Генрих Гиммлер - Роджер Мэнвэлл

Эта запутанная цепочка взаимоотношений вполне могла привести к тому, что Гиммлер, и, возможно, даже Гитлер, заранее знали о миссии Гесса в Англии. Во всяком случае, Хаусхофер, чья роль в полете Гесса была известна гестапо, отпустили по приказу Гитлера после всего лишь короткого заключения, и он находился под покровительством Гиммлера до самого конца войны. Однако, вполне вероятно, что именно Лангбен был источником слухов, клубившихся вокруг Гиммлера в самые мрачные дни русской кампании; с 1941 года до его ареста гестапо в сентябре 1943 он пользовался, по крайней мере временной, защитой Гиммлера и его определенным доверием, причем в то же самое время он через Попица и фон Хасселя поддерживал непосредственный контакт с одной из основных артерий Сопротивления. Следует отметить, что уже в 1938 году влияние Лангбена на Гиммлера было вполне достаточным, чтобы вызволить из концентрационного лагеря Фрица Прингсхейма, профессора-еврея, преподававшего ему юриспруденцию. Прингсхейма выпустили и даже позволили покинуть страну.

После упоминаний деятельности Лангбена в пользу Гиммлера, сделанных Хасселем в мае 1941 года, малейшие признаки недовольства деятельностью СС фиксировались с тщательной определенностью в течение долгого периода упадка, последовавшего за вторжением в Россию. После получения определенных доказательств от недовольного младшего офицера СС, Хассель записал в сентябре 1941 года: «очевидно, что в службе Гиммлера серьезно озабочены поиском выхода». В декабре Лангбен сказал Хасселю, что «был занят освобождением людей из концентрационных лагерей Гиммлера» и что это часто означало выплату крупных денежных сумм. Он также говорил о «разжижении умов внутри СС», что, по его мнению, порождало странное сочетание «варварской партийности» с «неправильно понимаемым аристократизмом». Лидеры СС часто допускали критические замечания о партии, об исходе войны и о самом Гитлере. В марте 1942 года, согласно Хасселю, Лангбен все еще подозревал, что вокруг Гиммлера творятся какие-то странные вещи, и, несомненно, именно эти слухи достигли в следующем месяце длинных ушей Чиано в Риме, когда он записал в дневнике, что Гиммлер, «бывший в прошлом экстремистом, теперь держит руку на пульсе страны и хочет компромиссного мира». В мае Чиано добавил, что принц Отто фон Бисмарк из германского посольства в Риме распространяет слухи о том, что «Гиммлер играет свою собственную игру, вынуждая людей ворчать».

Имеющиеся у нас различные свидетельства о встречах и взаимоотношениях Лангбена с Гиммлером проливают дополнительный свет на намерения Гиммлера. Женщина, агент гестапо, ответственная за расследование связей Хаусхофера в Англии, становится его подругой и непосредственно перед покушением на Гейдриха в мае 1942 года передает ему слухи о том, что, дескать, Гейдрих метит на место Гиммлера. Хаусхофер думает, что эта информация может оказаться полезной для завоевания доверия Гиммлера, и Лангбен передает ее рейхсфюреру, который формально благодарит его, а затем арестовывает женщину-агента за распространение ложных слухов. Также, в самом начале 1943 года, Гиммлер советует Лангбену воздержаться от какого-либо официального участия в суде над шпионом, ибо может случиться так, что он станет защищать интересы Риббентропа, а не рейхсфюрера СС.

К середине 1942 года Шелленберг ощутил, что завоевал достаточное доверие Гиммлера и может рискнуть обсудить с ним возможности проведения мирных переговоров. В то время как Геринг находился «до той или иной степени в опале», Гиммлер, по оценке Шелленберга, «был и оставался до самого конца наиболее сильным деятелем режима». Он считал, что полная победа уже невозможна, и в августе 1942 года предварительно обсуждает в Житомире с Керстеном (который, по рекомендации Гиммлера, лечил его от нервного стресса) наилучший способ представления этого дела Гиммлеру. В лице Керстена он обнаружил союзника и на следующий день испросил у Гиммлера аудиенции для обсуждения «важного и очень трудного в решении вопроса». Вскоре после завтрака, во время которого Гиммлер «превратился из холодного чиновника в обаятельного и приятного хозяина», он принял Шелленберга. Тот начал издалека, чтобы исподволь подготовить почву; сначала он упомянул о том, что мудрый подход к решению проблемы требует рассмотрения всевозможных альтернативных вариантов, а затем задал Гиммлеру прямой вопрос, не обдумывал ли он альтернативных способов завершения войны. После целой минуты молчания Гиммлер выказал удивление и негодование, но, в конце концов, начал прислушиваться к аргументам Шелленберга, который говорил о том, что правителям Германии было бы выгоднее заключить сделку в выгодной позиции, в которой они находятся в данный момент, нежели дождаться, когда Германия будет ослаблена войной и все преимущества будут утрачены. После этого он сам включился в спор:

«В моем теперешнем положении я имею некоторые шансы оказать влияние на Гитлера. Я даже могу убедить его отстранить Риббентропа, если буду уверен в поддержке Бормана. Но мы ни при каких обстоятельствах не можем посвящать Бормана в наши планы. Он сломает всю схему, или, что еще хуже, завернет ее так, чтобы достичь компромисса со Сталиным. А этого мы допустить не можем».

Он говорил так, будто разговаривал сам с собой, то покусывая ноготь, то крутя свой перстень со змеей — верный признак того, что он действительно сконцентрировался. Он вопросительно взглянул на меня и сказал: «Смогли бы вы начать это все прямо сейчас — так, чтобы враги не посчитали это проявлением слабости с нашей стороны?»

Я заверил, что смогу.

«Отлично. Но где гарантии, что все это не обернется против нас? Что, если это подтолкнет, западные силы на заключение блока с Востоком?»

«Напротив, рейхсфюрер», ответил я. «Если переговоры начнутся в правильном русле, это предотвратит последствия такого рода».

«Ну, хорошо», сказал Гиммлер: «как именно вы собираетесь поступить?»

Шелленберг объяснил, что эти пробные переговоры следует проводить «через политический сектор Секретной службы». Гиммлер, сказал он, должен назначить своего полномочного представителя, а сам в это время должен работать с Гитлером над устранением Риббентропа и назначением более управляемого министра иностранных дел. Затем они взглянули на карту Европы и сошлись на том, что, за некоторыми исключениями, Германия может отказаться от большей части территорий, оккупированных ею с сентября 1939 года, ради сохранения тех областей, которые по праву следует считать германскими. По словам Шелленберга, когда они расставались уже на рассвете, «Гиммлер дал мне все полномочия действовать… и дал слово чести, что к Рождеству Риббентроп будет смещен».