Война и честь (Война Хонор) - Дэвид Вебер

— Итак, — сказал наконец Хэмиш, дрогнувшим голосом нарушив затянувшееся молчание, — вы уже решили, как нам найти на них управу?

Говорил он непринужденно, почти насмешливо, но шутливый тон никого не мог обмануть, включая и его самого. Хонор оглянулась на Эмили.

— Думаю, мы нашли, с чего можно начать, — невозмутимо сказала графиня.

Хонор до сих пор не могла справиться с удивлением от того, что невозмутимость Эмили была непритворной.

— Не скажу, что будет легко, и даже не уверена, что сработает так, как мне хотелось бы — с учетом сложившихся обстоятельств, — она бросила короткий взгляд на Хонор, — но мне хочется верить, что по крайней мере самые острые зубы мы им обломаем.

— Каждый раз, когда мне требовалось маленькое политическое чудо, я всегда мог на тебя положиться, Эмили, — с улыбкой сказал Хэмиш. — Когда я занимаюсь боеготовностью флота или выигрываю сражения, я точно знаю, как это делается. Но с такой мразью, как Высокий Хребет или Декруа... — Он покачал головой. — Даже не знаю, с какого конца подступиться.

— Не лукавь, дорогой, — мягко поправила Эмили. — Дело не в том, что ты не способен иметь с ними дело, и ты это знаешь, правда? Просто, едва завидев их, ты впадаешь в бешенство и тут же вскакиваешь на коня своего морального превосходства, чтобы обрушиться на врагов копытами праведного гнева. А когда ты опускаешь забрало шлема странствующего рыцаря, обзор сразу становится заметно хуже. Не так ли?

Улыбка несколько смягчила упрек, но граф все же болезненно — и непритворно — поморщился.

— Я отдаю себе отчет, Эмили, что каждый хороший политический аналитик обязан знать, когда и как нужно высказываться с безжалостной честностью, но вот с этой конкретной метафорой, мне кажется, ты несколько перестаралась. Она не соответствует моему имиджу, — сухо буркнул он.

Хонор невольно захихикала, и Эмили подмигнула ей.

— Правда, у него прекрасно получается “глубоко оскорбленный, но слишком хорошо воспитанный, чтобы это признать, упертый флотский офицер благородного происхождения”, а? — отметила она.

— Не думаю, что мне надо отвечать на этот вопрос, — сказала Хонор. — С другой стороны, в прямодушии Дон Кихота что-то есть. Ну, пока крылья ветряной мельницы не вышибут его из седла.

— Браво! — Эмили ела одной рукой, управляясь со столовым прибором с грацией, отточенной десятилетиями, но сейчас отложила вилку, чтобы подняв палец подчеркнуть важность своего замечания.

— Я готова признать, что в политике бывают полезны люди, готовые во имя своих убеждений разбить лоб о стену, но только не мириться с обманом и ложью. Будь их больше, мир стал бы лучше, а те немногие, которые у нас все-таки есть, становятся нашей совестью в этой беспощадной резне. Но они эффективно действуют лишь сами по себе — формируя для нас концепцию морального служения, служа нам примером для подражания, — и не важно при этом, добиваются они практических успехов или нет. Но если политик хочет добиться результата, высокой нравственности недостаточно, как бы мы ею ни восхищались. Нельзя уподобляться врагу, но необходимо понять его, а это значит разбираться не только в его мотивах, но и изучить его тактику. Только после этого вы поймете, как строить контрнаступление. Вы не должны опускаться до их уровня, но обязаны просчитать все, что они могут выкинуть, чтобы предусмотреть необходимые меры.

— В этом Вилли разбирается куда лучше меня, — признался, помолчав, Хэмиш.

— Точно. Поэтому он рано или поздно станет премьер-министром, а ты — нет, — объявила Эмили с широкой улыбкой. — И это, наверное, к лучшему. С другой стороны, при всей моей нежной любви к Вилли, хуже него адмирала не придумаешь!

Все трое дружно рассмеялись. А потом Эмили склонила голову набок и задумчиво посмотрела на Хонор.

— У меня было не так много времени, чтобы понаблюдать за вами, Хонор, но кое-что меня удивило. Вы кажетесь более... гибкой, чем Хэмиш. Нет-нет, я не думаю, что вы, в отличие от него, готовы принести свои принципы в жертву целесообразности, но я уверена, что вы, в отличие от него, способны представить себе, как работают чужие мозги.

— Внешность бывает обманчива, — лукаво ответила Хонор. — Честно говоря, я и не пыталась понять, как мыслят и чем руководствуются такие люди, как Высокий Хребет или Яначек. А если совсем честно, я этого и знать не хочу.

— А вот тут вы не правы, — неожиданно для Хонор решительно возразила Эмили. — Вы не понимаете их мотивов, но, согласитесь, вам вполне по силам понять, чего именно они добиваются. А если вы знаете цель, вы можете успешно анализировать, как именно они попытаются её добиться.

