Годори - Отар Чиладзе

Вот это родство! Только не говори — «Я тебе не родственник!». Родственник, да какой! Дрнг. Теперь никто и ничто не разорвет наших уз… Напротив, именно по причине родства мы с тобой войдем в историю, если тебя кто и вспомнит, то благодаря мне, а на книги не надейся, мой дорогой, дрнг, книги — пустое. Дрнг. Дрнг. Напрасно думаешь, что мы не понимаем, в кого ты бросаешь комья грязи, расстрелянных покойников натравливаешь на меня, напрасно, дрнг, дрнг, оставь бедолаг в покое, они и без того были не в себе. Лучше покажи хоть одного живого человека, который думал бы, как ты, и я заткнусь… Если предательство мое призвание, стало быть, это моя собственность, причем частная. Ведь так?! А частная собственность, мой дорогой, неприкосновенна. Не забывай, чему учит нас демократия! В демократии — наше спасение, Элизбар. Во всяком случае, на сегодняшний день. Помнишь, как нас собирались вздернуть на дереве? На платанах проспекта Руставели. Но фигу им, фигу и еще раз фигу. Вместо спелых плодов посбивали незрелые. Ежели ты демократ, оставь Кашели в покое, а ежели не демократ, то выходишь хуже всякого Кашели. Умница, кто до этого додумался!.. Черешня и «Энисели», господа! Вы заслужили после ужина. Дрнг. Погодите. Дайте и ему сказать. В конце концов, писатель говорит! Чушь! Ничего хорошего не скажет, поверьте моему опыту. Но что-то же должен все-таки сказать. Пока не выскажусь, не успокоюсь ни во сне, ни наяву. Хотя и сам уже явь от сна не отличаю. Говорю вам, постарел, а вы не верите. А, собственно, почему чушь? Говорю, что думаю. Но именно это и называется — бред сумасшедшего, тут вы правы. Однако, если это сон, не лучше ли хотя бы во сне сказать все, о чем умалчиваю по причине, вот именно, родственных отношений?! Сон — это плохо замаскированная явь. Во сне говоришь и делаешь то, что сделал бы наяву, если бы господь Бог создал тебя посмелее, но сплю ли я? Тогда почему все слышу?! Обед пришел! — крикнул кто-то. Обеда не помню. Потом зудел овод. Я поленился раскрыть глаза. Вообще-то забавно — отправиться на войну и пострадать от укуса овода. В этой вони не то что обедать — спать невозможно. Разве что прикемарить, как говорят ребята, прикрыть глаза. А если откровенно, то я сознательно закрываю глаза на правду. Не хочу посмотреть в глаза действительности. Похоже, я очень устал. Сначала нас томили в аэропорту сперва в Тбилиси, потом в Сухуми. Вчера наконец загнали в траншеи, в эту могилу, но тут вонь достала. Слишком уж я чувствителен для солдата. И слишком эмоционален. Короче, типичный фраер. Солдат — это боевая единица, свободная от эмоций, безликая, бесцветная, бессмысленная, механически выполняющая команды, даже самые идиотские. Он постоянно роет землю — вроде крота. Не видит ничего, кроме своего окопа. Да и не хочет. Часами, сутками, неделями может разглядывать корни несуществующих деревьев, свисающие в окоп, как толстые дождевые черви, и думать, к примеру, об оставленном в Тбилиси деградирующем обществе, о жене, чьи ожидания он обманул, о несчастной дочери, о недописанной книге… Как, по-вашему, когда наши парни выйдут к Псоу? — худенькая девочка журналистка напирает на полевого командира. Ну, а все-таки… Ну, приблизительно!.. Не знаю, что и сказать, милая девушка, начальство вперед не пускает, ребят еле удерживаем, хоть веревками вяжи… С боеприпасами неважно… Хм, хм… боеприпасы у русских покупаем, зелье — у абхазов… Короче — посмотрим. Должны победить. Иначе нельзя… А дышать прямо-таки невозможно. Это запах мертвой земли. Земли и корней. В таком смраде не уснешь. Надо выпить тазепам. Лень. Сижу на нем. Как они выносят