Волхитка - Николай Гайдук

И ни позже, ни раньше, а именно в эту секунду где-то возле храма – или в нём самом? – глухо гавкнул выстрел.

Боголюбин побледнел.

– Что делают, нехристи… – прошептал, пальцами пошарив возле сердца. – Что делают…

Хозяйка, тоже всполошившаяся после выстрела, вышла на крыльцо. Бережно взяла священника под руку, проводила в дальний угол за шторку, уложила и укрыла одеялом.

– Совсем он стал плохой, – шепотом сказала моряку, словно человеку не постороннему. – Боюсь, как бы ни это… О, Господи, прости…

Волков переоделся в клеши – уже почти подсохли – и заспешил, отгоняя от себя шальную и навязчивую мысль, что побывал он дома, что из-под этой крыши уходить не надо, а если и уходишь – ненадолго…

Да что же это с ним сегодня, братцы?

Он постоял возле ворот. Оглянулся, посмотрел на крыльцо, на клумбу с георгинами. Что происходит? Приколдовала сердце простая деревенская изба, простая и тихая сельская гавань, каких по русским землям считай – не сосчитаешь, а только двух похожих не найдешь вовек.

Перед раскрытыми узорчатыми воротами храма, коваными из железного гранёного прута, стояла порожняя телега, на которой ещё вчера, наверно, возили навоз на поля – борта и днище вымазаны были чем-то «ароматным». Старая лошадь дремала, отвесив нижнюю губу. Изредка плескался тёмно-бурый хвост, отгоняющий орду осенних злобствующих мух; раздавленный конский помёт пятном зеленел под колесами.

Из боковой пристройки моряки выволакивали последний сундук.

– Посторонись! Задавим!.. А, это ты, Василий? Подсушился?

– Кто там стреляет? – Волков дёрнул подбородком, показывая.

– Боцман, кто же ещё? Рогатку ему надо, а не маузер!

Волков подождал, пока протащат сундук, шагнул на каменную паперть, на которой обычно стоят нищие и убогие, просящие подаяние. Паперть была исчерчена кривыми бороздами – следы от сундуков или чего-то другого, неподъёмного.

Он заглянул вовнутрь, невольно почему-то втягивая голову в плечи. Под башмаками захрустело битое стекло. Возле двери валялась раздавленная просфора или просвира, или, чёрт её знает… Волков одёрнул себя: только тут про чёрта и вспоминать. Двигаясь дальше, он увидел на полу икону с надписью: ГОСПОДЬ ВСЕДЕРЖАТЕЛЬ. ЗАПОВЕДЬ НОВУЮ ДАЮ ВАМ: ДА ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА.

Сверху – в стрельчатые окна – косым лучом ломился мутноватый свет. В воздухе виднелись кружащиеся пылинки; солнечные зайцы возникали то на стенах, то у ног моряка; узкие многоцветные витражи ярко вспыхивали в вышине и гасли, когда солнце уходило. Где-то в гулкой тишине, в вышине слышалось воркование голубя – снежинкой оседало голубиное перо над клиросом, где ещё совсем недавно стояли певчие, представлявшиеся хором ангелов, воспевающих славу Божию.

Рассматривая убранство храма, уже разграбленного, но ещё не утерявшего своей многолетней намоленности, Волков отшатнулся, машинально пригибаясь.

В пустоте за Царскими вратами – как-то особенно гулко – раздался выстрел, сильно стегнувший по перепонкам…

Голубь закружился, ударяя крыльями по расписному куполу.

Матрос решительно ступил на дощатый клирос, поцарапанный подковами и сундуками, и увидел Ярыгу, не так давно пришедшего проверить, как тут заканчивают раздербанивать буржуйский храм.

Минутами раньше боцман спустился по каменной лестнице, оглядел подвалы – все подчистую подметено. Наступая на святые мощи, кем-то выброшенные из гробницы, Ярыга выбрался наверх. Закурил, сплюнул под ноги. И вдруг, увидев свечку неподалёку, зажёг её, чему-то ухмыляясь, отошел метров на десять, и прицельным выстрелом погасил…

– Нормально, слушай, – пробормотал он, обращаясь к бородатому какому-то апостолу, намалёванному на стене. – Глаз – алмаз, хоть я и не святой.

Он собрал ещё, сколько попалось под руку, – расставил, где только смог, и начал расстреливать зажжённые свечи. Сначала прицельно шмалял, затаивши дыхание, а потом почти бегло пошёл колотить…

Соловьём свистящая свинцовая пичуга срезала пламя под корешок и, улетая в дальний угол, врезалась в каменную стену, или протыкала старинную икону; оклады содрали, а «деревяшки», не все, но некоторые оставили. Довольный целким глазом, Ярыга щурился, шумно сопел и, засовывая левую лапу под тельняшку, блаженно поглаживал вокруг пупка.

Последняя свеча горела в Божьем храме.

Волкова точно в спину подтолкнули – торопливо подошёл и заслонил огонек, сиротливо трепетавший в синеватом прохладном полумраке.

– Эй ты, кишка! Побереги патроны! – Голос матроса звучал угрожающе гулко под сводами.

