Победитель - Харлан Кобен

– Да, была… Вин, твоему другу ПТ я сказала правду. Я постоянно езжу в Нью-Йорк.

– А мне не звонишь.

– Иногда звоню. Ты ведь один из самых крупных спонсоров моей сети приютов. Но вряд ли бы тебе понравилось, если бы я каждый раз дергала тебя звонками.

– Это верно, – соглашаюсь я.

– Думаешь, это я убила Рая Стросса?

Подобная мысль вот уже который час вертится у меня в мозгу.

– Не представляю, каким образом, – говорю я.

– Какое впечатляющее подтверждение.

Я приподнимаюсь. Выпитый коньяк ударяет в голову, и она начинает кружиться.

– Я могу высказаться напрямую?

– А ты когда-нибудь говоришь по-другому?

– Гипотетически, если бы ты убила Рая Стросса…

– Я не убивала.

– Поэтому я употребил слово «гипотетически».

– Ах да. Продолжай.

– Если бы ты его убила, гипотетически или по-другому, я бы никоим образом тебя не винил. Я просто хочу знать, чтобы мы смогли с этим разобраться.

– Разобраться с этим?

– Сделать так, чтобы прошлое больше никогда к тебе не возвращалось.

Патриша улыбается и поднимает бокал. Она утомлена не меньше моего.

– Вин!

– Да.

– Я его не убивала.

Я ей верю. И еще я уверен, что она рассказывает мне не все. Но опять-таки в обоих случаях я могу ошибаться.

– Можно задать тебе гипотетический вопрос? – спрашивает Патриша.

– Разумеется.

– Если бы ты был на моем месте и тебе подвернулся шанс убить Рая Стросса, ты бы его убил?

– Да.

– И без особых колебаний, – говорит она.

– Вообще без колебаний.

– Такое ощущение, словно ты уже был в похожей ситуации.

Не вижу смысла отвечать. Как я уже говорил, я совсем не знаю Патришу, а она совсем не знает меня.

Много лет назад мне довелось попасть на частный ретрит, куда на выходные съехались вашингтонские политики, включая сенатора Теда Кеннеди. Называть точное место я не имею права – это конфиденциальные сведения. Скажу лишь, что мы находились не так далеко от Филадельфии. В последний вечер устроили празднество, где сенаторы поочередно пели под караоке. Я не шучу. Честно говоря, это зрелище меня восхищало. Сенаторы выглядели дураками, как выглядим все мы, когда поем под караоке, но им было плевать.

Возвращаюсь к Теду Кеннеди.

Мы едва познакомились, но он настаивал, чтобы я звал его Тедом. Не помню, какую песню он выбрал. Что-то из хитов фирмы «Мотаун». Возможно, «Ain’t No Mountains High Enough»[26]. Или ее пела Барбара Боксер? Или они с Тедом пели дуэтом, как Марвин Гэй и Тамми Террелл? Уже не помню. И хотя мы с ним расходились во мнениях по многим вопросам, Тед был на редкость обаятельным и остроумным. Весь вечер он пил. Много. Он был настолько пьян, что только чудом не зацепил головой какой-нибудь абажур. Под конец торжества он уже не стоял на ногах, и спутнице пришлось чуть ли не на себе тащить его в номер.

Зачем я вам все это рассказываю?

На следующее утро мне надо было рано уезжать. Я проснулся в половине шестого, а в шесть уже был в столовой. Там я застал только одного человека. Вы уже догадались кого.

– Доброе утро, Вин! – приветствовал меня Тед. – Садитесь со мной.

Он читал «Вашингтон пост», прихлебывая кофе. На тарелке лежал обильный завтрак. В глазах – ни следа похмелья. Он успел принять душ и был бодр. У нас возникла оживленная дискуссия по целому ряду тем, но главное вот в чем: я больше не встречал людей, обладавших таким умением пить, и я не знаю, считать ли это свойство положительным или отрицательным.

По-моему, оно отрицательное.

В чем суть этой истории, где я хвалюсь знакомствами с важными шишками? Я считаю себя вполне «тренированным» по части выпивки. Но я не Тед Кеннеди. Когда я просыпаюсь утром после вышеописанной беседы, у меня раскалывается голова. Я испускаю громкий стон, и, словно по сигналу, в дверь стучат.

– Доброе утро!

Это Найджел. Мой стон повторяется.

– Как мы себя чувствуем поутру?

– Твой голос, – бормочу я.

– И что ты хочешь о нем сказать?

– Такое ощущение, что тебе долбят перфоратором по черепному нерву.

– У мастера Вина похмелье? Лучше поблагодари меня. Я принес тебе мое сверхсекретное лекарство.

Он кладет мне на ладонь пару таблеток и протягивает стакан.

– Вообще-то, похоже на аспирин и апельсиновый сок, – говорю я.

– Тсс, я подумываю о подаче патентной заявки. Раздвинуть занавески?

– Только если хочешь получить пулю в лоб.

– Патриша проснулась и одевается.

Найджел уходит. Я долго стою под душем и столь же долго одеваюсь. Когда я спускаюсь, Патриша уже ушла. Я завтракаю с отцом. Разговор не клеится, чему я не удивляюсь. За столом я не задерживаюсь. Позавтракав, сажусь в машину и еду в пансионат для престарелых в Крестмонте, где меня ждет встреча с матерью Эди Паркер и отцом Билли Роуэна.

Миссис Паркер называла мне свое имя, но я его забыл. Когда я говорю с людьми значительно старше себя, то предпочитаю называть их мистер такой-то или миссис такая-то. Сказывается полученное воспитание. Встреча происходит в комнате мистера Роуэна, где уюта не больше, чем в кабинете дерматолога. Доминируют два цвета: светло-бежевый и зеленовато-бирюзовый. Убранством комната напоминает помещения современных евангелических церквей: простые деревянные кресты, литографии на холсте, изображающие безмятежного Иисуса, и доски с библейскими цитатами вроде «Бог превыше всего». Это из шестой главы Евангелия от Матфея, стих 33. Еще одно изречение, привлекшее мое внимание, взято из Книги пророка Михея, глава 7, стих 18: «Простить и забыть»[27].

Не правда ли, интересный выбор изречений? Неужели мистер Роуэн всерьез в это верит или же ему требуется ежедневное напоминание? Смотрит ли он каждый день на стену и думает о своем сыне? Примирился ли он со случившимся более сорока лет назад? Или изречения на стене являются в большей степени оборотной стороной? Может, мистер Роуэн выбрал слова пророка Михея в надежде, что жертвы «Шестерки с Джейн-стрит» обратят внимание?

Мистер Роуэн сидит в инвалидном кресле. Рядом, на стуле, сидит миссис Паркер. Они держатся за руки.

– Он не может говорить, – поясняет мне миссис Паркер. – Но мы продолжаем общаться.

Наверное, нужно было бы спросить у нее, каким образом, однако меня это ничуть не интересует.

– Он сжимает мне руку, – добавляет миссис Паркер.

– Понятно, – отвечаю я, хотя ничего не понимаю.

Как сжимание руки может заменять словесное общение? Может, одно сжатие означает «да», а два – «нет»? Или он использует длинные и короткие сжатия на манер азбуки Морзе? Я бы спросил, но