Тот момент - Линда Грин

— Папа уже дома? — спрашиваю я.

— Финн, пожалуйста, не надо.

— Ты сказала в записке, что взяла его рюкзак? А то папа решит, что нас ограбили. Когда мы уезжали, дома был такой беспорядок.

Мама качает головой и смотрит в небо.

— Пожалуйста, перестань волноваться, — просит она.

— Перед отъездом у меня не было времени выкинуть из головы свои заботы.

Маме удается слегка улыбнуться.

— Ты забавный, Финн.

— Куда дальше?

— В Треугольник.

Я киваю. Улыбаюсь впервые за это утро. Треугольник — лучшее географическое название, которое я когда-либо слышал. Когда мама впервые привела меня туда совсем маленьким, я ожидал, что там будет настоящий треугольник, и плакал, обнаружив, что он выглядит так же, как и другие места. Однажды я спросил, есть ли еще города с названиями, как фигуры. Папа показал мне фотографию Пентагона на своем компьютере, но он не считается, потому что это правительственное здание в Америке, а не город. Я решил собрать города с такими названиями. Пока у меня есть только один, но если когда-нибудь услышу о городе под названием Прямоугольник или Ромб, то стану откладывать все свои карманные деньги, пока не смогу позволить себе поехать туда, сфотографируюсь перед табличкой и добавлю в свою коллекцию.

Прибывает автобус до Треугольника. Он немного полнее, чем предыдущий, и мы усаживаемся сзади. Я смотрю в окно, когда мы проезжаем через мост Сауэрби, который я до сих пор про себя зову Салями. Лотти называла его так, когда была маленькой и не могла выговорить правильно.

Мама разрешает мне нажать на кнопку, когда мы доезжаем до Треугольника и пора выходить. С главной дороги виден лес.

Теперь мама кажется немного счастливее. Решаю больше не упоминать папу.

Я иду за ней в лес. Мы были здесь несколько раз, устраивали пикники и гуляли, но раньше никогда не останавливались тут в палатках. Я даже не знал, что так можно.

— Где лагерь? — спрашиваю.

— Достаточно далеко. У меня есть карта, если нужно. Не волнуйся.

Ее голос впервые за долгое время звучит светлее. А я все думаю: если бы здесь был папа, он бы сейчас взъерошил мне волосы.

Мы шагаем еще минут пятнадцать или около того. Мама достает из кармана листок бумаги и смотрит на него.

— Почему бы тебе не проверить на телефоне? — спрашиваю я.

Мама пропускает вопрос мимо ушей.

— Сюда, — говорит она, сворачивая направо. Я следую за ней еще минут десять или около того, пока мы не доходим до поляны. Там всего одна палатка, но у входа стоит вигвам, и когда мама кричит «эй!», из него выходит седовласый мужчина.

— Здравствуйте, — говорит она. Мужчина кивает, улыбается и зовет ее в вигвам.

— Подожди минутку, Финн, — говорит мама.

Она даже не забронировала место заранее. Я начинаю возиться со шнуром на рюкзаке.

— Все в порядке, — говорит она, через несколько минут выходя из вигвама.

— Где нам можно пристроиться? — спрашиваю я.

— Где захотим. Вот в чем прелесть ранних подъемов. Можно выбирать.

Я веду ее к месту в дальнем конце поляны. Мама снимает рюкзак. На ее плечах красные отметины от ремней, но она ничего не говорит. Мама начинает напевать, распаковывая палатку. Не могу вспомнить, когда в последний раз слышал ее пение. Может, и правда все будет хорошо, и папа не станет так злиться, как я думаю, и будет скучать по нам, пока мы в отъезде, и это на самом деле хороший план с ее стороны.

Помогаю маме с палаткой. Она неплохо управляется, но никогда не следует инструкциям, и это обычно сердит папу. Но сегодня его нет, так что, полагаю, это не имеет значения. Я просто подаю ей очередной предмет, когда она меня просит.

Солнце уже поднялось, поэтому я прошу маму дать крем от загара. Она роется в своем рюкзаке, и я начинаю беспокоиться, неужели забыла, но тут мама достает тюбик и шляпу. Я не очень рад, но здесь меня никто не увидит, поэтому я надеваю шляпу и мажусь кремом.

— Та-дам, — наконец говорит мама, поворачиваясь ко мне и улыбаясь. Палатка готова. Вышло немного криво, да и неважно.

— Отлично, — хвалю я.

— Давай залезем и немного остынем, — говорит мама, ей явно жарко. Я приседаю и иду за ней внутрь. Палатка на трех персон. Я не знаю, почему их так называют, никогда не видел, чтобы какие-то персоны делили палатку, но, возможно, так бывает.

Мама ложится и хлопает рядом с собой по простыне, и я присоединяюсь к ней, чтобы пообниматься. Мамины объятия — лучшее, что есть на свете, хотя я не могу никому об этом сказать, потому что мне вроде как уже много лет для обнимашек. Но здесь все нормально, тут нет идиотов из школы, я могу делать все что хочу и не беспокоиться, что они скажут.

— Иногда мне хочется, чтобы мы остались здесь навсегда, только ты и я, в палатке. — Сначала мне кажется, что я сказал вслух то, о чем думал, но потом я понимаю: говорила мама.

— Мне тоже.

Она улыбается и убирает прядь волос с моих глаз.

— Мы могли бы просто гулять и сидеть ночью у костра, и нам не о чем было бы беспокоиться.

— Тогда почему бы нам так не сделать? — спрашиваю я.

— Не знаю, Финн. Проблема взрослого человека в том, что в конечном счете ты делаешь то, что от тебя ожидают, а не то, чего хочешь сам.

— Тогда я не хочу становиться взрослым.

— Я тебя не виню, — говорит она. — Возраст сильно переоценивают. Действительно глупо: первые восемнадцать лет жизни ты мечтаешь стать взрослым, а остальную часть времени желаешь снова вернуться в детство.

— Но здесь мы можем быть теми, кем хотим, верно?

— Да, — говорит она, обнимая меня крепче. — Мы можем быть такими, какие мы есть. Вот почему я хотела сюда приехать.

— А где наш завтрак? — спрашиваю я. — Я есть хочу.