Генрих Гиммлер - Роджер Мэнвэлл

«И что, в таком случае, вы собираетесь делать? — спросил Керстен. — Вы что, собираетесь пустить все на самотек и просто ждать, пока состояние Гитлера совсем ухудшится? Вам не противна мысль о том, что во главе немецкого народа стоит человек, наверняка страдающий прогрессивным параличом?»

Гиммлер ответил — в своем духе. «Пока это зашло недалеко; я буду внимательно наблюдать, и если окажется, что отчет не ошибался, у нас будет достаточно времени для принятия мер».

Согласно Шелленбергу, Гейдрих собрал самые подробные сведения о здоровье и привычках Гитлера, в том числе и диагнозы его врачей; после смерти Гейдриха все эти отчеты были переданы Гиммлеру. То, что, несомненно, навело главу СД и протектора рейха в Праге на яркие размышления, лишь наполнило Гиммлера острым беспокойством. Позже Керстен установил, что отчет был специально составлен для Гиммлера на основании сведений, предоставленных абсолютно честным медицинским советником, имя которого не называлось. Хотя о плохом здоровье Гитлера и его психических странностях постоянно ходили различные слухи, подробности о его заболевании были известны лишь нескольким лицам, в число которых, как установил Керстен, входили Борман и, возможно, Геринг[84].

Спустя неделю, 16 декабря, Гиммлер еще раз обсудил ситуацию с Керстеном. На этот раз разговор был более серьезным. Керстен настаивал на том, что Гитлер должен, ради Германии, подать в отставку и пройти соответствующее лечение; пока он остается на вершине власти, в любой момент может случиться так, что разум ему откажет, и он окажется в плену иллюзий и мании величия. Сначала у него нарушится координация движений, а затем последует паралич речи и конечностей. Находясь под влиянием болезни, он может отдавать совершенно пагубные приказы. Он очень больной человек и должен соответственно лечиться.

Гиммлер хранил молчание. Керстен высказал мысль, что Гитлера следует склонить к передаче полномочий преемнику и что за этим должны последовать мирные переговоры. На это Гиммлер ответил, что Гитлер назначит преемника только на случай своей смерти, и что если Гитлер при жизни утратит абсолютную власть, между армией и партией разгорятся «яростные споры о преемнике». Что же касается его самого, он никогда не сделает ход против Фюрера первым; «все будут считать, что я руководствуюсь личными мотивами и сам пытаюсь захватить власть», объяснил он. Перед лицом все еще непоколебимой фигуры Гитлера любые медицинские свидетельства будут сочтены поддельными. Его следует оставить на его месте, сказал Гиммлер; отставка принесет неописуемый вред. Он уверен, что здоровье Гитлера еще достаточно крепко, и он преодолеет болезнь; заметные у него симптомы вполне вероятно могут быть следствием простого переутомления. Все, что он может сейчас предпринять, это пристальнее следить за здоровьем Фюрера. В результате Керстен осознал врожденную слабость, скрывающуюся за видимой силой Гиммлера.

В течение 1943 года здоровье Гитлера значительно ухудшилось; это замечали все, кому приходилось с ним встречаться. Не ясно, что было известно Шелленбергу из содержания секретной папки; он вполне мог знать больше, чем показывал. Он просто отмечает: «с конца 1943 года у него стали заметны прогрессирующие симптомы болезни Паркинсона… началось хроническое разрушение нервной системы». Уже в марте Геринг выказывает Геббельсу свою озабоченность состоянием Фюрера, который, как он заметил, за три с половиной года войны постарел лет на пятнадцать. Геббельс согласился, и добавил, что Гитлер никогда не отдыхает, а «сидит в своем бункере, терзается и мучительно размышляет». Теперь он страдал от дрожи в левой ноге и руке, и при этом принимал прописанное Мореллем лекарство от хронических болей в желудке, состоящее из смеси стрихнина с белладонной, которое, согласно последующим медицинским исследованиям, могло принести ему лишь вред и вызывало все более заметное обесцвечивание кожи. Когда он не был в Обер-зальцберге, где жила в уединении его любовница Ева Браун, он почти все время проводил в различных удаленных центрах, откуда командовал своей войной, и особенно в Волчьем Логове в Растенбурге, скрытом в дремучих лесах Восточной Пруссии, где летом 1941 года, глубоко под землей, в окружении хорошо охраняемых деревянных домиков, для него построили бетонные апартаменты. По словам генерала Йодля, «Волчье логово» стало странной смесью «монастыря с концентрационным лагерем».

В этих бетонных стенах Гитлер проводил свои бесконечные заседания. Он ел и спал по настроению, не совершал никаких упражнений и находил утешение лишь в воспоминаниях. Это позволяло ему поддерживать свое «я» в состоянии возбуждения.

Именно в этих условиях он обычно принимал своих министров, Геринга, Геббельса, Гиммлера, Риббентропа, Шпеера и Бормана, когда они приезжали на Восток для встречи с ним и плели вокруг остатков его внимания паутины своей зависти. Именно здесь, например, он произнес перед Гиммлером и членами его свиты эмоциональную речь о Вагнере. Гиммлер, как и другие, тянулся к нему, как к последнему источнику энергии, собранной им за многие годы; каждый из этих людей терзался сомнениями и тревогами. Как они будут, думали они, сохранять и преумножать эту энергию друг за счет друга? На поверхности они выглядели коллегами, связанными воедино своей привязанностью к Фюреру; в глубине же они были империалистами, обеспокоенными лишь расширением сферы влияния своих соперников в ожидании того времени, когда кто-то из них унаследует место Гитлера. В мгновение ока они образовали объединенный кабинет исполнительных министров; Гитлер, чья власть в большой степени опиралась на дезорганизацию, лежащую непосредственно под ней — отрицательные следствия принципа «разделяй и властвуй», всегда понимал опасность такой организованной и координированной силы. Когда впервые начиналось обсуждение какого-нибудь существенного вопроса, он предпочитал встречаться с министрами поодиночке; когда они собирались вместе, время тратилось на обсуждение мелочей или на безусловное принятие пространных высказываний Гитлера.

Рейтлингер отмечал, что Гиммлер никогда не одобрял собраний высших офицеров, на которых они обсуждали бы свои общие проблемы. Они тоже были соперниками в борьбе за его благосклонность, и он старался иметь дело с каждым в отдельности, дабы предотвратить всякую возможность сговора. Подобно Гитлеру, он окружил себя младшими офицерами, адъютантами, которых он мог заменить в любой момент, но которые, благодаря близости к нему, получили власть, значительно превосходящую их положение. Керстен быстро осознал силу влияния людей, подобных полковнику СС (позже генералу) Рудольфу Брандту, главному адъютанту Гиммлера, бывшему писарю, которого нельзя было миновать на пути к рейхсфюреру СС. Шелленберг описывает Брандта как маленького человека самой заурядной наружности, который всеми силами старался и внешностью и поведением походить на Гиммлера. Он обладал феноменальной памятью и начинал работу с семи часов утра, спеша к хозяину с папками и бумагами, чтобы работа уже могла начаться, пока Гиммлер брился. Если приходили плохие новости, Брандт начинал с обращения «Извините», и Гиммлер прекращал бриться. «Он был живым блокнотом Гиммлера… Думаю, он был единственным человеком, которому Гиммлер полностью доверял… Он был глазами и ушами хозяина и часто представлял Гиммлеру дела в манере неотложной важности». И Шелленберг, и Керстен старались поддерживать с ним хорошие отношения[85].