Любовь, Конец Света и глупости всякие - Людмила Сидорофф

— Ну? Согрелась хотя бы? — не унимался Олежка.

Танька нащупала над головой кнопку вызова экипажа, и бешено затыкала в нее указательным пальцем.

— Мне плохо! — сообщила она вмиг появившейся стюардессе, которая склонилась к ней, напрочь игнорируя сидящего рядом пассажира.

Олежка что было сил вдавился в спинку своего кресла. Он не винил людей, которые не замечали его, но все же моменты, когда кто-либо нечаянно проходил через него или протыкал насквозь, были ему неприятны.

Стюардесса прижала кислородную маску к Танькиному лицу.

— Потерпите немножко, мадам, мы уже взлетаем. Как только самолет наберет высоту, сразу сделаем все, чтобы вам было удобно, не беспокойтесь. Вот эти два места рядом свободны, вы сможете лечь прямо здесь.

— Ага, ложись потом, Танька, я тебе ноги помассирую, — сказал Олежка обеспокоенно. — Чего уж ты так? И «Человек-Ветер» не помогает? Ну, повторяй же, повторяй про себя: «Я — Человек-Ветер!»

Постепенно она перестала дрожать, дыхание стало ровнее, но слезы продолжали течь по щекам. Самолет набрал высоту.

— Ложись теперь, давай сюда ноги, — Олежка похлопал себя по коленям. Но Танька сидела неподвижно. — Ну, не хочешь — как хочешь.

Он отвернулся и тут же чуть не подпрыгнул, когда лицо стюардессы оказалось прямо внутри его головы.

— Мадам, все в порядке, теперь вы можете тут прилечь, вот подушка. Хотите, я принесу вам и одеяло?

Танька благодарно кивнула, отстегнула ремень безопасности, скинула красные башмаки и закинула длинные ноги на соседнее кресло, проткнув ими Олежку насквозь. Но тут же отдернула их, будто в прорубь нечаянно провалилась.

— Ай, что ты делаешь?! — закричал Олежка во весь голос, но она даже ухом не повела.

— Танька! Ты что — не слышишь меня?.. — он повернулся к ней лицом, уставившись прямо в наполненные зеркальным блеском глаза. — Танька... так ты же... не видишь меня...

В смерти каждого человека, как и в жизни, есть выбор, хотя многие думают, что все предопределено высшими силами. Встреча со смертью похожа на получение аттестата зрелости: дальнейший путь — свой у каждой души, хотя в самом начале все взволнованы и растеряны одинаково.

Кто-то увидит в своем прошлом «недорешенные задачи» и сразу захочет в свою бывшую «школу» вернуться. Но только дороги туда нет, и вместо того чтобы продолжить «учебу» дальше, душа цепляется за старое окружение, как за подол маминой юбки. В послесмертии такая душа становится призраком.

Кто-то свой школьный путь захочет пройти заново, думая, что не повторит прежних ошибок, если все в новой жизни будет похоже на старую: те же учебники, те же парты... Такая душа не оглядывается долго по сторонам в момент смерти, а быстрее спешит реинкарнировать.

Есть также люди, заранее верящие, что «там за поворотом» не будет уже ничего, связывающего их с прошлой жизнью. Их души наполнены Здравым Смыслом, который ставит надежный заслон всем фантазиям будущего. После смерти такие души, наверное, заснут насовсем и даже снов не увидят.

А для кого-то такой «аттестат» — это шаг на новый уровень. Кое-что им о нем было известно заранее: может, в книжках читали, может, во сне видели, но понять и прочувствовать все возможности можно, если только вступить на этот путь совершенно осмысленно. В послесмертии этот уровень называется «Плато Семи Ветров»[70].

Вавилон

В однокомнатной угловой квартире на севере Москвы Варвара долго боролась с пробуждением. Вставать вроде как было незачем — после того как она осталась в Москве без Таньки. Очень хотелось верить, что расставание будет недолгим, но и каждая минута, проведенная без нее, нагоняла тоску и тянулась вечность. Сон казался лучшим средством для коротания времени, но и он был ужасен.

Варвара лежала в постели с двуглавым драконом и обнимала его, совершенно от этого счастливая, и лютой ненавистью ненавидела себя за это счастье. Дракон явно осознавал ее присутствие и иногда слегка пошевеливался в ответ, от чего она ощущала себя глупой домашней собакой, которая с пылом пытается изнасиловать подушку и надеется на взаимность.

Она вскочила с дивана, злобная и замученная, горячая вода отсутствовала, кофе был невкусный, компьютер беспрерывно перезагружался, за окном было пасмурно, и на улицу идти не хотелось.

— Дальше некуда! Плохо всё! И пусть будет еще хуже! — закричала Варвара и распахнула окно.

Под ее раскаленным взглядом вспыхнули голые ветки сирени, потрескались водопроводные трубы под землей, забили фонтанами среди языков пламени. Еле видный в просвете между домами подъемный кран в грузовом порту свалился с треском и грохотом.

— Еще хуже!

