Агния Барто - Борис Иванович Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь внимание автора сосредоточено на внешних чертах и аксессуарах; он стремится захватить читателя занимательностью самого сюжета, а вот характеры героев поэмы изображены весьма условно, приблизительно, без глубокого проникновения и подлинной наблюдательности (отличающей многие позднейшие произведения А. Барто), что и определяет — при обилии внешних эффектов и сюжетной занимательности — невыразительность и бросающуюся в глаза схематичность поэмы, построенной по условным канонам «приключенческой» литературы.
Порою и среди юмористических стихов А. Барто, относящихся к 30-м годам, немало попросту «развлекательных», исчерпывающихся описанием комической ситуации и не проникающих глубоко в суть затронутых событий. Вероятно, именно в связи с этим В. Шкловский, имея в виду «старые книги» А. Барто, справедливо заметил в свое время, что они «несколько обеднены, они были веселы, ироничны, они умели учить, но соглашались научить немногому» (В. Шкловский, «Об игре, мечте и поэзии». 1946). И далее В. Шкловский говорил:
«Эти книги хорошо читались. Но дальнее плавание, высокая и необходимая мечта, звезды, планы, идеи должны быть в детской литературе... Этого пока нет у Агнии Барто».
Да, во многих прежних ее книгах «этого не было»; поэтесса зачастую слишком сужала поле своего творческого поиска, своего наблюдения и «обстрела». Но, думается, в последующее двадцатипятилетие — пору настоящей высокой зрелости творчества А. Барто — подобные упреки уже не могли бы прозвучать по ее адресу, и многие новые книги А. Барто словно бы ответили призыву В. Шкловского и «согласились» научить — и учили — своего читателя очень и очень многому. Следует напомнить и о том, что вскоре после опубликования поэмы «Звенигород», в отклике на нее, В. Шкловский отозвался о творчестве А. Барто уже по-иному. Подчеркивая высокие художественные достоинства и жизненно важное значение новой ее поэмы (так же как и других произведений, свидетельствующих о расширении ее творческого диапазона и подлинной зрелости ее дара), он утверждал: «Агния Барто написала об общем, о самом главном. Она не прячет от ребят горя жизни, а показывает путь преодоления горя. Она не выбирает из неба жизни маленького куска, а показывает историю жизни, как историю неба; дает жизнь советских детей в ее развитии...— и, как продолжает В. Шкловский,— у нее никто не декларирует, никто не говорит для публики, но читатель видит мир, понимает его глубже, и для него мир встает в ином разрезе — обновленный, похорошевший, украшенный настоящей правдой». Действительно, многое из того, что написано А. Барто, говорит «о самом главном» — о том, чем живет юное поколение нашей страны, о важнейших вопросах его роста и воспитания.
Верность «действительности и истине» (говоря словами Белинского), повседневным обстоятельствам и условиям современной жизни, глубокое и самостоятельное исследование ее определяет «долговременность» произведений А. Барто, даже и тех, которые написаны много лет назад. Но, конечно, и ей не удалось полностью избежать тех ошибок и недостатков, которые были весьма широко распространены в свое время, когда многие писатели, увлекшись помпезностью, лакировкой, приукрашиванием действительности, игнорировали ее трудности и противоречия, поддерживали «теорию бесконфликтности».
Конечно, взятое в целом, в основной своей направленности творчество А. Барто чуждо подобным увлечениям и теориям, но вот если мы перечитаем такую поэму, как «Хороший вечер» (1952), то увидим, что и сама А. Барто подчас испытывала влияние этих тенденций и взглядов на искусство.
Действие поэмы «Хороший вечер» происходит в колхозе; ее герой, школьник и пионер,
Бьется над задачей. Делит он и множит — Вычислить не может, Чей колхоз богаче...В поисках решения слишком трудной задачи мальчуган отправляется вечером к брату, дежурному сельсовета, и помещение сельсовета предстает перед читателем как на праздничной картинке:
...Всюду занавески! А какой тут яркий свет, Даже слишком резкий. И сейчас видны как днем Все сорта пшеницы. Здесь повесил агроном На стене таблицы. Тут легко не спать ночей — Светит лампа в сто свечей.Да и все другое выглядит здесь слишком — до неправдоподобности — облегченным и совершенно безоблачным. Так, тот же герой поэмы — пионер, подменивший на дежурстве старшего брата,— отвечает на звонок секретаря райкома, сообщая о работе взрослых:
— У них в порядке инвентарь, По графику работа.— Засмеялся секретарь, Говорит: — Ну, то-то!.. — Народ работает с душой,— Прибавил Шурка, как большой.И тут же он расхваливает пчеловода:
— Отличный пчеловод! Ты и не просишь меда — Попробовать дает...Но явный избыток этого меда, который чувствуется на иных страницах поэмы, придает ей привкус приторности. Да, все это слишком идиллично, и здесь нет ни малейшего намека на то, что колхозная деревня в то время жила другой жизнью, гораздо более трудной и совсем не такой богатой, как это изображено в поэме «Хороший вечер», герой которой решает лишь одну задачу: «Чей колхоз богаче». Даже и само название поэмы настраивает читателя на слишком идиллический и безмятежный лад — вроде бы все в порядке и беспокоиться не о чем! Правда, в творчестве А. Барто таких идиллических произведений, чуждых духу жизненной правды, не так уж много, ибо они, в сущности, противоречили самому характеру ее дарования, ее пристальному и пытливому взгляду, исследовательскому пафосу в изучении нашей действительности.
А. Барто — и с годами