эту сырость?.. Недавно кто-то спросил время. Было два часа. Сейчас, наверное, уже три. Приблизительно. Сколько же это получается? Из сорока вычесть пятнадцать — двадцать пять. В лучшем случае, осталось еще двадцать пять часов. Но главное, что нет выхода. Точнее, нет безвыходных положений. Нужны только воля и решимость. Способные сломить волю и решимость врага. Никто не требует необычного и невозможного. Разве нам не попадались излечившиеся пьяницы? Или шлюхи? Или наркоманы? Антон — неплохой парень. Он должен это прекратить. Должен спастись. Если поймет суть войны и освоится на передовой — спасется. Очистится огнем и мечом. И будет огнем и мечом крещен для новой жизни. Много заблудших ягнят блеют здесь. Они еще не знают, что такое жизнь. И все нуждаются в спасении. Спасение или в них, или его вообще нет. Среди них и та веснушчатая девчонка… Несчастная. Сначала ее изнасиловали на глазах у родителей, потом у нее на глазах родителей убили. Здравствуйте! Вы действительно писатель? Ребята сказали. Приехали воевать или посмотреть?.. Хотите о нас написать?.. Пока ничего, держимся… Я самая веснушчатая девушка на всем побережье… Но спасение есть. Надо пасть на самое дно, достичь вершины падения, чтобы потом возродиться. Спасение где-то здесь, рядом… Может быть, даже в нашем окопе… Я знал одного завязавшего наркомана, это был дядя моего однокурсника. Ох, крутой! Что называется авторитет. Даже самая отпетая шпана так его боялась, что перед нами заискивала. Сейчас его уже нет в живых. В год нашего поступления в университет он вышел после последней отсидки. В тюрьме и к наркотикам пристрастился. Иначе бандитскую жизнь не выдержишь… Короче, когда в очередной раз вышел из тюрьмы, задумался: браться за старое или попробовать другую дорожку? В один прекрасный день, стряхнув остатки тюремного дурмана, глянул на себя со стороны — и не понравился. Хуже — ужаснулся. Человек на вершине низости, так он сказал. Бандиты любят высокопарные выражения. Но у него оставалось чувство собственного достоинства. А это главное условие. Без него ничего не исправить. Да и бессмысленно. Я думаю, даже в масштабах страны достойный бандит лучше недостойного ученого… Чувствуя, как его начинает трясти и выкручивать, просил мать завязать ему руки за спиной. Своими глазами видел, когда гостил у них в деревне. Никому не доверял только матери: мол, она сильней всех меня жалеет, а потому крепче вяжет. С завязанными за спиной руками, бешеный носился по двору, как пес, грыз деревья и с окровавленным ртом выл на всю деревню. Не скрывал своей беды. Не стыдился ее. Только сам мог себе помочь, другого спасителя не было. Он сознавал это и боролся в одиночку. Без товарища. Без подруги. Без врача… Мать только вязала его по рукам, а потом била себя в грудь и робко причитала за его спиной: — Сыно-ок, сыно-ок, сыночек… — словно провожала в последний путь. В общем, так оно и было… Но сын добился своего. Одолел болезнь. Родился заново. Нет, не так: не родился заново, а новый, совершенно другой человек пришел в мир как результат благородной цели и неколебимой веры — добрый, справедливый, отзывчивый, заступник слабых и помощник немощных… Соседи клялись его именем. Его матушка нарочно, без всякого дела выходила из дому, чтоб слышать на каждом шагу хвалу своему сыну, и не могла наслушаться. А он устроился на работу, обзавелся семьей. Но вскоре умер. Жалко. Сердце подвело. Видно, порядочная жизнь трудней, чем ему представлялось. Однако главное, что он успел исправиться. Вернул себе имя и облик человеческий и, очистившийся от грехов, предстал перед Господом… К чему я припомнил такую длинную