Тот, кто знает - Александра Маринина

– А что мне поесть? – вывел ее из задумчивости голос Иры.

– Разогрей бульон, там запеканка на сковородке.

– Я не хочу бульон!

– Не хочешь – не ешь, – равнодушно ответила Наташа. – Решай быстрее, в твоем распоряжении ровно пятнадцать минут.

– А потом что?

– А потом опять пойдешь под замок.

– Сволочь! – почти выкрикнула Ира.

– Еще раз произнесешь это слово – пойдешь под замок без обеда, – холодно ответила Наташа. – Я засекаю время.

Она демонстративно посмотрела на часы и уселась в свой уголок, наблюдая, как Ира, гремя посудой, разогревает и ест обед, приготовленный Бэллой Львовной.

Чиновник с киностудии смотрел на Наташу одновременно неодобрительно и сочувственно.

– Наталья Александровна, вы сами-то понимаете, что вы тут понаписали?

– Понимаю. Вам не нравится мой сценарий?

– Да нет, сценарий хороший, я бы даже сказал – замечательный сценарий. Есть динамизм, драматизм, тонкие наблюдения. Но он идеологически не выдержан.

– В чем он не выдержан? Вы хотите, чтобы в этих фильмах голос за кадром цитировал материалы съезда КПСС или последние постановления ЦК партии?

– Ох, Наталья Александровна, Наталья Александровна. – Чиновник укоризненно покачал головой, украшенной сверкающей лысиной. – Как же с вами трудно разговаривать. Ну вот смотрите, что вы пишете.

Он открыл папку и принялся быстро перебирать страницы, поля которых были сплошь исчерканы синим карандашом.

– Ну вот, например: «Все дети мечтают поскорее вырасти и стать взрослыми. Осуществляя эту мечту, они часто делают глупости и попадают в беду. И нигде в мире еще не придумали средства от этой болезни». Ну? – Он снял очки, швырнул их на рукопись и уставился на Наташу. – Что это такое, я вас спрашиваю?

Голова у нее болела, причем болела постоянно уже недели две, эта непрекращающаяся боль вымотала ее и лишала способности быстро реагировать на слова собеседника.

– А что это такое? – тупо повторила она вслед за лысым чиновником. – По-моему, это закадровый текст.

– А по-моему, это идеологическая диверсия, уважаемая Наталья Александровна. И вы как член партии не можете этого не понимать.

– Господи, да почему? Какую вы видите тут диверсию?

– Какую диверсию? А вот я вам сейчас покажу, какую. Значит, вы считаете, что асоциальное поведение подростков – это нормально?

– Нет, это, конечно, плохо, – торопливо возразила Наташа, – но это неизбежно.

– То есть вы хотите сказать, что, если нигде в мире не придумали средства, как бороться с правонарушениями несовершеннолетних, значит, этого средства не существует.

– Ну… примерно так. Да, так. Я и пыталась объяснить, почему этого средства не существует… Потому что девиантное поведение подростков – следствие естественных процессов взросления, а с естественными процессами бороться невозможно. Понимаете?

– Понимаю, понимаю, как не понять. Кстати, что это за словечко вы сейчас употребили? Деви… Дели…

– Девиантное поведение?

– Вот-вот. Откуда вы взяли этот термин?

– Из криминологии. Я специально прочла учебник по криминологии, этот термин означает «отклоняющееся от нормы поведение».

– Учебник наш, советский?

– Нет, американский, переводной. Издан в издательстве «Прогресс».

– Ах, американский… И как фамилия автора?

– Фокс. Вернон Фокс. Между прочим, если бы теории Фокса были реакционными и буржуазными, этот учебник бы не перевели и не напечатали у нас. И я полагала, что могу полностью доверять ему и опираться на то, что там написано.

– Наталья Александровна, в нашей стране публикуют такие учебники не для того, чтобы по ним учились, а для того, чтобы все воочию могли убедиться, как буржуазные ученые создают свои теории, чтобы поставить их на службу реакционной загнивающей морали. Вы вступили в партию, если я не ошибаюсь, восемь лет назад…

– Девять, – поправила его Наташа, с ужасом понимая, что из-за истерзавшей ее многодневной головной боли не может уловить, куда он клонит, и поэтому не в состоянии правильно отвечать.

– Девять лет назад? Сколько же вам тогда было?

– Двадцать.

– Н-да… Похоже, в парторганизации ВГИКа поторопились с вашим приемом в члены КПСС, вы даже сейчас, девять лет спустя, остались совершенно незрелым человеком с неразвитыми идеологическими установками.