– Отойди, салага! – Боцман узнал его. – Брысь, говорю! Не ясно?

– Не ясно. Всего одна свеча горит, потому и не ясно.

Ярыга приподнял холодно взблеснувший маузер.

– Сейчас я и тебя… и свечку эту – разом потушу.

Моряк молчал. Не двигался. Только сжал кулаки, чувствуя, как слабнет сердце: «А ведь стрельнет, стерва!»

Боцман хищно улыбнулся, играя на нервах. Повёл оружием, будто прицеливаясь. И вдруг палец дёрнулся на спусковом крючке, и синевато-багровое пламя рванулось на конце ствола… И точно ветер шаркнул чуть выше головы матроса – пуля…

И лишь потом Василий услышал звук, ударивший под купол и хаотично размноженный эхом… Он побледнел и закачался. Истома вдруг, усталость навалились.

Ярыга, испугавшись, подскочил к нему. Тронул за плечо.

– Живой? – спросил чужим голосом.

У матроса во рту пересохло. Молча постоял, глядя на маузер, выдыхающий испарину порохового дымка. Неожиданно размахнулся, выбил оружие и мгновенно схватил из-под ног.

Побледнев, боцман попятился, глядя в чёрный зрачок ствола. Повернулся – и бегом из храма…

Волков на ходу нажал курок и услышал холостое клацанье бойка: патроны кончились.

Широко размахнувшись, моряк зло швырнул вдогонку пустой маузер. Облёгченно вздохнул, опускаясь на каменную паперть, и устало, вяло так опустил натруженные руки, точно милостыню тут просить собрался.

Ярыга тяжело наклонился – брюхо мешало – подобрал оружие, почистил о штанину и спрятал в кобуру. Потом огляделся – нет ли свидетелей позорного отступления.

– Свечечку жалеешь? Ах ты, контра! Сука! Мать твою и батьку! Я с тобой поговорю ещё! Волчара!

– Повезло тебе. Дешевка, – устало усмехнулся Василий. – А то бы я тебя тут уработал…

Телега подъехала к паперти. Розовощёкий местный парень – какой-то жизнерадостный активист – махнул рукою в сторону двери:

– Всё? Ничего не забыли?

– Не знаю, сам смотри, – отмахнулся моряк.

Активист улыбнулся.

– А у тебя что – глаза на затылке?

Он соскочил с телеги, шапку снял на пороге, но усмехнулся и тут же снова надел на рыжие вихры – скрылся во мгле за дверями.

– О!.. – зычно крикнул в пустоте. – А кто свечки запалил здесь?

Василий вздрогнул и резко встал.

– Какие свечки? Там одна была…

– Обнаковенные, – уже потише сказал парень и снял-таки шапку, добавляя задумчиво: – Богу – свечка, чёрту – кочерга.

Активист ушёл из церкви. А Василий стоял, изумленный: все свечки, в которые боцман стрелял – все до единой! – горели, расставленные кем-то в сумрачных углах. А та, последняя, какую Волков грудью заслонил, – исчезла.

«Господи! – Матрос перекрестился, озираясь широко открытыми глазами. – Нет, не мерещится. Вот чудеса!»

Затем раздался лёгкий шум за Царскими вратами. В проеме показался мальчик в белой рубахе, босой, – в руках горит высокая свеча.

– Ты почему здесь? – прошептал матрос. – Ты кто?

– Я – Грибоня… Боголюбин… Ты разве не знаешь меня? Ты ведь тоже Боголюбин…

– Кто? Я?

– Ну, да. Ты позабыл… Ты вспомнишь, погоди… Я поначалу тоже позабыл…

Мальчик повернул к нему бледное лицо, озарённое свечой. И что-то до боли знакомое было в этом облике, что-то родное, милое до слёз. Моряк ещё хотел что-то спросить, но мальчик закрыл за собою Царские врата, проговорив:

– Во имя отца, сына и святого духа, аминь!

И после этого мальчик медленно начал спускаться в подвал – Василий видел сквозь витиеватую резьбу ворот и подумал: догнать бы, узнать о чём-то важном и существенном, что могло бы, кажется, объяснить ему родство с этим храмом и островом… Разве он Боголюбин? Не Волков?.. Он двинулся к подвалу, заглянул в подземный ход, но вместо мальчика и пламени свечи увидел в темноте глаза волчицы, горящие зеленоватым фосфорическим светом.

– А где Грибоня?

– Здесь! – ответил женский голос.

– А ты кто?

– Душа его!

– Душа? Волчица?! – не поверил матрос.

– Кто тебе сказал, что я волчица? Глянь!

Ударил гром – и подземелье озарилось яркой вспышкой. И тихий-тихий синий купол неба открылся очарованному взору. Светлое облако сверху спустилось, играя очертаниями призрачной фигуры, становившейся всё более и более реальной. И вот он уже видит: женщина перед ним стоит – в белом платье, в золотой короне. «Кто ты? – хотел он спросить. – Ты царица? Волхитка? Богиня?.. Скажи! Не томи и не мучай! Давно пора поставить все точечки над «i».