Порочные круги постсоветской России т.1 - С.Г. Кара-Мурза

Эта же система стала той базой, которая позволила предотвратить перерастание объявленной Советскому Союзу «холодной войны» в «горячую». Наука уже обладала мощностью, гибкостью и заделами, чтобы быстро выполнить большие программы по созданию ракетно-ядерного щита СССР.104 Достаточно сказать, что первая отечественная публикация о делении ядер при бомбардировке нейтронами (в Радиевом институте) была представлена в журнал всего через два месяца после публикации об открытии деления ядер в 1939 г. Это был результат работы, начатой в 1918 г.

Этот результат во многом был предопределен стратегическими решениями при выборе проекта научного строительства СССР на период примерно до 1960 г. Под этой стратегией была сильная методологическая база, созданная в Академии наук до революции.

Эти решения должны быть сегодня изучены без всяких идеологических пристрастий. Такое изучение нужно не для того, чтобы повторять те решения, а чтобы понять методологию выработки решений. Те решения были адекватны и целям, и условиям (ограничениям). Мы имеем опыт успешной большой программы в контексте собственной национальной культуры, игнорировать его неразумно.

Сейчас, изучая научное строительство в СССР 1920-1930-х гг., мы видим важную особенность, которую наша научная политика незаметно утратила в 1970-е гг. Она заключается в том, что выделяемые на это строительство средства никоим образом не были привязаны к показателям, сложившимся в развитых странах. Средства выделяли исходя из тех критических задач, решение которых для страны было императивом выживания. Уже во второй половине 1918 г. научным учреждениям было ассигновано средств в 14 раз больше, чем в 1917 г. Расходы на научные исследования во второй пятилетке выросли в 8,5 по сравнению с расходами первой пятилетки, а расходы на научное оборудование — в 24 раза.

Научное сообщество (в лице ведущих ученых) и планирующие органы государства определяли, какого масштаба и какой структуры наука необходима именно нашей стране, исходя из угроз и задач развития, и именно на рассматриваемый горизонт долгосрочного планирования. Это — рациональный подход, в то время как принятый после 1960-х гг. и сохранившийся в настоящее время подход является неразумным. Тот факт, что, например, в США на развитие науки направляется 3% ВВП, не может служить никаким критерием для России, Китая или Таджикистана. Между этими странами и США в данном вопросе не выполняются критерии подобия.105

Научное сообщество СССР могло выделить группу авторитетных ученых, которые смогли спокойно объяснить власти, в чем стратегическая необходимость для страны той или иной научной программы, несмотря на ее внешнюю «неэффективность». Академики — монархисты и кадеты — могли объяснить это В.И. Ленину в обстоятельных личных беседах и докладах. Академики А.Ф. Иоффе, П.Л. Капица и И.В. Курчатов могли в личных беседах объяснить это И. Сталину. Академик М.В. Келдыш — Н.С. Хрущеву, академик А.П. Александров — К.У Черненко. Почему сегодня власть говорит языком чиновников Минобрнауки, совершенно неадекватным ни состоянию России, ни состоянию науки?

В первые же месяцы после установления Советской власти началась реализация комплексной программы по изучению природных богатств России. Идея программы вынашивалась в Академии наук задолго до 1917 г. Особенностью ее было то, что назначение экспедиций далеко выходило за рамки получения конкретного знания о какой-то территории. Система экспедиций должна была на значительное время накрыть всю территорию СССР мобильной сетью ячеек научной системы, обеспечить присутствие науки во всех узловых точках страны.

До 1917 г. почти все научные учреждения России и 3/4 научных работников находились в Москве и Петрограде. Быстро изменить это положение не было возможности, и ученые двинулись на Урал, в Сибирь и Дальний Восток, в Среднюю Азию и Закавказье в экспедиционном порядке, постепенно превращая экспедиции в стационарные научные базы, затем в филиалы центральных научных учреждений, впоследствии в самостоятельные местные научные институты и центры.

