Таежная богиня - Николай Гарин

Первыми Никиту встретили поселковые собаки, которые со всех сторон кинулись на нежданного гостя, полаивая не зло, а как бы для приличия. Потом высыпала ребятня и с изумлением уставилась на обросшего рыжей бородой человека в совике и бахилах. Кроме собак и детишек, которые боязливо жались к своим домам, никто не вышел, хотя почти у каждой избы стояли оленьи упряжки.

Никита прошел во второй от реки дом, где жил сводный брат Амельки Тимофей. Никиту поразили избы лесных вогулов. Их фундаментами служили пни деревьев, а длина бревен была разной, отчего углы домов казались “лохматыми”. Торцы бревен были не отпиленные, а отрубленные топором.

Тимофей встретил Никиту хоть и сдержано, но довольно приветливо. Жил он один. На вид ему было, как и Амельке, под шестьдесят, и они здорово походили друг на друга — оба низкорослые, узкоплечие и удивительно энергичные для своих лет. Услышав, что Никита пришел от Амельки и принес от него шкурки для Паланзеева в расчет за продукты, боеприпасы и рыболовецкие снасти, которыми тот снабжал все окрестные села, Тимофей быстро накрыл стол. После того как Никита плотно поел, хозяин расположился напротив и приготовился слушать гостя.

Когда Никита дошел до главной цели визита, Тимофей приуныл.

— Скоро, однако, Войкан-аги появится. Завтра снег совсем будет серым, — таков был ответ Тимохи. Да еще показал избу Степана Паланзеева, ту, что стояла на другом берегу реки. Больше Никита, сколько ни допытывался, ничего не узнал. Но и этого было вполне достаточно, чтобы подождать “белую девку” и поговорить с ней о посещении священной горы и поиске останков людей после авиакатастрофы.

...Войкан-аги появилась внезапно. Белая упряжка, точно снежный вихрь, пронеслась вдоль поселочка, перелетела через застывшую реку и замерла у паланзеевской избы.

Никита надел лыжи и, схватив в охапку сумку, со всех ног пустился к реке. Но как он ни спешил — не успел. Поднимаясь на противоположный берег, Никита растерялся, увидев, как из избы Степана Паланзеева вышла, судя по легким шагам и плавным движениям, девушка, которая, быстро отвязав первого оленя, взяла в руки хорей — длинный тонкий шест, с девичьим изяществом присела на нарту и таким же снежным вихрем рванула в обратный путь. Никита успел лишь рассмотреть ее безупречно белую шубу-сахи да алый платок, повязанный по-вогульски. И все. Он не успел перевести дыхание, как белые олени вынесли девушку на другой берег, и под лай собак она тут же скрылась в лесу. “Вот те на!” — только и смог выговорить вслух Никита и в отчаянии сел прямо на подтаявший снег. Когда штаны промокли, он поднялся и медленно пошел к паланзеевской избе.

Его встретили неприветливо. На крыльцо вышел угрюмый, темный лицом вогул лет пятидесяти.

— Че тебе, парень?

— Я принес шкурки... от Амельки, — проговорил Никита и полез в сумку. Достав легонький, но пухлый мешок, протянул его Степану.

Тот прямо на крыльце развязал его и перевернул. На грязный и затоптанный дощатый настил живыми зверьками скользнули собольки и куницы, беленькой молнией сверкнул горностай, серенькими клубками вывалились белки.

Степан присел, взял одну из шкурок, вывернул, точно чулок, и стал внимательно разглядывать мездру. Затем проверил вторую шкурку, третью, пока не просмотрел все. Двух белок и соболька он забраковал и вернул Никите.

— Ладно, скажи Амельке, что он погасил долг, — после чего повернулся и, не прощаясь, скрылся за дверью.

Никита только руками развел.

Через полчаса он уже шел по следу девичьей упряжки. След был широким и неглубоким, что говорило об устойчивости и легкости нарты, а стало быть, быстроте. Никита шел ровно, не спеша, но и не расслабляясь.

Если раньше дорога к поселку шла все время под уклон, то теперь, наоборот, — на подъем. К вечеру Никита так выдохся, что сил едва хватило приготовиться к ночлегу. Торопясь за белой нартой, он совсем забыл прихватить что-нибудь из еды и теперь засыпал голодным. Перед тем как уснуть, а может уже во сне, по другую сторону костра он вдруг увидел силуэт девушки в белой сахи. Странным было то, что он не успел разглядеть лица девушки, но в том, что она улыбалась, Никита мог поклясться.

Утром в первую очередь он обошел свою временную стоянку в надежде найти следы ночной гостьи, однако никаких следов не было. Значит, приснилась, решил Никита и пустился дальше по нарточному следу.

