напоить меня – не лучший способ придать мне силы.

– Да, пожалуй… И все же – мы с тобой так и не обсудили то, что произошло у Антона, – он продолжал пристально смотреть на нее, не сводя темных глаз. Катрин почему-то стало неуютно.

– А почему мы должны с тобой это обсуждать? – она старалась говорить спокойно, но чувствовала, что надолго ее не хватит.

– Почему должны обсуждать? Или почему со мной? Определись с вопросом, принцесса.

– Хорошо, – ответила Катрин, – почему с тобой? С какого бока это тебя касается?

– Ты что, шутишь? – удивился Мигель. – Ты серьезно? Ты действительно полагаешь, что это меня не касается?

– Не понимаю, – мотнула головой Катрин. – Объяснись!

– ¡De acuerdo! [34], – Мигель щелчком отправил окурок в окно, от чего Катрин поморщилась, подошел к столу и плеснул еще коньяка им обоим. Он сделал большой глоток и дождался, пока Катрин пригубит из своего бокала.

– Все считают тебя разумной и порядочной женщиной, – начал он, – но я всегда знал, что в тебе сидит бес. А еще – что тебя мало кто интересует, кроме твоей драгоценной персоны. Ну, разве что еще Орлов. Больше никто. Тебе на всех плевать.

Катрин поперхнулась коньяком:

– Это ты обо мне?

– О тебе, о ком же еще… Но то, как ты повела себя в данной ситуации, даже меня неприятно поразило.

– Что именно тебя поразило? – не без сарказма спросила она.

– То, как ты отгородилась от всего, – ответил он, – словно тебе все равно. Хотя именно ты это спровоцировала.

– Я? Ты о чем? – Катрин побледнела.

– Как о чем? Ты с удовольствием повелась на мое предложение заставить Орлова ревновать, а все, что произошло далее – всего-навсего печальное следствие твоего распутного легкомыслия. Натворила дел.

– Ты сошел с ума…

– И самое отвратительное – тебе абсолютно безразлично, что происходит. Анна больше переживает, чем ты.

Катрин изумленно подняла бровь.

– А при чем тут Анна?

Мигель нервно дернул плечом и коньяк в его бокале колыхнулся с угрозой выплеснуться ему на рубашку.

– Ни при чем! – скривился он раздраженно. – Анна, без сомнения, здесь ни при чем. Только почему ты не желаешь с ней говорить? Она тебе звонит – а ты сбрасываешь ее звонки! Как ты смеешь?!

Катрин закусила губу – его обвинение задело ее. Но она не собиралась сдаваться.

– Не твое дело, – холодно произнесла она, – я не обязана отчитываться ни перед тобой, ни перед ней.

– Разумеется, принцесса, не обязана! – рявкнул он. – Ты вообще никому ничем не обязана! Для тебя сейчас главное – прикрыть Орлова. Что он должен сделать с тобой, дабы ты наконец прозрела? Убить?

– Это смешно, – прошептала Катрин, – если он меня убьет, то мне, как ты выразился, не прозреть…

– Тебе смешно? Тебе действительно смешно? Он тебя избил и изнасиловал, все об этом знают – и ты, вместо того, чтобы заставить его поплатиться – выгораживаешь эту скотину. Почему? Неужели ты не видишь связи между тем, что он сотворил с тобой и тем, что он сделал с этой… телкой?

– Это не он, – глухо произнесла Катрин, – я знаю. В чем еще ты меня обвиняешь?

– Ты – причина всех несчастий в нашей жизни! – произнес он твердо, смотря ей в глаза.