Проклятая игра - Клайв Баркер

Вкрадчивый голос оторвал ее от медитации и она подняла глаза. Перед ней в паре появилось бледное пятно. Она прищурилась и попыталась определить, что это. Оно, казалось, состояло из белых точек. Она встала, и иллюзия усилилась. Точки соединялись между собой тонкими расползающимися нитями, и она почти рассмеялась от радости узнавания, когда загадка стала ясной. То, на что она смотрела, было цветущее дерево, восхитительные белые соцветия отсвечивали солнечным или звездным светом. Шевелясь от непонятно откуда взявшегося ветра, ветви сбрасывали вниз трепещущие лепестки. Казалось, они осыпают ее лицо, хотя там, где она дотрагивалась своими пальцами, ничего не было.

За все годы, посвященные героину, ей никогда не виделось образа столь совершенно доброго и, одновременно, столь угрожающего. Это дерево было не ее. Она не сотворила его из своей головы. Оно принадлежало кому-то, кто был здесь недавно до нее — Архитектору, без сомнения. Он устраивал этот спектакль для Папы и это были его остатки.

Она попыталась взглянуть в сторону, на дверь, но ее глаза были прикованы к дереву. Кэрис не могла оторваться от него. У нее создалось впечатление, что цветов становится все больше, с каждой минутой распускались новые бутоны. Чистота дерева — его ужасающая девственная чистота — заполняла ее взор трепещущей и колышущейся белизной.

И вдруг где-то под качающимися и сгибающимися под тяжестью цветов ветвями шевельнулась фигура. Женщина с горящими глазами подняла свою разбитую голову, чтобы взглянуть на Кэрис. Ее присутствие вернуло ощущение тошноты. Кэрис почувствовала, что слабеет. Но сейчас было не время терять сознание ни из-за все еще падающих цветов, ни из-за женщины под деревом, двигающейся из своего укрытия к ней. Женщина была когда-то прекрасна — ею восхищались, но судьба вмешалась в ее жизнь. Тело было жестоко изуродовано, красота испорчена. Когда она наконец вышла из своего укрытия, Кэрис узнала ее сразу.

— Мама.

Иванджелина Уайтхед протянула руки и открыла объятия своей дочери, чего она никогда не делала, когда была жива. Может быть, по ту сторону смерти она обнаружила способность любить, как и быть любимой? Нет! Ни за что! Распростертые руки были ловушкой, — Кэрис знала это. Если она попадется в них, то дерево и его Создатель, завладеют ею навсегда.

В висках у нее забилась кровь, и она заставила себя отвести глаза в сторону. Руки и ноги стали слабыми, как желе, — она не знала, хватит ли у нее сил двигаться. Постепенно она повернула голову к двери. К своему ужасу она обнаружила, что дверь широко раскрыта. Задвижка отлетела, когда дверь рывком распахнули.

— Марти? — сказала она.

— Нет.

Она повернулась снова, теперь налево, и увидела, что убийца собак стоит не более чем в двух ярдах от нее. Он смыл с рук и лица потеки крови и сильно пах одеколоном.

— Со мной ты в безопасности, — сказал он.

Она перевела взгляд обратно на дерево. Оно растворялось, его иллюзорная жизнь рассеивалась из-за грубого вмешательства. Мать Кэрис, все еще протягивая руки, становилась все тоньше и прозрачнее. В последний момент, перед тем, как полностью исчезнуть, она раскрыла рот и извергла на свою дочь рвотный поток черной крови. Затем дерево и этот кошмар пропали. Остался только пар, кафельные плиты и человек с собачей кровью под ногтями, стоящий рядом с ней. Она не слышала, как он вломился, — поглощенность ее внимания деревом заглушила весь остальной мир.

— Ты кричала, — объяснил он. — Я услышал твой крик.

Она ничего такого не помнила.

— Мне нужен Марти, — сказала она ему.

— Нет, — вежливо ответил он.

— Где он? — требовательно спросила она и двинулась, еле заметно, к открытой двери.

— Я сказал нет! — он встал у нее на пути. Ему не было нужно дотрагиваться до нее. Было достаточно одного его присутствия, чтобы остановить ее. Она подумывала проскользнуть мимо него и выскочить в коридор, несколько она сможет пробежать, прежде чем он схватит ее? Когда имеешь дело с бешеными собаками и психами, есть два правила.

Первое: не беги. Второе: не показывай страха. Когда он протянул к ней руку, она попыталась не отскочить.

— Я никому не позволю причинить тебе боль, — сказал он. Подушечкой большого пальца он провел по тыльной стороне ее руки, почувствовав слой испарины и смахивая его. Его прикосновение было легким, как перышко, и холодным, как лед.

— Ты позволишь мне присмотреть за тобой, милашка? — спросил он.

Она не ответила — его прикосновение пугало ее. Не в первый раз за сегодняшнюю ночь она страстно захотела быть совершенно бесчувственной — никогда еще она не ощущала такого отчаяния от прикосновения другого человека.

— Я хотел бы, чтобы тебе было приятно, — бормотал он. — Разделить… — Он запнулся, словно слова убегали от него, — все твои секреты.

Она вгляделась в его лицо. Мускулы его челюстей дрожали, когда он говорил, как у нервничающего подростка.

— А в ответ, — предложил он, — я покажу тебе моисекреты. Ты хочешь посмотреть?

Он не стал ждать ответа. Его рука полезла в карман запачканного пиджака и извлекла пачку лезвий. Их грани блестели на свету. Это было слишком абсурдно — как выступление фокусника в паузах между номерами в цирке, но разыгрываемое без малейшего дурачества. Этот клоун, пахнущий сандаловым деревом, намеревался съесть лезвия, чтобы завоевать ее любовь. Он высунул свой сухой язык и положил на него первое лезвие. Ей не понравилось это сразу — лезвия всегда заставляли ее нервничать.

— Не надо, — сказала она.

— Все в порядке, — успокоил он ее, сильно сглатывая. — Я последний из племени. Видишь?

Он открыл рот и показал язык.

— Ничего нет.

— Поразительно, — ответила она. Отвратительно, но поразительно.

— Это еще не все, — сказал он, польщенный ее реакцией.

Лучше позволить ему продолжать всю эту странную демонстрацию, подумала она. Чем дольше он будет показывать ей эти извращения, тем больше шансов на то, что Марти вернется.

— Что ты еще можешь? — спросила она.

Он выпустил ее руку и принялся расстегивать пряжку ремня.

— Я покажу тебе, — ответил он, расстегивая пуговицы.

«О, Боже, — подумала она, — дура, дура, дура». Его возбуждение этим показом было ясно еще до того, как он спустил штаны.

— Я оставил позади боль, — учтиво объяснил он. — Ничего не болит, что бы я ни делал с собой. Пожиратель Лезвий ничего не чувствует.

Он был совершенно голый под штанами.

— Видишь? — гордо спросил он.