Пастырь Вселенной - Дмитрий Абеляшев

– На выходе? – переспросила Лея каким-то высоким, не своим голосом; да ей и самой казалось, что она сейчас не с Володей своим разговаривает, а сдает экзамен по военной истории в высшей офицерской школе Анданора. И она произнесла вслух, наизусть, ответ на вопрос 3 билета 3769 о последствиях хокса. Звучал он так:

– Интеллект – на уровне дебила; возможность волевых поступков – на нуле; у всех – стимулируют зону оптимизма; у мужчин также вставляют маячок в зону роста мышечной ткани и физической выносливости, а также в участок мозга, блокирующего сексуальность. У молодых женщин – напротив, раздражитель вставляют в зону, ответственную за эротизм. Думаю, не надо объяснять, с какой целью?

– Не надо, – негромко выдохнул Владимир сквозь зубы.

Постепенно к сознанию Володи и Леи пробились отдаленные, чуть слышные, но нарастающие с каждой секундой нестройные звуки шагов. А чуть позже – заунывный голос анданорского траурного победного марша. Именно так. Траурного. Но победного. Он использовался в тех случаях, когда победа доставалась слишком дорогой ценой. Или когда надо было оправдать нечто, подобное тому, что собирались сделать с этими людьми. Наконец, колонна пленных приблизилась к затаившейся паре. Лея перевернула свой импровизированный, но сделанный ею по правилам, изученным в разведшколе, головной убор так, что он скрывал теперь ее лицо, смотрела же она сквозь заранее вырезанные дырочки, которые минуту назад способствовали вентиляции головы, а теперь оказались совмещены с глазами. Владимир же застегнул на застежку – “молнию”, от лба до подбородка, капюшон своей защитного цвета военной куртки земного покроя с прорезями аналогичного назначения. Теперь они были неразличимы в зарослях скволыжника даже для самого острого глаза. Процессия была совсем рядом, но пока оставалась невидимой. В голове у Володи мелькнула тягостная, болезненная мысль, что людей не было видно теперь потому, что через считанные минуты они перестанут быть людьми. Сюрреалистическая картина пустой дороги с человеческими шагами была невыносимой, Владимиру с трудом удалось сглотнуть комок, образовавшийся в горле.

Наконец, в равной мере торжественное и траурное – под стать звукам марша – шествие попало в их поле зрения. Предварял колонну легкий анданорский броневик, на вид напоминавший серого навозного жука. По сравнению с массивными земными танками он выглядел несерьезно, что не мешало в день оккупации одному такому механизму легко расправляться с десятью, а то и двадцатью элитными земными машинами, прежде чем те ухитрялись-таки вывести его из строя. Он великолепно сражался как в непролазных болотах, так и на улицах городов, будучи более маневренным, чем легковой автомобиль, и превосходя по качеству брони и оружейной мощи все, что имела Земля на момент оккупации. Следом за ним, в струящихся почти до земли черных плащах, шли представители высшего офицерского командования; их полночного цвета охлаждающие комбинезоны панцирями жужелиц отливали синевой в жарких лучах силлурианского светила; золотые, с россыпью бриллиантов, пряжки, поддерживающие тяжелые, бархатные на вид плащи, были единственным украшением и знаком отличия анданорского командования. Черные сапоги, угольная броня перчаток, скрывающих ладонь. Лея поймала себя на том, что ее руки рефлекторно стремятся сложиться в подобающий жест приветствия. Также вспомнила она и то, что ее мечтой до самого последнего времени был вот такой же длинный, поглощающий свет, плазмозащитный плащ – броня и гордость высших офицеров. Как и подобало анданорским командирам, которые должны превосходить солдат во всем, включая физическую форму, они шли пешком, не пользуясь без необходимости транспортом, который, по земным меркам, неминуемо сопровождал бы их высокий статус. “Насколько же земляне молодая раса, – мелькнула у Леи непрошеная мысль, – если они до сих пор не понимают вредоносности своих поездок там, где можно пользоваться ногами”. Она вспомнила, как офицеры, да и она вместе с ними, в голос смеялись над захваченными в плен брюхастыми земными генералами с атрофированной мускулатурой. Тоже мне, вояки...

