Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне холодно от одной мысли. О! Отныне я буду всё время мёрзнуть в этом доме. Как будто и наш дом, наш старый дом уходит с теми, кто ушёл. Вы этого не ощущаете, но я это чувствую.
Дом с изменившимися комнатами и холлами становится чем-то другим, будто потихоньку умирает и вместо него появляется облик другого дома.»
Думая об этом, она видела лицо Фирдевс Ханым с макияжем, фальшивой молодостью и скрытым увяданием. Словно это и был новый, чужой дом, возвышавшийся над мёртвой душой того старого дома.
Но Нихаль ничего не сказала отцу. Она не видела необходимости говорить из-за отсутствия желания защищаться и апатии, вызванной бессилием побеждённого. Зачем это было нужно? Её не будут слушать, что бы она ни делала и ни говорила. Всегда будут слушаться эту женщину. Сейчас она чувствовала это. Отец был не более чем игрушкой в руках этой женщины, но эта игрушка использовалась как страшное оружие против Нихаль. Она была уверена, что отец не был плохим человеком. Он любил дочь и всё равно убивал её.
Почему так было? Она не знала и не хотела знать. Раз от неё ждали жертвы, она принесёт себя в жертву. Они завернули за угол и пошли по другой дорожке, ведущей к особняку. Нихаль издалека видела Бехлюля и Бихтер у двери особняка. Признавая поражение, она посмотрела на отца прежде, чем приблизиться к ним.
— Отец! — сказала она. — Когда она уедет? Сегодня она не вернётся? Вечером мы собирались на прогулку.
В этой фразе был упрёк маленькой измученной души. Аднан Бей ответил:
— Она придёт вечером, дочка. Она уедет, когда ты разрешишь.
Нихаль снова опустила глаза. Аднан Бей добавил после секундной паузы:
— Поискать для тебя другую гувернантку, Нихаль?
Нихаль подняла голову:
— О! Не нужно, раз к нам приедет Фирдевс Ханым!
Она больше не могла находиться рядом с отцом и убежала, как только из её уст невольно вырвалась эта фраза. Бехлюль и Бихтер ждали их у дверей особняка. Нихаль посмотрела на Бихтер и сказала Бехлюлю:
— Бехлюль Бей, Вы знаете? Мы выгоняем мадемуазель Де Куртон.
Затем она взяла Бехлюля за руку и потянула, заставляя пойти с ней. Они вместе поднялись по длинной лестнице особняка, рука Нихаль по-прежнему держала руку Бехлюля. Наверху, в холле, она остановилась, тяжело дыша, отпустила руку Бехлюля и сказала «Вот!», как будто это слово в деталях объясняло всё произошедшее, её самопожертовавние, эту безмолвную катастрофу.
Потом она рукой повернула стул у фортепиано, села напротив лицом к нему, положила руки на колени и продолжила, быстро произнося слова:
— Да, теперь Вы можете быть мною довольны. Я даже не возразила. Посмотрите мне в глаза, нет ни капли слёз. Но знаете, что на этот раз важнее и больнее всего… Я не считала это возможным, это было настолько немыслимо, что если бы мне поручили найти средство, которое больше всего убьёт меня, я бы не подумала об этом — настолько это казалось невозможным. Но они нашли и сегодня мне только что сообщили о решении: сказали, что она уедет. Хорошо, пусть уезжает, понимаете, пусть уезжает, и всё! Нужно ли им от меня что-то ещё?
Она смотрела на Бехлюля сухими глазами. Бехлюль, при всей его философской стойкости, был ошеломлён ужасным воздействием этого мучения. Ему было очень жаль девочку.
— Моя маленькая Нихаль! — сказал он. — Знаешь, мне тебя жаль!
Нихаль резко засмеялась и ответила:
— Вам действительно жаль? Но почему? Разве всё это не ребячество?
Потом оставила горькую насмешку и серьёзно добавила:
— Сказать Вам правду? Теперь я получаю от этого удовольствие. О! Вы не можете знаете, но есть такое наслаждение в этой мучительной жертве…
Бехлюль не мог удержаться. Он сказал дрожащим голосом:
— Нихаль, хочешь, отныне будем с тобой друзьями, навсегда…
Нихаль протянула руку и сказала:
— Подождите. Раз так, сделаю для Вас то, чего не делала. — Она указала на кончик тонкой брови. — Вы хотели сюда поцеловать, не так ли? Раз теперь Вы будете моим хорошим другом, старшим братом, садитесь сюда, рядом со мной. Я буду несколько часов играть для Вас на фортепиано Ваши любимые произведения…
Она дрожащими руками положила перед Бехлюлем ноты, которые были на крышке фортепиано и стоявшем рядом столике и сказала:
— Пусть все знают, что Нихаль убивают, но она всё равно…
Она почти закончила фразу, с силой хлопнула крышкой фортепиано и по дому начал разноситься хохот шумного галопа из оперетты «День и ночь» Шарля Лекока.
У Бехлюля, преданного поклонника театра Тепебашы, был список весёлых произведений, который он знал наизусть. Он по одному вытаскивал их из груды нот и клал перед Нихаль: отрывки из оперетт «Большая улица», «Гренадёры», «Маскот», «Перикола», «Разбойники»… Череда звуков сумасшедшей весёлой музыки радостным грохотом заполняла дом, Бехлюль то насвистывал, то напевал знакомую мелодию и думал про безумные развлечения в Бейоглу, когда видел худое бледное лицо Нихаль.
15
Он думал о том, что всю зиму оставался вдали от развлечений. Когда он слушал Нихаль, в его воображении возникали уголки, залитые светом и цветными огнями; он видел сцену «Одеона» и безумную кадриль в танцевальном салоне «Конкордия»; у него перед глазами проносились обнажённые плечи, руки, маленькие элегантные туфельки из белого атласа. Он чувствовал глубокую тоску в сердце. Вот в каком волнении должна была вращаться его жизнь. Как вышло, что он провёл бесконечную череду ночей сезона на диванах унылого, старомодного особняка, как постаревший больной кот, удравший от холода смерти под мангал?
Конечно, он любил Бихтер и в его жизни не было такой глубокой и продолжительной любви. Это, безусловно, была его первая и последняя любовь. Но будет ли бесконечно так продолжаться: те же встречи, те же слова, сказанные в одно и то же время, те же поцелуи, которыми обмениваются для подтверждения привязанности, та же рутина, стиль и смысл которой характерны для брака?
В любовном однообразии ему постепенно захотелось чего-то нового. Происходившее в первые недели заставляло их бояться. Они чувствовали волнительный огонь неудовлетворённых желаний, пока не владели
