Конец «Гончих псов» - Анатолий Иванкин

— По-моему, он больше гордился тем, что является правнуком Бисмарка.

— Что ты его вспомнил? Он погиб в начале сентября. Об этом писали в «Фолыкишер-Беобахтен».

— На, почитай, что потомок «железного канцлера» пишет из русского плена.

Эрвин достал из кармана сложенную вчетверо советскую листовку, напечатанную синей краской.

Карл внимательно прочитал ее, посмотрел на фотографии, изображающие графа Эйнзиделя на прогулке с другими летчиками и в столовой во время его непринужденной беседы с комендантом лагеря.

— Оказывается, это брехня, что русские расстреливают всех пленных немцев. Что ты думаешь об этом, Карл?

Фн Риттен чиркнул зажигалкой, поднес пламя к уголку листовки и молча смотрел, как бумага обугливается.

— Ладно, Эрвин, — ушел он от прямого ответа, переводя все в шутку, — не забывай солдатской памятки, где в первом параграфе говорится: «Утром, днем или ночью всегда думай о фюрере, пусть другие мысли не тревожат тебя, знай: он думает и делает за тебя. Ты должен только действовать».

Эрвин пожал плечами, закурил и шел до самой столовой молча.

20 сентября Карл вернулся на аэродром и, как обычно, открутив на бреющем полете восходящую бочку, оповестил об очередной воздушной победе.

Заруливая, увидел у своего капонира почти всех летчиков отряда.

«Что случилось?» — встревоженно подумал он. Быстро выпрыгнув из кабины, приготовился услышать неприятность, но по заговорщическому лицу Эрвина и улыбкам пилотов понял, что здесь что-то другое. Стоявшие стенкой летчики раздвинулись, и Карл увидел поставленную вертикально бензиновую бочку, накрытую чистой салфеткой, на которой стояли букет астр и две поблескивающие фольгой бутылки французского шампанского.

— Боже мой! — догадался Карл и, пожимая руки поздравлявших, сказал: — Совершенно забыл, что мне сегодня исполнилось двадцать шесть.

— Келленберг освободил наш отряд от полетов, — передал ему Эрвин приятное известие.

— Подать сюда бокалы! — распорядился Карл.

Бокалов на аэродроме не оказалось. Шампанское разлили в алюминиевые солдатские кружки.

Шипучий напиток воскресил в памяти прекрасные, победные дни лета сорокового. От веселой болтовни летчиков отвлек появившийся автомобиль командира авиагруппы.

— Внимание! — предупредил Карл и, увидев, что из машины вышел генерал Рихтгофен, сопровождаемый Келлонбергом, рявкнул: — Смирно!

— Постройте отряд, — приказал Келленберг Эрвину Штпммерману, — а вы, фон Риттен, подойдите сюда.

— Я специально залетел на ваш аэродром, — сказал Рихтгофен, принимая от своего адъютанта орденскую коробку. — За боевые заслуги перед рейхом и немецким народом фюрер наградил гауптмана барона фон Риттена Рыцарским крестом. Мне особенно приятно вручить награду в день его рождения.

Рихтгофен завязал на шее Карла черно-бело-красную ленту, на которой висел крест размером покрупнее Железного.

— Желаю, фон Риттен, украсить его золотыми дубовыми листьями. — пожелал генерал-полковник, пожимая его руку.

Этот великолепно начатый день Карл и Эрвин закончили в офицерском казино, оборудованном в бывшей хуторской школе.

А назавтра снова началась адская работа в дымном, густо насыщенном смертью небе Сталинграда.

Через неделю «мессершмитт» Карла напоролся на веер разлетающихся осколков зенитного снаряда. Раненный в ногу и плечо, истекая кровью, он сообразил, что единственный шанс на спасение его ждет на ближайшем аэродроме. Только там ему могли оказать медицинскую помощь. Выброситься же с парашютом означало изойти кровью, пока его подберут санитары. Кое-как, на последних обрывках сознания, он приземлил свой продырявленный «мессершмитт». Уже на пробеге его захлестнула серая пелена безразличия и унесла в непонятный, зыбкий, без конца и края темный омут.

Очнулся Карл в госпитале, после того как его «дозаправили» двумя литрами чужой крови. Здесь, в тихой палате, он осознал, как издерган и устал от пережитого. Оказалось, что от войны в больших дозах могло затошнить любого нибелунга.

Первое письмо, которое он отправил из госпиталя, начиналось словами «милая Луиза». Ответ он ждал с таким нетерпением, как будто в нем заключалось решение его судьбы. И когда наконец он дождался его, то обрадовался больше, чем новости, которую сообщил навестивший его Келленберг. Карлу присвоили звание майора.

