Тот, кто знает - Александра Маринина

– Ничего я не забыла, – буркнула девочка.

– А если не забыла, так почаще вспоминай о том, что с тобой случилось, и радуйся, что по чистой случайности ты осталась жива. Если будешь продолжать шляться с пьяными компаниями, вместо того чтобы учиться, то очень скоро попадешь в очередную неприятность, только в следующий раз все может закончиться гораздо хуже. И еще одно запомни: я – твоя сестра, а Бэлла Львовна – твоя бабушка. И то, что мы говорим, для тебя должно быть обязательным.

– У меня своя бабушка есть. – Ира упрямо вздернула подбородок. – И нечего мне навязывать эту… Мне такие родственники не нужны.

Наташа зажмурилась на мгновение, чтобы не дать выплеснуться охватившей ее ярости. Ах, мерзавка, Полина Михайловна, ах, старая пьяная дрянь, сумела-таки заразить девочку своим антисемитизмом.

– Если ты, – она говорила медленно и с трудом, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заорать, – если ты еще раз позволишь себе сказать что-либо подобное, я тебя убью. Запомни это.

Она так же медленно и осторожно вышла из комнаты и повернула ключ в замке. На этот раз снаружи. Все хорошо, все в порядке, она сумела не сорваться на визг и площадную брань, она удержалась от того, чтобы ударить Иру, хотя видит бог, как ей этого хотелось в последний момент. Ей удалось найти ее и привести домой без громких криков и пошлых сцен. Все хорошо, все в порядке, все хорошо, все в порядке…

Перед глазами плыли темные круги, виски сжало горячими тисками. Почти на ощупь Наташа добрела до комнаты родителей, вошла туда, открыла дверцу серванта, схватила первую попавшуюся под руку тарелку и с остервенением швырнула ее в стену. Глуховатый стук осыпавшихся на паркет осколков отрезвил ее, темные круги исчезли, раскаленные тиски разжались. Она рухнула на диван, обхватив голову руками. Боже мой, что же делать, как уберечь Иринку, как сохранить ее? Да что же это такое, в четырнадцать лет ведет себя как… И никто с ней справиться не может. Ведь на грани жизни и смерти балансировала, уже ТУДА заглянула, чудом спаслась – и никакого толку. «Марик, милый мой, дорогой Марик, как хорошо, что ты уехал и не видишь, каким уродом растет твоя девочка, твоя случайная дочь. – Наташа снова мысленно разговаривала с ним. – Ты просил меня заботиться о ней, не бросать ее, и я тебе это обещала, но разве ты мог предполагать, на какую каторгу меня обрекаешь? Ты же не мог знать, что Колю посадят, что Нина погибнет, что старая дура Полина окончательно сопьется и свихнется и что твоя дочь превратится фактически в мою дочь, потому что никто, кроме меня, о ней заботиться не станет и никому, кроме меня, она не будет нужна. Она даже твоей маме не нужна, и я не могу ее винить за это. Твоя мама все душевные силы истратила на то, чтобы пережить твой отъезд, который был для нее равен твоим похоронам, у нее больше не осталось внутреннего ресурса на то, чтобы переживать за твоего внебрачного ребенка».

Она почувствовала, что голодна, но не было сил встать. Нет, надо взять себя в руки, через «не могу»… Как любит говорить Инка, «не могу» живет на улице «не хочу». Она должна захотеть встать, пойти пообедать, ведь Бэллочка так старалась, готовила, хотела ее накормить. И ее, и Иринку, и старую дрянь Полину, которая вовсе не заслуживает того, чтобы Бэлла для нее готовила. Сама Полина и пальцем не пошевельнет, прикрывается возрастом и немощью, места общего пользования не убирает, в магазин за продуктами не ходит. Живет с внучкой на две пенсии и алименты, которые то приходят регулярно, то не приходят по нескольку месяцев. Ту пенсию, которую Иринка после смерти матери получает как несовершеннолетняя «по случаю потери кормильца», Полина отдает Наташе, чтобы та покупала продукты и кормила ее и внучку, свою же пенсию потихоньку пропивает. Алиментами тоже распоряжается как бог на душу положит, то Наташе отдаст, чтобы купила Иринке новую одежду, а то и в свой карман сунет. Бэллочку ненавидит люто, однако же еду из ее рук принимает не то что безропотно, а даже и с удовольствием.

На кухне Наташа обнаружила кастрюлю с куриным бульоном и сковородку с запеканкой из вермишели с яйцом. Пообедав, она помыла посуду и постучала в дверь к Бэлле Львовне:

– Бэллочка Львовна, спасибо за обед, я поела.

Соседка отвлеклась от телевизора и сделала приглашающий жест рукой:

– Заходи, Наташенька, идет прелестная старая комедия.