— Не всегда, — мрачно сказала Хонор. — Я не смогла предугадать, что такое... — она обвела рукой всех троих присутствующих, — ... может произойти.

— Да, но теперь это свершившийся факт, и вы точно знаете, что они добились чего хотели. Вот почему вам так больно видеть, что это сходит им с рук, — мягко сказала Эмили. — Никто не вправе обвинять вас, Хонор, за то, что вы не ожидали их грязной провокации, столь чуждой вашей натуре, но даже в самые тяжелые мгновения вы не позволяли гневу ослепить вас. Я видела вас обоих и в новостях, и в ток-шоу, и я знаю, что говорю. А теперь, когда познакомилась с вами лично, смею предположить, что вы станете очень искусным политиком — со временем.

Хонор уставилась на нее в недоумении, и Эмили рассмеялась.

— О, вы, конечно, не такой прирожденный политик, как Вилли! Вы похожи на Хэмиша, в коллегиальной атмосфере — именно такую, по идее, должна создавать Палата Лордов — вы чувствуете себя как рыба в воде. Я видела ваши выступления, как публичный оратор вы добиваетесь несравнимо большего успеха, чем Хэмиш. — Она улыбнулась мужу. — Я не собираюсь его оговаривать, но он слишком нетерпелив и склонен читать нотации, а вы — нет.

— Но, Эмили, произносить речи еще не значит быть настоящим политиком, — возразил Хэмиш.

— Разумеется. Но Хонор неоднократно демонстрировала умение анализировать множественные угрозы на поле боя и эффективно противостоять им, а её выступления в Палате Лордов убедили меня в том, что она вполне способна применить свои аналитические способности и в других областях, надо только выучить действующие правила новой игры. Ей еще многому предстоит научиться в политике, особенно в той её кровавой разновидности, которая привилась у нас в Звездном Королевстве, но как человек, наблюдавший за ней в течение нескольких лет, могу сказать, что учится она невероятно быстро. Сорок лет она совершенствовалась в профессии офицера военного флота; дайте мне половину этого срока на политическую карьеру, и я сделаю из неё премьер-министра!

— Вот уж дудки! — резко возразила Хонор. — И десяти лет не пройдет, как я перережу себе глотку!

— Это чересчур радикальное решение, — мягко заметила Эмили. — Пожалуй, в вас несколько больше от Доньи Кихот, чем мне показалось.

Её зеленые глаза блеснули, и Хонор с коротким сожалением сообразила, что ей следовало тщательней выбирать слова. Впрочем, графиня просто отмахнулась от создавшейся неловкости.

— Просто, она психически здоровый человек, — указал Хэмиш, не заметив, как переглянулись женщины.

Он вообще на них не смотрел. Почти весь вечер внимание графа было приковано к Саманте: вот и сейчас он взял из чаши очередной стебелек сельдерея и вручил его кошке.

— Хэмиш, твоими стараниями у нее будет расстройство желудка, — укорила мужа Эмили.

Тот смутился — и вдруг сделался до того похожим на нашкодившего мальчишку, что Хонор захихикала.

— Не беспокойтесь, Эмили, для этого травы потребуется намного больше, — заверила она хозяйку и, обращаясь уже к Хэмишу, более строго добавила: — Однако слишком много сельдерея им действительно вредно. Она не сможет его переварить, и если переест, запор гарантирован.

Саманта бросила на нее исполненный достоинства укоризненный взгляд, и Хонор с облегчением ощутила скрытую за ним лукавую усмешку. Несмотря на переполняющую её радость от обретения уз с Хэмишем, Саманта почти мгновенно реагировала на приливы смятения и тревоги, которые охватывали её нового человека и Хонор, и все эти ощущения долгим эхом прокатывались через её сознание.

Правда, судя по характеру её эмоций, кошка до сих пор не понимала до конца, чем, собственно говоря, так расстроены люди. Из чего видно, подумалось Хонор, что, несмотря на длящиёся веками тесный контакты, древесные коты и люди остаются чужими друг другу. Нимицу и Саманте — как, вероятно, и прочим их сородичам — при их врожденной эмпатии, сама мысль о том, что необходимо скрывать свои чувства, представлялась нелепой. За долгие годы Нимиц усвоил, что в человеческом обществе при определенных обстоятельствах эмоции проявлять не следует, особенно если это раздражение или гнев, направленные на человека, который является начальником для Хонор. Но даже Нимиц соглашался на эти условности лишь потому, что это важно для его человека. Он руководствовался своими представлениями о хороших манерах — либо снисхождением к непонятным людским обычаям. Ни он, ни Саманта даже в фантазиях не могли представить, что пытаются отказаться от проявления истинных чувств — особенно по отношению к чему-то важному.