– Я вас не понимаю, – в отчаянии почти прошептала она. – Я не понимаю, что такого плохого и неправильного я написала.

– Ну хорошо, – вздохнул чиновник, – если вы действительно не понимаете, придется вам объяснить. Шаг за шагом.

– Объясните, пожалуйста. Я, честное слово, не понимаю.

– Все подростки хотят поскорее стать взрослыми, так? Все, без исключения, во всем мире и при всех экономических и политических режимах. Так?

– Да, так.

– И в нашей стране тоже. Так?

– Да.

– Следовательно, определенная часть наших советских школьников обязательно и неизбежно будет совершать неосмотрительные поступки. Так?

– Да.

– Они будут делать глупости, и часть этих глупых поступков неизбежно окажется преступлениями. Так?

– Да, правильно.

– Иными словами, определенная часть наших советских школьников, наших пионеров и комсомольцев, неизбежно станет преступниками. Верно?

– Совершенно верно.

– И средства бороться с этим нет?

– К сожалению, нет.

– Ну вот видите, Наталья Александровна, что у вас получается! Получается, что преступность искоренить невозможно. А как же программные указания партии, нацеленные на постепенное полное искоренение правонарушений и преступности в нашей стране? А как же теория научного коммунизма, которая гласит, что по мере построения коммунистического общества и развития коммунистической морали преступность исчезнет? У вас что было по научному коммунизму? Не удивлюсь, если вам на экзамене поставили «неудовлетворительно».

– Мне поставили «отлично». Вы правы, Юрий Петрович, так далеко, как вы, я в своих логических построениях не заходила, и это моя ошибка. Я слишком поверхностно отнеслась к проблеме, а теперь, после ваших объяснений, я вижу, что поторопилась с выводами. Позвольте, я редакционно поправлю текст. Это не займет много времени.

Лысый чиновник с подозрением посмотрел на нее, потом перевел взгляд на лежащую перед ним папку со сценариями пяти документальных фильмов о проблемах подростков и молодежи.

– Сроки поджимают, Наталья Александровна. Сегодня у нас четвертое октября. Сколько вам нужно времени, чтобы устранить все замечания?

– Два дня, Юрий Петрович. Через два дня я принесу поправленный текст.

– Значит, шестого октября. – Он сделал пометку в настольном перекидном календаре. – Ну что ж, Наталья Александровна, я рад, что наша беседа прошла столь плодотворно и что вы меня поняли.

– Я все поняла. – Наташа постаралась, чтобы голос ее звучал виновато и искренне, хотя никакой вины она за собой не чувствовала и лихорадочно пыталась придумать, как редакционно изменить текст таким образом, чтобы обмануть бдительного стража идеологической чистоты и в то же время сохранить мысли, которые родились у нее под влиянием разговоров с Бэллой Львовной и которые она считала необходимым донести до всех. – Большое спасибо за ваши замечания. До свидания.

Она выскочила из здания киностудии с папкой в руках и бросилась ловить такси. Уже половина второго, чиновник назначил ей на десять тридцать, а принял только в четверть первого, промурыжил в приемной почти два часа. Она катастрофически опаздывала на прием к Грише Гольдману.

В такси голова разболелась еще сильнее, от едва ощутимого запаха бензина Наташу начало подташнивать. Все это – и непрекращающаяся головная боль, и непереносимость езды в машине – были очевидными для нее признаками беременности. Точно так же она чувствовала себя, когда была беременна Сашенькой, а потом Алешей.

При виде Наташи гинеколог расплылся в улыбке, а работающая с ним медсестра тут же достала из деревянного ящичка Наташину карту.

– Ну-с, светило советского кинематографа, с чем пожаловала? Моя Инна Борисовна сказала, что ты опять рожать собралась.

– С твоей помощью. Гриш, посмотри, я, кажется, действительно беременна. И по времени задержки, и по самочувствию.

Закончив осмотр, Гольдман снял перчатки, бросил их в корзину, вымыл руки. Наташа оделась и, сидя у стола, вопросительно смотрела на него. Гриша никогда ничего не говорил во время осмотра, и по выражению его лица невозможно было понять, что он там нащупал – будущего ребенка, злокачественную опухоль, эрозию матки или вообще ничего.

– Ну что тебе сказать, любимая подруга любимой жены? Десять недель как одна копеечка. Сходится?

Наташа быстро подсчитала: папа умер двадцатого июля, на девять дней приезжал Вадим и пробыл в Москве до 1 августа, сегодня четвертое октября. Действительно, ровно десять недель.