Раны его оказались не опасными для жизни, но большая потеря крови и нервное истощение требовали длительного лечения. Карл с грустью признался сам себе, что доволен случившимся и не слишком торопится покидать госпитальные стены. Здесь он имел главное, что начал ценить, — покой и безопасность. Когда здоровье Карла улучшилось, его отправили в госпиталь, находящийся в Крыму.

После завтрака Карл направился к морю. Он второй день обходился без костылей, которые ему заменила трость с резиновым наконечником. Русский осколок, продырявившяй мягкую ткань ноги, к счастью, не задел костей и сухожилий. Рана почти затянулась, но наступать на ногу было неприятно, хотя врачи и рекомендовали расхаживать ее. Два других осколка, извлеченных хирургом из плеча, были чуть крупнее заячьей дроби и причинили Карлу лишь обильное кровоизлияние. Раны от них зажили быстро и почти не беспокоили. Гораздо хуже было общее самочувствие. Слабость и головокружение еще частенько напоминали о себе, укладывая в надоевшую постель.

Сегодня Карл чувствовал себя лучше, чем накануне. Возможно, этим он был обязан долгожданному письму Луизы, которое он получил вчера вечером.

Осторожно спустившись по аллее, обсаженной кипарисами он вышел к морю. Татарин-садовник, поливавший клумбу с разноцветными астрами, поставил лейку на землю и, приложив правую руку к груди, поклонился Карлу:

— Салам алейкум, эффенди майор!

— Доброе утро, — ответил Карл, удивившись: «Откуда он узнал мое новое звание, ведь я в пижаме?»

В Крыму стояли последние дни бархатного сезона, со всеми его атрибутами: теплое море, ласковое солнце, утратившее летнюю свирепость, густая синь безоблачного неба, пронизанного серебристыми нитями летящей паутины.

На пляже он выбрал шезлонг, стоящий подальше от шумной компании выздоравливающих офицеров, игравших в скат. С каким удовольствием Карл поплавал бы в море, не будь на нем доброго десятка метров бинта. Он снял пижаму и подставил солнцу бледное тело, с которого успел сойти африканский загар. Затем раскрыл иллюстрированный журнал, прихваченный в палате. С обложки улыбались егеря — «эдельвейсы», водрузившие знамя рейха на заснеженную вершину Эльбруса. На последующих страницах — тоже улыбки: улыбались пехотинцы в стальных касках с автоматами в загорелых руках; рукава солдатских рубах закатаны до локтя, воротники расстегнуты, сзади дымятся подбитые русские танки; улыбались бородатые парни с борта вернувшейся из похода субмарины; улыбался юный пилот, сидящий в кабине «юнкерса», улыбались призывно и загадочно красавицы медсестры, склонившиеся над восторженно-улыбчивыми ранеными героями.

Калейдоскоп улыбок, сладкая патока со всех страниц, А радоваться особенно было нечему. Наступление групп армий «Б» и «А» захлебнулось. Они прочно увязли под Сталинградом и в предгорьях Кавказа.

Бросив журнал на снятую пижаму, Карл закрыл глаза. Спокойное море едва слышно плескалось у берега, не заглушая шуршания крыльев чаек, пролетающих над ним. Временами их крылья, закрыв на мгновение солнце, отбрасывали тень на его лицо. И он ощущал ее даже с закрытыми глазами.

Близость прекрасного, вечного моря постепенно развеяла все тревоги. Его охватило чувство покоя и нервной расслабленности. Незаметно Карл уснул. Ему снилась Луиза, Раушен и те мирные дни, когда он еще не успел стать убийцей.

Проснувшись, несколько мгновений не мог сообразить, где он находится. И только открыв глаза, вернулся в мир действительности. По-видимому, его разбудил громкий разговор двух летчиков из соседней палаты:

— …Ну, еще месяц-два, и война закончится, — говорил рыжий обер-лейтенант своему соседу с перевязанной рукой. — Ты представляешь, если бы здесь, в Крыму, иметь усадьбу гектар на двести?..

«Шустрые парни, — подумал Карл, — пока война закончится, многим из нас поместья будут не нужны».

В начале ноября майор Карл фон Риттен выписался из госпиталя и, получив отпуск для поправки здоровья, уехал в Берлин.

Глядя в окно вагона, Карл пытался мечтать о прекрасном месяце отпуска, который он проведет с Луизой, но временами, помимо его желания, мысли возвращались к разговору с обгоревшим летчиком, положенным на его освободившуюся койку. Раненого привезли из-под Сталинграда.

— Как там? — спросил Карл, когда зашел попрощаться с соседями по палате.