К горам след вывел неожиданно. Сначала он сделал крутой поворот, нырнул в густой низкорослый кедрач и резко выскочил на открытый участок пологого склона. Поверхность склона была ровная, плавная, без единой зацепки для глаза, но на горизонте завершалась причудливым нагромождением огромных камней.

След исчез. На плотном, как асфальт, фирне не осталось ни малейших признаков ни от оленьих копыт, ни от полозьев. Никита растерялся. Но через минуту-другую принял решение идти вверх по склону, ориентируясь по последнему отрезку следа нарты.

С каждым шагом перед Никитой распахивался необыкновенный простор. Было ощущение иного, незнакомого ему масштаба. Здесь не было высоченных скалистых гор, как на Северном или Полярном Урале. Были гладкие на вид, покатые увалы с нагромождением огромных камней на вершинах. К одной из таких вершин и поднимался Никита. Не дойдя до скальных развалин примерно с километр, Никита остановился. Он смотрел на огромные, метров по десять в высоту, каменья и не верил своим глазам.

Перед ним был настоящий каменный город! Были дома и улицы, площади и перекрестки, были переулки и дворцы. Не выдержав напряжения, Никита бросил на снег сумку и уселся на нее. Он с восторгом и страхом рассматривал этот мертвый “город” и поражался, насколько искусно создала его природа. Часом позже он разгуливал по “улицам” и “переулкам”. Эта экскурсия была и увлекательной, и жутковатой. Никак не отпускала мысль, будто однажды некий злой волшебник взял да и превратил настоящий город с людьми и домами в камни. Незаметно наступил вечер, и тени от “домов” стали густыми и тяжелыми. Было страшно и притягательно, как это бывает на кладбищах.

Тучи набежали на вершину и превратились в туман, который по-хозяйски пополз по “городу”, заполняя собой улицы и площади. С туманом пришло тепло. Оно, как дыхание гигантского живого существа, накатывало волнами. Стало душно и темно. Никита стоял на месте, поскольку не знал, куда идти. Было ощущение, что его заманили в лабиринт. Оставалось найти укромное местечко для ночлега. Забившись в одну из скальных щелей, он нырнул в совик и попытался уснуть. Прошло три дня, как он ничего не ел, кроме нескольких горстей прошлогодней брусники, что он собрал на проталинах. Все эти дни у него кружилась голова, и слегка подташнивало. Каждый раз, укладываясь спать, он думал о еде. И еще о том, что, наверное, завтра, как рассеется туман, он пойдет обратно. Все, с него хватит! Набредет на первый попавшийся ручей и пойдет по нему вниз, все равно выйдет на людей. Однако голод неожиданно отступил, и Никита задремал. И вновь, как и в прошлую ночь, он то ли во сне, то ли наяву увидел девушку в белой сахи. Ее силуэт хорошо был виден через узкую щель в скале. Она стояла неподвижно, шагах в пятидесяти, и явно улыбалась, хотя лица так и не было видно.

А ночью он неожиданно проснулся оттого, что кто-то звал его по имени. Так уже было под Отортеном. Это был женский голос, очень тихий, мягкий и до боли знакомый. И этот голос звучал на фоне каких-то необычных звуков. Никита прислушался. Там снаружи происходило что-то невероятное. В черную щель мощными порывами задувал теплый влажный ветер. Сквозь его шум Никита очень явственно услышал стон — тихий, протяжный, обреченный. Никита поднялся и выглянул из скальной щели. Резкий порыв ветра хлестнул его по лицу плотным горячим порывом. На щеках и лбу он почувствовал влагу. Было так темно, что не угадывались даже ближайшие камни.

Справа Никита вновь услышал протяжный стон. Но в нем больше не чувствовалось горя и обреченности, он медленно перерастал из робкого в угрожающий рык. Этот рык был продолжительным и походил на рокот какого-то гигантского двигателя. Но и этот звук стал меняться. Вскоре и справа, и слева от Никиты черное пространство бешено хохотало. Казалось, что хохочет сама Буря. Никите стало не по себе, хотя он догадался, что это всего лишь шалости ветра, который то и дело менял направление и, попадая в трещины и щели, производил эти странные звуки. Вдруг за спиной что-то рухнуло. Раздались глухие удары обвалившихся камней. Никита вжался в скалу, но все стихло, и до него снова стали доноситься снаружи то детский плач, то хохот, то рычание...

С рассветом, до которого он так больше и не заснул, все стало ясно. Нагроможденные над трещиной камни, которые Никита принял за крышу, с оттепелью внезапно рухнули, и рухнули именно на то место, где спал Никита. Оленью шубу так и не удалось вытащить, и чтобы достать сумку, Никите пришлось повозиться. Когда же он вылез из каменной щели, то вновь поразился — снега как не бывало, он остался лишь в низинах и разломах. Теплый ветер и дождь играючи слизали его со склонов за ночь. И вновь Никита вспомнил, что подобное уже было на подходе к Отортену.