Теперь телевизоры были в этой квартире у всех, а в семье Казанцевых – даже два, один у родителей, второй – у Наташи, хороший, цветной, с большим экраном. Но по сложившейся с давних пор привычке она любила смотреть телепередачи у Бэллы Львовны, хотя у той телевизор был еще черно-белый, но уже не тот старенький, с крошечным экранчиком, а более новый, «Березка».

– Тогда я сделаю чай? – полуутвердительно спросила Наташа.

– Конечно, золотая моя.

Они вместе досмотрели «Сердца четырех», обсудили сходство и различия между старыми и новыми комедиями, поговорили о романе актрисы Валентины Серовой и писателя Константина Симонова. Наташа посмотрела на часы и поднялась.

– Пойду Иринке лекарство дам. И в туалет ее выведу.

Бэлла Львовна непонимающе посмотрела на нее.

– Я не успела вам сказать. Я ее привела домой и заперла в своей комнате. Пусть посидит и подумает над своим поведением.

– Ну что ж, золотая моя, тебе виднее, какие методы воспитания применять к ней.

– Вы меня не одобряете? Считаете, что надо по-другому?

– Золотая моя, если бы я знала, как и что надо делать с нашей девочкой, мне бы дали Нобелевскую премию. Ни в одной стране мира не могут справиться с проблемой подростковой социализации. Чего только не придумывают, а все равно ребенок соблазняется прелестями взрослой жизни и пытается их вкусить, не накопив необходимого для этого интеллектуального потенциала. Отсюда и все беды. Никакими силами невозможно заставить подростка наслаждаться преимуществами своего возраста, он хочет стать взрослым быстрее, чем идет время и накапливается жизненный опыт.

– Вы хотите сказать, что я напрасно… что я зря трачу силы, у меня все равно ничего не получится?

– Золотая моя, напрасно ничего не бывает. И зря тоже ничего не бывает. Все идет на пользу, из всего извлекается новый опыт и новые знания. Просто не нужно обольщаться. Иринка – педагогически запущенный ребенок с дурной наследственностью, у нее в роду как минимум два поколения пьющих, легкомысленных и безответственных людей, которые к тому же окружали ее в раннем детстве с самого рождения, а ты хочешь, чтобы она была такой же, какой была в ее возрасте ты. Этого не будет, просто прими эту истину и смирись с ней.

– Но в ней есть и другие гены, – осторожно заметила Наташа.

– Вероятно, они оказались слишком слабыми. Как и мой сын, – грустно усмехнулась Бэлла Львовна.

– Почему вы считаете, что Марик – слабый? Это не так!

Наташа сама не заметила, как кинулась защищать свою первую любовь. Никто не имеет права его критиковать, он был и остается самым лучшим!

– Потому что у него не хватило сил на то, чтобы преодолеть свой эгоизм, – жестко ответила Бэлла Львовна. – Человек может и должен стремиться жить лучше, в этом нет ничего стыдного. Но он знал, что я не поеду с ним, что я не смогу оторваться от города, в котором родилась и прожила всю свою жизнь, не смогу оторваться от людей, с которыми много лет дружила, не смогу оторваться от языка, на котором всю жизнь говорила, думала, на котором писала письма его отцу на фронт. Марик все это знал, и у него был выбор: остаться здесь, жить хуже, но сохранить материнскую любовь или уехать, жить лучше, но этой любви себя лишить, расстаться с матерью задолго до того, как она умрет своей смертью. Я радуюсь за своего сына, за то, что у него все хорошо сложилось, он успешно преподает в университете, много зарабатывает, у него чудесные дети, достойная жена, большой дом. Я не сержусь на него за то, что он уехал. Просто я теперь знаю, что воспитала сына, который считает, что все это весит больше, чем любовь матери. Такой результат не делает чести ни мне, ни ему. Но исправить это невозможно, это нужно просто принять и смириться. Иди, золотая моя, – голос ее внезапно смягчился, – выведи свою пленницу в туалет и не слушай меня, а то я тебе такого наговорю…

Наташа была настолько ошарашена, что даже забыла сердиться на Иринку. Она молча открыла комнату и машинально произнесла:

– Сходи в туалет и поешь, обед на кухне.

А сама все продолжала думать о словах Бэллы Львовны. Марик уехал двенадцать лет назад, и только сегодня впервые соседка сочла возможным что-то сказать об этом. Наташе и в голову не приходило, что Бэллочка так относится к этому и считает своего сына эгоистичным и слабым. Интересно, а как Наташа отнеслась бы к тому, что кто-то из ее мальчиков, Сашенька или Алеша, захочет уехать от нее навсегда? Не просто уехать, а уехать так, что они никогда больше не увидятся? Неужели Наташа тоже считала бы, что они променяли материнскую любовь на все эти блага? От мысли, что когда-нибудь придется расстаться с сыновьями, Наташу буквально передернуло. Нет, это невозможно. Она никогда не сможет оторваться от них, она без них дышать не сможет, задохнется в первую же минуту.