Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… - Михаил Казовский

– Сходитесь!

Мокрый снег хлюпал под подошвами сапог.

Первым выстрелил де Барант и промахнулся.

Лермонтов криво улыбнулся и выпалил в воздух.

Монго прямо-таки подпрыгнул от удовольствия:

– Все, все, поединок закончен! Не угодно ли господам обменяться рукопожатием?

На лице француза не было ни радости, ни печали, лишь тонкие усики чуть подрагивали от нервного тика. Михаил же не скрывал веселости: схватка состоялась, правила соблюдены, и никто не умер. После сдержанных реверансов обе стороны разъехались.

По дороге домой Столыпин вел себя как ребенок: хохотал, крестился и толкал друга в бок.

– Надо это дело отметить. Ох, сейчас я налакаюсь! Просто до поросячьего визга. Пошалим, Маешка?

– Пошалим, пошалим, но позже. Вначале переоденемся, а то я весь мокрый. А затем мне надобно заехать к Краевскому и узнать насчет книжки. Он вчера отдавал в цензуру, и сегодня, несмотря на воскресный день, обещали уже вернуть.

Монго посмотрел на племянника с нескрываемым изумлением.

– Ну и выдержка у тебя, Мишель! Пережить такой страх Господен, совладать со своими нервами и думать о житейских делах! Восхищаюсь.

– Да какая там выдержка? Перестань, пожалуйста. Просто книжка для меня намного важнее этой идиотской дуэли.

– Ясно, что важнее. Но, с другой стороны, тебя на дуэли могли убить. Тоже мне – «неважно»!

– Да, могли, но ведь не убили. Я заранее знал, что не убьют, говорил тебе сразу. Разве это дуэль? Чепуха на постном масле.

– Пушкин тоже, наверное, так считал, а его убили.

– Нет, у Пушкина все было намного серьезнее.

Дядька Андрей Иванович, увидав молодого барина грязного и в мокрых сапогах, только ахнул.

– Да откуда ж вы такие, Михаил Юрьевич, Алексей Аркадьевич, заявилися? Места нету на вас сухого.

Лермонтов отмахнулся.

– А, стрелялись за городом.

– Господи Иисусе, как – стрелялися?

– Как стреляются? Пиф-паф. Только не сболтни бабушке. И вообще молчи, а то вдруг дойдет до начальства.

– Господи Иисусе, не дай Бог! – продолжал причитать слуга. – Буду нем, как рыба, вы не сумлевайтеся.

Но у Краевского Михаил не выдержал и сам поведал приятелю о дуэли. Тот ужаснулся.

– Что ты делаешь с собой, Миша? Для чего тебе эти приключения? Станешь ли ты когда-нибудь хоть немного благоразумнее?

– Может быть, и стану, – улыбнулся поэт. – Ежели успею.

Цензор книжку вернул с разрешением печатать. Михаил на радостях выпил с друзьями шампанского. А потом со Столыпиным в кабаке добавил, но немного: вечером предстояло возвращаться в Царское Село.

Конец февраля и начало марта прошли спокойно. Обе стороны хранили молчание, и дуэль оставалась в тайне. Но, в конце концов, кто-то, видимо, проболтался. Потому что утром 11 марта в квартиру Лермонтова в Царском Селе заявились двое офицеров во главе с новым командиром полка – генерал-майором Плаутиным [49] . Он весь кипел от негодования, еле сдерживая себя.

– Господин поручик, вы арестованы.

Вытянувшись по струнке, тот спросил:

– Разрешите полюбопытствовать – за что?

– Ах, «за что»? – закричал Плаутин: – Он еще спрашивает, «за что»! Мальчишка! Пострелять охота? Так ужо на Кавказе постреляешь! – вздохнул и добавил тихо: – Миша, Миша, что же ты наделал, сынок?..

Часть третья «Значит, будем стреляться!»

Глава первая

1

Император любил брата Мишу и всегда снисходительно относился к его слабостям – нежеланию жениться до 27 лет, а затем к пренебрежению супружескими обязанностями (правда, несмотря на пренебрежение, у великого князя Михаила Павловича было пятеро законных дочерей и одна «на стороне»). Николаю нравились его рвение по службе, личная преданность и умение остроумно пошутить. Но на этот раз (беседа происходила 13 апреля 1840 года) посчитал решение Михаила о судьбе Лермонтова чересчур либеральным. Дело в том, что после следствия и суда было велено арестованного поэта держать три месяца в крепости, а затем перевести в дальний полк. Прочитав эту резолюцию, самодержец удивился:

– За дуэль всего три месяца крепости? Не пойдет ему впрок.

– Он уже раскаялся, уверяю тебя. Осознал ошибку.

– Осознал? – повернулся к брату монарх, и его глаза сделались колючими. – Так хорошо осознал, что едва не вызвал де Баранта повторно?

Михаил Павлович ответил миролюбиво:

– Несерьезно, Ники. Да, они встречались – де Барант навестил его в заключении – и опять поссорились. Но друзьям удалось усмирить обоих и услать француза из Петербурга на родину. А княгиня Щербатова, которая, собственно, и была предметом их распри, тоже укатила, к занедужившему родителю в Москву.

Император некоторое время думал, слегка пощипывая пальцами подбородок. Наконец сказал:

– Никаких трех месяцев в крепости не нужно. Сразу переведем на Кавказ в мушкетерскую роту Тенгинского полка.

У великого князя даже рот приоткрылся от удивления.

– Но ведь эта мушкетерская рота… в самой гуще боевых действий! Обновляем ее состав каждые два месяца, ибо горцы убивают наших людей десятками.

Николай Павлович хладнокровно кивнул.

– Знаю. Что с того?

– Но для Лермонтова это верная гибель.

– Не преувеличивай. Пусть покажет себя настоящим воином и поуворачивается от пуль и сабель. И тогда, может быть, заслужит мое прощение.

Михаил Павлович продолжал упорствовать.

– Но пойми, Ники, он не просто воин и не просто рядовой дворянин. Он – талант, звезда, о которой говорит вся Россия. Да, характер – дрянь, на язык несдержан, потому как молод и бесшабашен: двадцать пять лет всего. Повзрослеет и образумится. Мы не можем его терять, направляя в пекло схваток.

Николай, глядя в сторону, не без раздражения проворчал:

– Это все эмоции, дорогой. Я читал и стихи его, и прозу. Неприятно, а порой даже мерзко. Мертвечиной веет. Нам нужны другие таланты – бодрые, жизнеутверждающие. Вот как Пушкин в лучших своих творениях. – Он встал, давая понять, что аудиенция окончена, и добавил мягче: – Не сердись и не жалей о пропащих душах. Подданных у нас сотня миллионов. Бабы еще нарожают – и Лермонтовых, и Пушкиных. А крамолу надо вырывать с корнем.

Поклонившись, великий князь произнес:

– Подчиняюсь воле вашего величества. Хоть и до конца не согласен с ней.

– Ну, не огорчай меня, братец. Мы с тобой должны быть едины в мыслях и поступках.

– Я стараюсь.

Но Михаил Павлович, конечно же, не смирился. И немедленно поделился своей заботой с цесаревичем Александром, наследником русского престола. Будущий монарх озабоченно выслушал любимого дядю и сказал с тревогой:

– Полностью разделяю твои мысли, но не знаю, право, как еще воздействовать на папа́. Он такой нетерпимый сделался в последнее время. Чуть не по его – сразу в крик.