историю? Исправиться можно — при желании. Если очень захотим. Так я начинаю свое обращение… Да что свойство, с меня довольно и того позора, что мы с тобой современники. Но как ни парадоксально (как бы ты ни удивился), один ты и можешь спасти то, что без устали истребляешь, вслед за своими предками сделав это своей профессией. Когда в очередной раз подступит жажда предательства, прижмет нестерпимо, люто, попроси кого-нибудь — да хоть Фефе или мою дочь — завязать руки покрепче и залепить рот пластырем. Или просто запереть в уборной. Не может быть, чтобы не подействовало. И ты исправишься. Всенепременно. А значит, спасешься. А после, даже если погибнешь — перережут глотку осколком бутылки или в лепешку расплющит ржавый грузовик, ты все-таки почувствуешь облегчение, успеешь пережить невыразимое словами блаженство — то, что называют воскрешением, прозрением, возвращением домой. Ведь ты подобно крысе слепо и бездумно копошишься в катакомбах рабской гордыни. Прошу, умоляю! Попытайся, попробуй — хотя бы ради наших детей!.. Я готов встать перед тобой на колени… (Элизбар! Папа! Дядя Элизбар!) Эта земля и это небо никуда не денутся, а вот с исцелением можно и опоздать. Даже у предателей время ограничено. Даже предатель в его власти. Так что не надо обманываться, будто предательством можно заработать бессмертие. Ни в коем случае! Возможно, кто-то из нас, ныне живущих, да хоть тот же Ражден Кашели, надолго останется в памяти — поколение за поколением будет проклинать его имя, но что общего имеет такая память с бессмертием? И возмечтает он о самой простой и обычной смерти, но и в могиле не найдет покоя. И там настигнет его переходящий из поколения в поколение гнев оскорбленного, униженного и расстрелянного народа. Дрнг. Пока есть время, дрнг, давайте выжжем, выкорчуем из себя постыдную, губительную склонность. Дрнг. Иного спасения нет. Дрнг. Либо на веки вечные зарекаемся предавать, либо сейчас же, немедленно предаем тех, кто сделал из нас предателей. Спасем родину вместе. Не отречемся от ее бедности. Не постыдимся мизерности размеров. Не укорим за невзрачность. Любая мать прекрасна! Возьмемся за ум и вернемся домой — и сбежавшие, и те, кто только наладился… сидящие на чемоданах… Гуси, гуси, домой! В пору нашего детства была такая игра… Первым делом сложимся, скинемся по грошу, маленькими книжками издадим наши басни и поговорки — мудрость предков. И станем носить их у сердца — в нагрудном кармане. Будем читать несколько раз на дню, как молитвослов. Будем заучивать, как заучивали марксизм… Можно вместе, можно врозь. Хотите вслух, хотите про себя. Может быть, хоть так мы избавимся от рабской гордыни и честолюбия… Может быть, хоть так отучимся заноситься и щеголять своим рабством… Вернем изгнанных, раздаренных и распроданных детей и вместе с ними отскребем наши загаженные отхожие места… Вывезем свой мусор на свою свалку… И хотя бы в глубине души признаем, что без родины цена любому из нас — ломаный грош. Кто еще станет нас терпеть?! Только мы посочувствуем друг другу. Только нас огорчит наша никчемность. Домой! Домой! Назад… Дрнг. Это мы понимаем, доходим своим умом. Петрим — сказали бы здесь ребята. Отрекшийся от родины гол. Сомнителен всем и каждому. Потому и растаскиваем ее крохи по новым берлогам. Воспроизводим кусочек родины под чуждым небом. Обманываем как приютивших нас — видите, какой прекрасной родины мы лишились; так и отвергнутую родину — и здесь, вдали мы тоскуем по тебе. Иначе на что нам в Германии встрепанный тушинский палас?! Или в Америке мингрельский чонгури?! Или губастый шрошский кувшин в Нидерландах?! Домой! Домой! Домой! Дрнг. Дрнг. Хватит! Накривлялись. Будь на то моя воля, кнутом бы погнал вас вперед, вернее, назад, на несчастную, униженную, оскорбленную родину, которой нечем внушить любовь, не по силам накормить, согреть и обнадежить… Вот мы и невзлюбили ее, и то же внушили детям — раньше, чем они научились различать черное и белое. Как садовые скамейки, перекрасили их соответственно сезону. Не дали времени опериться. Лишили выбора. Дрнг. Хуже! Вместо них и от их имени сделали свой выбор. Дрнг. Но родину не обмануть. Она знает нас как облупленных. В какие бы наряды ни рядились, для нее мы неблагодарные, сбившиеся с пути дети… И, в конечном счете, опять же ей придется позаботиться о нас. Как бы мы ни заносились, как бы ни сторонились, в конце концов ей принимать нас в свое священное лоно, когда, уставшие от пустых блужданий, подавившиеся черствым хлебом чужбины, мы испустим дух постыдно, как европейское сопрано Цуца Одишари пустила ветры, наклонясь над бутылкой… Дрнг. Дрнг. Дрнг. Вот так! Благодарение Господу и, разумеется, отдельная благодарность Раждену Кашели. Без внешнего воздействия жемчужина не рождается ни в природе, ни в лаборатории… Теперь важно перенести все это на бумагу, по возможности быстрее и полнее. А для этого нужно, как минимум, две вещи: остаться в живых и застать Тбилиси на прежнем месте. Но, так или иначе, свое ты сказал. Теперь очередь за ними. Все. Теперь постараемся все-таки заснуть. Или хоть минуту-другую подумать о хорошем. Если у тебя нет ничего хорошего, за что же ты воюешь?! Хороша она, или плоха, но настоящая Грузия в этом окопе. А значит, жизнь продолжается. И война только подтверждает это. Вот и день занялся такой, какой ты любишь исполненный нешумного, затаенного, спокойного биения жизни, как бы чуть одурманенный лягушачьим кваканьем, птичьим щебетом, шуршанием, стрекотом и шевелением мелкой живности в кустах и травах. Но все-таки где? Здесь или в Квишхети? В сущности, это не так уж важно. Все едино. Всюду одно и то же. Муравьи набежали на жабу, раздавленную на асфальтовой дорожке. А-а, вот ты кто! Как выяснили ученые, муравьи тоже никогда не спят… Чуть ниже по склону блестит в траве серебристый хвост гадюки — жертва мальчишечьей охоты. Вы замечали, как уместна на сосне белка? Интересно, что она думает, когда разглядываешь ее снизу? Наверное, гонит тебя прочь — убирайся, убийца… Она не доверяет человеку, потому что умнее человека. Инстинкт предупреждает будь осторожна, он убийца по природе, может убить тебя ни за что, как и человека. Белка легко и неслышно перескакивает с ветки на ветку, с дерева на дерево — как любопытный или, точнее сказать, как жадный взгляд с предмета на предмет, с одной драгоценности на другую. Запах сосны все сильней. Дрнг. Или что-то горит? Если горит, то что-то хорошее, пахучее, Дрнг. Родина — вот что горит! Дрнг. Человек может все отдать за запах родины. Но сгнившие корни, даже родные, смердят. Дайте мне запах родины. Сдачи не надо. Плачу жизнью. Но, как ни парадоксально, в дни, когда все идет на продажу, запах родины не продается. Родина — да, а ее запах — нет. Запах остается в опустевшем пространстве… Дрнг. Дрнг. Дрнг. Элизбар, Элизбар, Элиа! Не думай о нас только плохое, вспомни что-нибудь хорошее. Не забудь, что после ужина ты приглашен к свояку. «Энисели» и черешня с дерева… Придется пойти. Иначе скажут, что у Лизико нелюдимые родители. Дрнг. Пойдешь, мой дорогой. Непременно пойдешь. Понервничаешь, попсихуешь, поплачешься своей Элисо, но в конце концов отправишься вверх по дороге, ведущей вниз. И на этот раз не сумеешь отказать. «Энисели» и черешня! Обычная приманка. Еще говорят привада.