Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он смотрел на Нихаль с искрой счастья в глазах. Нихаль хотела улыбкой вселить в него уверенность.
— Маленький обморок! От усталости…
Затем твёрдо добавила повелительным тоном:
— Ты никому не скажешь, понимаешь, Бешин? Я так хочу.
Искру счастья, вспыхнувшую секунду назад в глазах Бешира, вдруг заволокло облаком, облаком слёз, и, не в силах больше прятать свои страдания, он опустил тонкое, чувствительное, похожее на изящную вышитую игрушку лицо на колени Нихаль и заплакал…
Нихаль не мешала ему; она сидела, оперев голову на спинку кресла, в её взгляде было облегчение, словно тепло слёз, падавших ей на колени, утешало её. Наконец, для её невыразимых страданий нашлись слёзы, которые льются открыто и которые не нужно скрывать. Эти слёзы лились из чистой души Бешира, которая неведомо как страдала и мучалась.
16
Сегодня, нанеся Нихаль ужасный удар, Аднан Бей почувствовал, как в его сердце заныло отцовское чувство, глубокое чувство, которое долгое время было скрыто, как будто умерло. С момента женитьбы он не пропустил даже самого незначительного прояления мучений, изводивших душу Нихаль. В его глазах они были настолько обязательными, что он начал ждать их проявления ещё до женитьбы и потом, перед лицом страданий Нихаль, снял с себя ответственность и считал их приступами болезни, которая безвредна и, конечно, пройдёт, но полное выздоровление потребует времени. Он даже смотрел на мучительные удары, постигшие Нихаль, как на тяжёлое, но в итоге исцеляющее лечение. Сначала он решил отдалиться от Нихаль, чтобы сблизить её с Бихтер, и держался вдали от дочери. Затем он решил отстранить тех, кто мог помешать установлению мирной обстановке в доме, злоупотребляя слабостью её чувств, и убрал Шакире Ханым с мужем и дочерью. Теперь в качестве абсолютно необходимой меры он принял решение об удалении старой девы, которая была известна как большой враг Бихтер и считалась вредным гостем, чьи уловки нарушат покой семьи.
Аднан Бей не смог определить причины появления нового мнения о мадемуазель Де Куртон, которую когда-то считал детям второй матерью. Несколько вроде бы невинных слов Бихтер, её взгляд на мужа с красноречивой улыбкой после того, как она смотрела на гувернантку в ответ на раздражительность Нихаль и смысл, выраженный без слов, постепенно проникали, растекались подобно капле масла, случайно упавшей с кончика иглы на шёлковую ткань, увеличивались и, наконец, полностью завладели его рассудком. Наконец, сегодня утром страх, заставлявший его сомневаться в исцеляющем действии ударов, нанесённых Нихаль, страх обмануться, нет, быть обманутым, ужасный, горестный страх пронзил его сердце остриём огненной иглы и заставил ныть отцовское чувство, молчавшее в забытом уголке сердца.
Неужели он убивал дочь?
В саду он задрожал от ужаса перед лицом этого вопроса со страшным обвинением, как только от него сбежала Нихаль. Сначала он хотел выбросить его из головы. Изучая его более практично и здраво для получения ответа, он сумел обнаружить настолько большую ответственность и такое горькое отчаяние, что старался не думать, чтобы избежать этого.
Он пошёл к себе в комнату, чтобы заняться делом. Уже несколько дней он вырезал лицо Бихтер из красивого корня грецкого ореха. Когда он брал его в руки, то неведомо как, может быть интуитивно, искал другое лицо, которое было позабыто и брошено среди сломанных досок, незаконченное лицо Нихаль. Не в силах приняться за начатое лицо Бихтер, он посмотрел томным, нерешительным взглядом, следовавшим больше неясной потребности сердца, чем собственному выбору, на утонувшую в груде мелочей в тёмном углу комнаты фотографию, которую не осмеливались ни убрать, ни поставить на видное место, похожую на стёршуюся от старости фотографию первой жены и подумал, что на сей раз она вдруг ожила, обрела форму, поднималась из тёмного угла и приближалась к нему; искрившиеся от злобы и ненависти глаза приблизились к его глазам и кричали с болью матери, ранившей душу:
— Ты убиваешь мою дочь?
Оставшиеся позади два года супружеской жизни представали перед ним внушительной ответственностью, он постоянно видел Бихтер и Нихаль в виде картинок, появлявшихся и исчезавших со вспышкой молнии. Жена и дочь гонялись друг за другом в его сознании, словно желая заслонить друг друга. Он сидел на стуле с куском корня в руке и думал с большой раной страданий в сердце. Пяти-десяти минут хватило, чтобы появилась эта рана. Было время, когда отец вернулся к дочери. Он испытывал желание плакать из-за Нихаль и хотел подчиниться этому желанию. Затем он так испугался последствий неправильной жизни, которую теперь нужно было признать, и одолевшего его чувства сострадания, что невольно, из опасения, сообщающего о приближающейся в темноте опасности и защищающего от неё, его рассуждения перестали следовать по этим запутанным следам. Когда он насыпал горсть соли, которая успокоит боль, на рану, образовавшуюся в его сердце из-за Нихаль, то не мог помешать ныть другой сердечной ране и эту вторую рану уже нельзя было успокоить, под слоём соли, насыпанной для успокоения боли, рана всегда неожиданным образом открывалась, становилась глубже и просыпалась огненная, ядовитая боль.
Эта рана была раной супружеской жизни. Сначала она была похожа на маленькое, незаметное пятнышко. Его настолько опьяняла надежда быть счастливым с Бихтер, что удавалось не чувствовать ноющую боль в точке прикосновения маленькой иглы. Постепенно игла уходила глубже, точка стала горестной раной и её уже было невозможно не чувствовать. Этим отравлялась вся супружеская жизнь. Он старался выглядеть счастливым, но считал себя таким же фальшивым, как тех, кто скрывает ужасную болезнь за нарядным внешним видом. Раньше свежая радость счастья заслоняла эти мучения, теперь они давили и душили его счастье. У него была депрессия и он решил, что несчастен. Этот брак был ужасной ошибкой. Он понял это, когда почувствовал, что в его объятиях Бихтер была бездушным неживым предметом, бесчувственной мёртвой женщиной, которая не ощущала волнения от объятий, отводила взгляд от его глаз, будто искала на горизонте другую любовь, отдавала тело, а не поэтичное женское тепло. Бихтер, казалось, отдавалась кому-то другому, находясь рядом с ним. Во время самых горячих, страстных поцелуев его губы мёрзли от холодного дыхания и в ту секунду вьюга проносилась над волнующим огнём любви. Казалось, что Бихтер не обнимает, а отталкивает его слабыми руками. Холодные, бездушные прикосновения её губ были похожи на мёртвые, сухие поцелуи во сне. Бихтер отдавала