Следом шли обычные офицеры ранга Леи; девушка в который раз восхитилась устройству анданорской армии. Император – Наместники – Высшие офицеры – Офицеры – Солдаты. Все. Когда же дома у Владимира она изучала земные воинские чины, то не могла сдержать смеха, несмотря на риск обидеть Володю. Уж слишком забавным казалось ей устройство земных армий, где имелись фельдмаршалы и маршалы, офицеры и генералы, а также такие чудовищные образования, как генерал-лейтенанты или генерал-майоры, причем они были выстроены по старшинству в противоположном порядке. Лея поймала себя на том, что и сейчас, вспоминая, начала тихонько посмеиваться. Она поняла, что готова думать о чем угодно, лишь бы не о тех людях, которых гнали для проведения хокса. А эти люди уже были видны, вот они – женщины в нарядных платьях, и женщины в бедных платьях, и женщины в одних лишь кокетливо-воздушных, почти прозрачных, пеньюарах, и девочки, совсем еще подростки, в простых, добротных трусиках, совсем как на Анданоре; и мальчики в коротких штанишках и футболочках с изображением силлурианской розовой мыши; и субтильный юноша в одних трусах, держащий за руку куда как более зрелую на вид девушку с обнаженной грудью и в кричаще короткой черной юбочке, едва скрывавшей основание упитанного бедра; девушка пытается прикрыть свободной рукой грудь, а другой вцепилась в худощавую руку паренька, на шее у несчастной – коричневое родимое пятно. Наверное, эту парочку паралич разбил прямо на ложе любви, а надеть что-либо, кроме юбочки и трусов, анданорцы им не разрешили. “Странно, – подумала Лея, – а ведь я бы радовалась, если бы услышала об этой карательной акции у себя дома, на Анданоре. И все бы радовались. Может быть, потому, что стереовидение не показывает подобных сцен вот так, в реальном времени?” А люди все шли и шли, шли и шли – женщины в военной форме мужчины в военной форме; и через каждые: 10-15 силлуриан гордо вышагивали офицеры Особого 1 штурмового отряда. “Я ведь хотела в него попасть, – подумала Лея. – Но женщин, даже самого аристократического происхождения, как у меня, туда не берут. И теперь я, кажется, знаю почему”. И еще она поняла, почему лица анданорианских офицеров всегда скрывает маска зубастого зверя из фауны Анданора. А у Особого 1 штурмового отряда – именно стингра. Это нужно для того, чтобы два офицера, сопровождающие подобную колонну скорби, не могли переглянуться и увидеть в глазах друг у друга одинаковую жалость к пленным, обреченным через считанные минуты превратиться в слабоумных рабов, и отвращение к самим себе. Ведь один раз заглянув в души друг друга, дав своей боли отразиться у напарника в зрачках, безжалостные анданорские офицеры могли стать кандидатами в дезертиры, в предатели или скорее всего в покойники – ведь на войне проще всего стать именно покойником, надо лишь позволить себе самую малость зазеваться. А когда они посмотрят друг на друга теперь, то оба увидят вместо глаз, наполненных, быть может, слезами или болью сердечных терзаний, поднимающую боевой дух морду хищного зверя, и каждый из них скажет себе: “Не давай волю чувствам! Империя не должна в тебе ошибиться! На войне как на войне!” – как будто звериная морда, надетая на товарища, – это и есть его настоящее лицо. Повинуясь внезапному порыву, Лея обернулась к Владимиру и, только встретившись с его глазами, почувствовала слезинку на своей собственной щеке. “Офицеры не плачут”, – запоздалым эхом из детских закоулков мозга откликнулся глупый девиз. Это была ее первая слеза за последние пятнадцать лет.

Владимир опустошенно смотрел, как мимо него идут силлуриане, ведомые, будто скот на бойню. Владимир боялся увидеть среди них знакомое лицо. Но ведь бывают же иногда предчувствия – Володя знал, что сейчас он увидит Лайну. Это просто сделалось его навязчивой идеей. Он понимал, что это маловероятно, если вообще возможно, но он смотрел и смотрел на людей, которым оставалось быть собою считанные минуты, и совсем не удивился, нащупав взглядом знакомый профиль. Лайна, мрачно глядя под ноги, понуро брела среди ближайшего к Владимиру ряда колонны. Сомнений быть не могло – это была именно она. Владимир схватил за руку Лею и словно обжегся, натолкнувшись на черную броню комбинезона там, где он за долгие недели их общения привык встречать нежную податливость женской плоти. Лея обернулась, снимая с лица капюшон. Владимир сделал то же самое, расстегнув “молнию” камуфляжной куртки от лба до шеи, – Владимир и Лея сейчас остро чувствовали потребность видеть, ощущать друг друга.

Лея четко отследила момент болезненного изменения выражения Володиных глаз, наполнившихся вдруг острой личной болью, и, схватив его за руку, спросила вымученным шепотом: