Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко

— Они сказали, что это против правил, но разрешили жить с тобой какое-то время здесь, — продолжила Канта.

— Какое-то время? — почти выкрикнул я.

— Да. Они так и сказали: какое-то время. Неопределенно.

— Что ж, мы будем видеться только по вечерам. Вот так, как сейчас. Они надеются, что через какое-то время тебе это надоест. Ты еще больше проникнешься идеями Санвилля, отвыкнешь от меня и сама перейдешь в отдельную комфортабельную комнату четвертого сектора. Возможно, тебе даже выделят дом, как Полозову. А мне откажут в продлении индийской визы и отправят в Москву. Ведь продление виз тоже во власти Совета общины, — я не мог сдержать своей досады и разочарования Кантой. Она почувствовала это, но промолчала.

Все зашло слишком далеко. Я понимал, что виноват во всем, что происходит. Потому что сам привез Канту в Санвилль, в город Солнца, который во многом напоминает секту. Я наивно полагал, что Канта сама это поймет. Но Канта — уже не Ольга, которую я впервые увидел в Грозном. Что-то изменилось в ней, и я не знаю, станет ли она когда-нибудь прежней. Слишком долго она жила в страхе. Слишком много пережила для своих лет. Единственное светлое пятно в ее жизни — детство. Все оставшееся время она видела смерть, жестокость, теряла близких, боялась за свою жизнь. И теперь она отдаст все что угодно за безопасность и спокойствие, чтобы жить в этом маленьком мире, где проявление агрессии считается пороком, а поведение людей предсказуемо. Ради этого она пожертвует всем, даже нашей любовью. А любит ли она меня? Я впервые задал этот вопрос себе. Ведь она и меня считает жестоким, непредсказуемым, потому что не остановился тогда, в переходе, а бил подонков до конца, когда, по ее мнению, им бы хватило и меньшего. И неважно, что я защищал при этом ее саму. Канте хотелось, чтобы сама подобная ситуация была невозможна. Увидев звериный оскал на моем лице, узнав меня с другой стороны, Канта наверняка разочаровалась. И во мне, и в Москве, на которую возлагала все свои надежды.

…Мы почти перестали видеться и редко разговариваем, хоть и живем по-прежнему вместе, в общежитии для новичков, во втором секторе.

На утренней медитации Канта теперь занимает место во втором ряду от «магического» лотоса. Обычно она садится рядом с Ратхой. Я же располагаюсь под самым куполом — там, где обычно. Так мне лучше видно Канту. Когда солнечный луч, пронзая купол, падает на «магический» лотос и община погружается в медитацию, пытаясь просветлить свое сознание, я открываю глаза и разглядываю Канту. Мне хорошо видны каждый завиток ее волос и идеальные ушные раковины. В эти моменты она кажется мне особенно далекой и недосягаемой, как космос, в который уходит отразившийся от гигантского цветка солнечный луч. Я вспоминаю, как мы познакомились, вспоминаю все, что нам пришлось вместе пережить. Иногда пытаюсь медитировать в надежде слиться своим сознанием с Кантой в общем солнечном потоке. Возможно, она почувствует, поймет, как я ее люблю и как она любит меня. И что нет ничего важнее нашей любви. Ни Серебряный Эллипс, ни священный лотос, ни даже солнечный луч, уходящий в Космос, не могут значить больше. Мысленно говорю с Кантой обо всем, любуясь завитками ее волос и изящным профилем. Иногда, когда медитация заканчивается, она оборачивается, чувствуя взгляд, и улыбается мне, и тогда я улыбаюсь ей в ответ.

После медитации Канта идет работать в Совет общины. Занимается переводом брошюр о Санвилле, перепиской с потенциальными новичками в Интернете. Помещение Совета — одноэтажное здание кораллового цвета, единственное место, где есть Интернет. Допуск к нему считается особым доверием руководства общины. Интернет — компромисс с Большим миром. Это средоточие зла и соблазнов, с одной стороны, и необходимый инструмент связи — с другой. Поэтому работать с Интернетом может только очень надежный человек.

Меня надежным не считают, а потому отправляют ловить рыбу, сажать маис или пропалывать грядки. Освобождаюсь я обычно раньше Канты, она задерживается допоздна в Совете, а когда приходит, падает на кровать от усталости. Поняв ответственность и безотказность Канты, Хлоя с Дэниелом взвалили на нее все, что можно было, и круг ее обязанностей только продолжает расти. Мы почти перестали заниматься любовью и бывать в гостях у Полозова. Лишь иногда выходим вместе на какие-то мероприятия общины. Вроде сегодняшней кремации канадца, которому я мысленно благодарен даже за такую возможность побыть рядом с Кантой.

…Я наблюдаю за лицом Канты в красных всполохах догорающего костра. Вместе со всеми она вскинула руки к черному, в крупных звездах небу и читает вслух молитвы, которые придумала Шанти еще при жизни. Я тоже поднял руки и бормочу абракадабру. Смысл молитв мне непонятен. Они звучат на местном тамильском языке. Хлоя, Лакшми и другие старожилы знают тамильский. Они выучили его для общения с местными, которые помогали строить Санвилль. Канта старательно шевелит губами, повторяя незнакомые слова. Урна с пеплом канадца стоит слева от шмашана. Индус-брахман ворошит палкой остатки углей. Никто из присутствовавших на кремации не совершает положенного омовения после процедуры, как это полагается по индуистским традициям. Никто не придет через несколько дней собирать оставшиеся на пепелище кости — все, что мог, брахман тщательно собрал в урну. В Санвилле свой бог, а точнее — богиня, и свои ритуалы, взятые из разных культур и перемешанные, а то и просто придуманные.

Все взялись за руки и стали водить хоровод вокруг кострища, как это часто делают хиппи. Живое кольцо единомышленников вокруг пепла канадца должно помочь его душе быстрее слиться с Божественной энергией и встретиться с Великой Шанти. Завтра шмашан приберут, и он будет готов проводить на тот свет очередного землянина, дерзнувшего искать Рай на планете…

— Никак не могу привыкнуть к этой варварской процедуре! — профессор Полозов передернул плечами.

— Огонь — это очищение. Величественно и естественно, — сказал Стивен. — Был человек — и нет его. Оставил свой след на Планете и исчез, растворился, как дым. Или как рассвет. Это очень красиво, на мой взгляд.

— Огонь и пепел — красиво, чисто. Даже стерильно в конечном итоге. Но все эти разбивания черепов, запах горелой человеческой плоти, бр-ррр!!! — Полозова снова передернуло.

— Вам кажется, гуманнее закапывать тела в землю? — спросил Мигель.

— Я не о гуманности сейчас говорю, дорогой Мигель, а об эстетичности зрелища. Вам, как художнику, это должно быть понятно.

— А я хочу, чтобы из меня потом сделали камень, — подключилась Ратха.

— Как это — камень? — спросил Стивен.

— Это когда после кремации из пепла человека делают разные красивые камни и передают родственникам. Камень может стоять на комоде или на фортепиано, и человек, пусть и превратившийся в камень, навсегда остается со своей семьей.

— До тех пор пока какой-нибудь праправнук-придурок не швырнет этим камнем в дворового пса или воробья, — ехидно сказал Люк, но Ратха, привыкшая к его выходкам, никак не отреагировала, а продолжила:

— Этот камень можно передавать по наследству, а если родственников нет или им не нужен камень на фортепиано — его можно бросить в океан или положить на берегу среди других камней. Волны будут ласкать его и шептать колыбельные. Это как продолжение жизни. Я люблю камни. Мне кажется, у камней есть душа и они способны чувствовать. Когда я доделаю статую Матери Шанти, это будет ее второе рождение.

— Но ведь статуя делается не из пепла Матери, — сказал Люк.

— Ее пепел развеяли над Санвиллем. И теперь Мать присутствует здесь везде. В каждой песчинке, каждом дереве и листочке, — ответила Ратха.

— Да, в этом что-то есть, — задумчиво согласился профессор. — Если бы я знал, что превращусь в камень, о котором кто-то будет заботиться, было бы не так страшно умирать.

— Вы здесь настолько одиноки или… неужели вы боитесь смерти, профессор? Прожив столько лет в Санвилле и ежедневно работая над своим сознанием? Ведь там, — Люк показал пальцем в потрескавшийся потолок профессорской комнаты, — там вас ждет встреча с Великой Шанти и вечное блаженство.

— Видите ли, Люк, сознание ученого постоянно сомневается во всем нематериальном, несмотря на то, что я над ним, как вы выразились, работаю. Но все-таки больше всего мне не хочется, чтобы на пути превращения в камень или пепел полуголый индус разбивал мой череп поленом, пока тело горит в огне на глазах у вас, дорогие друзья.

— Бросьте, профессор! — сказал Люк. — По мне, нет ничего хуже мерзких, скользких червяков, пожирающих тело — Храм Души, который вы при жизни лелеяли, не жалея мыла, кремов и дезодорантов. Люди помоложе разглядывают себя в зеркале при любой возможности. Старики, наоборот, избегают зеркал, чтобы не видеть обвисшего фасада увядающего храма и потрескавшейся штукатурки. Ведь душа стареет гораздо медленнее тела, а у некоторых не стареет вовсе. И все-таки абсолютное большинство и молодых и старых любят свои телесные оболочки, какими бы они ни были, доставляя им удовольствие при каждом удобном случае. Потому что, пока мы живы, мы ощущаем себя со своим телом единым целым, и большинству из нас не все равно, что будет с телом после смерти. Согласен, кремация на открытом огне — зрелище не из приятных. Но только для нас, испорченных Большим миром и его предрассудками людей. А индусы не находят в этом зрелище ничего особенного, они видят костры шмашанов с детства. Но главное — они искренне убеждены, что только так душа способна обрести новое тело или вечное блаженство.