В условиях быстрого преобразования в стране хозяйственных укладов, культуры и образования, государственной системы и права, типа межнационального общежития каждая экспедиция, прибывающая из Центра, становилась и важнейшим источником информации, и даже в некотором смысле носителем образа будущего. Возвращаясь в столицы и участвуя в работе обычно нескольких комиссий, научные работники были важным источником знания для государственного управления.

Многие качества советской науки оформились уже в ХX в., но были доработаны в социальных условиях советского строя. Первое качество — повышенный интерес и внимание к критическим точкам и пороговым явлениям. Это — стремление найти тот нервный узел проблемы, развязав который можно сразу решить проблему, грубо, в главном. Это напряженное внимание к срывам непрерывности привело Д.И. Менделеева к открытию периодического закона, В.И. Вернадского — к его биогеохимическим идеям, которые тогда казались прозрениями, Н.Н. Семенова — к открытию цепных реакций и экспериментам, Ю.Б. Харитона — к теории горения и взрыва и т. д. Это был особый взгляд на реальность, в нем было что-то от средневекового мышления: как будто преодолевалось разделение «субъект-объект». От доиндустриального мастера и донаучного мыслителя этот взгляд был перенесен и укоренился в индустриальном и научном обществе России фазы подъема.106

Этот взгляд характерен для способа мысли и образа действий государственной власти и ее подсистем. Он ярко проявился в мышлении и планировании военного командования после того, как оно освоило рациональность самой совершенной по тем временам военной машины Германии. Ведь СССР начинал войну с командным составом, над сознанием которого довлела инерция представлений о Первой мировой и Гражданской войнах, а германская армия на полях Европы уже выработала парадигму войны другой эпохи. Скорость обучения и творческого развития парадигмы была у Советской армии исключительно высокой.107

Второе качество науки того времени, далеко не тривиальное, — ответственность. Оно выражалось в том, что необходимость решить проблему (а не «сделать важный шаг в решении проблемы») принималась как непреложная. Иными словами, в мысленном целеполагании решение проблемы (с доступными ресурсами) становилось ограничением, которого нельзя нарушить, а уж второстепенные параметры (вроде себестоимости или качества дизайна) оптимизировались в зависимости от средств и времени. Такая постановка вопроса создавала сильнейший мотив к изобретениям, а значит, и к обучению. Переложить ответственность было не на кого. Это общее положение резко ускорило развитие знания. На каждом уровне общественной иерархии люди искали знания обо всех альтернативах решения проблем, а дальше изобретали способы, чтобы обойтись наличными ресурсами.

Выдающийся ученый ХХ в. академик И.В. Петрянов-Соколов в своих выступлениях 1980-х гг. настойчиво призывал вникнуть в значение качества ответственности во взаимодействии всех подсистем науки, а также в значение культуры такого взаимодействия. Сам он был участником решения очень большого числа научных и технических проблем, связанных с обороной и технологической безопасностью, интенсивно общался с инженерами, производственниками, военными и государственными деятелями.108

Третье качество — привлечение для решения технических проблем самого фундаментального теоретического знания. Государственная система организации науки позволила с очень скромными средствами выполнить множество проектов такого типа. Примерами служат не только лучшие и оригинальные виды военной техники (система реактивного залпового огня «Катюша» и ракеты «воздух-воздух», создание кумулятивного снаряда, а потом и кумулятивных гранат, мин, бомб, резко повысивших уязвимость немецких танков),109 но и крупные научно-технические программы типа создания атомного оружия. Примеров даже небольших разработок, за которыми стояла высокая наука, множество. Так, благодаря новаторским расчетам математиков в СССР была сделана лучшая в мире каска с очень сложной кривизной поверхности, обеспечившей ее наилучшую отражательную способность.

Победы СССР в войне нельзя понять, если не учесть необычно интенсивного и эффективного участия ученых. Наука тогда буквально «пропитала» все, что делалось для войны. Президент АН СССР С.И. Вавилов писал: «Почти каждая деталь военного оборудования, обмундирования, военные материалы, медикаменты — все это несло на себе отпечаток предварительной научно-технической мысли и обработки».