Тучи стягивались к ее дому, пускали молнии в случайных прохожих. Уличные собаки поджали хвосты и принялись рыть норы. Наэлектризованные кошки вопили и пускали искры с загривков.

Варвара сделала глубокий вдох, прежде чем в очередной раз выкрикнуть: «Еще хуже!» — но услышала за спиной знакомый голос:

— Чего ты скандалишь?

Она обернулась. В полумраке комнаты блекло вырисовались контуры четырех фигур. Одна — высокая и худая, другая — короткая и кругловатая, похожая на ребенка лет пяти, и две — совсем крошечные, напоминающие живых кукол, которых ребенок, несмотря на их отчаянное сопротивление, с явным удовольствием тискал в объятиях. Из четырех пар глаз, источавших испуг напополам с восторгом, она подхватила лишь один взгляд: словно из глубины колодца в отражении солнечных бликов, устремились навстречу ей два зеленых луча.

— Ты... — прошептала Варвара, едва переведя дыхание.

***

— Явился не запылился! — в сердцах фыркнула Пантелеймония, дуя то на горячий чай в граненом стакане, то на обожженные пальцы. Наличествующие в хозяйстве сервизы из керамики и фарфора пылились на застекленных полках: Пантелеймонии в голову не приходило, что их можно использовать по назначению, она пила чай из того скудного инвентаря, что нашла на кухне после вселения в аватару. — Не прошло и двух дней, а успел туда-сюда смотаться и кашу в Лондоне заварить!

— А какая каша-то будет — нам и не расхлебать! — поддержала Евстахия, размешивая в пластиковой кружке выдохшийся растворимый кофе. — Вы смотрите, смотрите, кого он привел с собой!

— Спокойно, без паники, девочки. Через неделю сюда прилетит новая партия брутян. С таким арсеналом Здравого Смысла наш коллега вряд ли справится. Даже вдвоем с дочерью, — величественная фигура старика занимала глубокое кресло, возвышающееся посреди комнаты, словно трон.

Напротив Амвросия, не доставая носками пола, головой едва не касаясь люстры, на фортепьянном стуле сидел Бог Лукьян: второго кресла в квартире Пантелеймонии не нашлось, зато стул можно было взвинтить высоко.

Трое расположились на малогабаритном диванчике возле стены: втиснутый между Евстахией и Пантелеймонией Филимон прятал ладони в карманах пиджака и брезгливо упирал локти в бока обеих дам. Он мог бы расширить диван (Всемогущий все-таки!), но в данный момент сил не было, как, впрочем, и у всех остальных. Новогоднее мероприятие и вспышка Варвариной ярости им обошлись дорого: такая Магия всколыхнулась, что для устранения последствий всем пятерым усилия пришлось приложить неимоверные. Один только грузоподъемный кран чего стоил.

За окном шел унылый дождь. Люди, чуть было не поверившие в чудеса после всех необычайных событий, успели уже (с божьей помощью) забыть о них снова и спешили, каждый по своим делам, по разжиженным тротуарам, подняв капюшоны и раскрыв зонтики. Уличные собаки и кошки попрятались в подъездах и под навесами.

— Надеюсь, брутяне будут действовать более эффективно, — Лукьян с шумом втянул воздух простуженным носом, намереваясь добавить «чем мы», но Амвросий опередил его:

— Учтут предыдущий опыт, куда они денутся! Объединят новые силы с теми, кто пристроился в дворники, заодно чистоту и порядочек наведут. Москва встретит Конец Света достойно, как Первомай после субботника, — никакой Магии тут не останется и в помине.

— Москва-то еще полбеды, — упрямо возразил Лукьян и чихнул. — А что мы теперь с Лондоном будем делать?

— Д-действительно, — поддержал Филимон, все шире раздвигая локти. — Было, пожалуй, одно здравое место на всей п-планете, и что теперь? Дракон над Сити! Уже все английские г-газеты эту новость крупными заголовками разнесли.

— Да уж! — залилась краской Евстахия. — Кто будет там людям мозги вправлять? Мы в Москве, сил на то, чтобы в Лондон переместиться, не говоря о том, чтобы там принимать меры, ни у кого нету. И, чтобы силы восстановить, вряд ли нам одной бани хватит, даже с парилкой и вениками! Ах, где этот гад, Мистер Джон, когда он так нужен?

— I’m here[71], — раздался в углу бархатистый баритон. Прямо из воздуха соткался элегантный пиджак из тонкой шерсти, с золотыми пуговицами, под ним — белоснежная рубашка с безупречно завязанным галстуком, брюки, отутюженные так, что об стрелочки можно было порезаться, и ботинки, начищенные до блеска, в котором отразились все пять Богов. Затем появилась фуражка с синим околышем, и наконец, аккуратно облаченный во все эти одежды, возник Мистер Джон, держа под мышкой огромную морскую раковину. Он плавно переместился на середину комнаты, едва касаясь ступнями пола, и остановился между Лукьяном и Амвросием, демонстрируя на породистом немолодом лице свежий загар. — You missed me?[72]