Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нихаль, привыкшая к бесцеремонности Бехлюля, указала головой на левый карман своего жакета. Бехлюль высыпал содержимое сумочки на ладонь, он забирал всё. Нихаль тоже была не очень богата, но вместо того, чтобы обоим оставаться наполовину богатыми, удобнее было объединить средства и сделать богатым одного. Кроме того, на будущей неделе он ждал денег от отца, на сей раз он впервые даст Нихаль в долг:
— Не так ли, Нихаль?
Нихаль, не понимая и не слушая, кивнула:
— Да!
— Я ухожу, Нихаль, тебе привезти что-нибудь из Стамбула?
Нихаль перестала играть на фортепиано и повернулась:
— Вы едете в Стамбул? Прямо сейчас?
Да, он едет сейчас, но это была вина Нихаль, её игра на фортепиано вызвала у него желание провести эту ночь в Бейоглу. Нихаль улыбнулась и, не отвечая, снова повернулась к фортепиано.
***
Бихтер столкнулась с Бехлюлем в гостиной, когда тот надевал перчатки:
— Вы куда-то уходите? — спросила она.
Бехлюль, избегая её взгляда и занятый пуговицей на перчатке, которая с трудом застегивалась, сказал:
— Да! Я еду в Стамбул, меня не будет всего пару часов…
Он сразу пожалел, что солгал. В этом сожалении даже было что-то, похожее на злость. Любовь, заставлявшая отчитываться по часам, становилась помехой, которая заставляет протестовать, и он добавил:
— Может быть, я не вернусь сегодня вечером.
Он поднял глаза, чтобы понять эффект последней фразы и увидел, что Бихтер побледнела. После небольшого колебания молодая женщина сказала:
— Но вы мне обещали эту ночь.
Бехлюль забыл об этом обещании. Он с трудом сдержал дерзость, толкавшую его быть грубым, жёстким мужчиной. Конечно, его раздражало, что в его малейшую свободу вмешивалась эта женщина со своей любовью. Он сказал, чтобы не дать неприятного ответа:
— Неизвестно, вернусь ли я. Я говорю это на всякий случай. В такую солнечную погоду что-то кипит в моих жилах, заставляет бежать из душного дома, гулять, свободно дышать.
Он говорил с Бихтер с улыбкой и лживым взглядом. Внезапно ему пришлось остановиться, он замолчал, вздрогнув от холодности своего голоса и этой лжи. В уголке губ Бихтер, в незаметной ямочке, которая всегда дрожала с тенью улыбки, появилась горькая усмешка страданий сердца, почувствовавшего первый крах мечтаний печальной, обманутой женщины. Женским чутьём, чутьём женщины, которую начали обманывать и которая теперь не могла не любить, Бихтер поняла, что голос этого улыбавшегося мужчины, который пытался найти себе оправдание, был ложью. Что это была за ложь? Почему ей лгали? Она не знала, но была уверена, что это ложь, она ясно увидела это в глазах Бехлюля.
Она почувствовала сильное страдание, будто что-то было убито глубоко внутри неё и посчитала, что будет слишком добавить или заставить его сказать ещё хоть слово. Она не ответила, но что-то в её взгляде говорило Бехлюлю: «Ты лжёшь!» Бехлюль понял значение этого взгляда и сказал, желая объяснить свою ложь с помощью другой лжи:
— Сказать правду, Бихтер? Я убегаю от Нихаль, да, именно от неё… Подумай, скоро приедет гувернантка и она устроит скандал. Я знаю Нихаль, она откладывает всю ярость на потом. Кроме того, раз нужно всё сказать, мне немного жаль Нихаль. Я становлюсь таким слабым в подобных вопросах, понимаешь? Лучше всего мне не находиться в этой шумихе.
Бледная Бихтер молча слушала. Бехлюль захотел закончить эту речь, которая как началась, так и не кончалась, и сказал:
— Потом, как знать, может быть ночью, когда никто не заметит…
Он не смог закончить фразу, они оба вдрогнули, услышав вдали шум ссоры Несрин и Шайесте. Разговор тихим голосом в холле был непростительной неосторожностью. Бехлюль громко сказал:
— Тётя, скажете девушкам? Пусть не ложатся, пока не затопят в моей комнате. Может быть, я вернусь ночью…
Наверху Нихаль продолжала играть на фортепиано. Ошеломлённая, будто что-то внезапно упало ей на голову, Бихтер была не в силах думать о смысле события, которое за минуту выкинуло её из казавшегося удобным счастья в страшные мучения и ждала, слушая доносившиеся звуки фортепиано, похожие на шум мира, разрушившегося у неё над головой. Она, как в тумане, говорила себе лишь одно:
— Значит теперь началась ложь!
Она в ту же минуту забыла все подробности этого короткого разговора и не смогла бы вспомнить, даже если бы заставила себя. В её памяти была только ложь, ложь, которая отчётливо читалась в глазах Бехлюля. Затем потихоньку, в вихрях громкой музыки сверху, уносившей обломки разрушенных миров, туман в её голове начал рассеиваться, обнажая воспоминания. За две минуты она одну за другой вспомнила все мучительные подробности этого короткого разговора, услышала лживый голос Бехлюля, одно за другим говоривший все те лживые слова.
Значит, ему было жаль Нихаль и сказать это означало осудить её. Затем рассеявшийся туман обнажил и более далёкие воспоминания, показал все забытые вещи, которым не придавали значения и не считали нужным помнить, слова недавних встреч, пустяки, которые только теперь стали иметь значение. За две минуты молодая женщина почувствовала, что рядом со зданием любви открыла страшный тёмный рот невозможная и невиданная прежде бездна и дохнула ей в лицо холодом. У неё не хватило сил подняться наверх и пройти мимо Нихаль и она бросилась в кабинет мужа.
Когда наверху маленькая Нихаль играла на фортепиано приходившие ей в голову безумные произведения, чтобы с отчаянием задушенного голубя не трепыхаться, не извиваться от страдания, гнева, бессильной ярости поражения, бросив на пол своё бедное, больное тело, дрожавшее от последнего удара страшной блаженной скорби, боль, которая, казалось, вырывала мозг из затылка, с каждой минутой сильнее пронзала когтями голову, вырывала крючками вены.
Вдруг руки ребёнка напряглись, пальцы застыли на клавишах и она с глухим криком застыла, не в силах повернуть голову, как будто в её затылке застрял гвоздь. Тогда она почувствовала, что кто-то подбежал, держал, пока её покачивало, и, немного приобняв, посадил в кресло, где чуть раньше сидел Бехлюль. Обморок продлился всего минуту. Это было похоже на бурю, которая прошла, не успев разразиться. Нихаль очнулась от обморока с улыбавшимися глазами. Тогда она увидела у своих ног Бешира, чьё тонкое темнокожее лицо почти побелело и который сжимал в ладонях её руки, холодные как кусочки льда.
— Бешир, это ты? — спросила она.
Да, это был он. Бешир и сегодня, как верная тень, последовал за ней из сада и ждал на площадке у лестницы, рядом со стеклянной дверью. Он видел, как Бехлюль целовал кончик брови
