Дровосек - Дмитрий Дивеевский

Здесь мы снова должны сделать отступление и отметить следующее.

Конечно, когда у человека остается на руке один палец, это уже само по себе немалое несчастье. Но не будем забывать, что дело происходит в деревне Бобоеды.

Вот если отвлечься от этого населенного пункта, например, забыть о нем ко всем чертям и спросить себя, какую ассоциацию мог бы вызвать у заграничного художника Сальвадора Дали одиноко торчащий среди культей средний палец руки? Нарисовал бы, наверное, этот Сальвадор маяк среди скал или еще какую-нибудь чепуху. Тут, кстати, завклубом Людаха Гирина выставляла его картинки в вестибюле своего очага культуры. Так бобоедовцы всем селом решили, что у этого художника на чердаке с детства водятся мыши. Уж в Бобоедах одиноко торчащий палец с маяком сравнивать не станут.

А зная, с чем землячки сравнят образовавшуюся конфигурацию, еще больше опечалился председатель колхоза. Он имел все основания полагать, что кличка «Двучлен» станет самым щадящим вариантом его будущих обозначений.

Ветеринар же перед тем, как везти Синькина в райбольницу, быстренько сбегал в столярку и собрал председателевы персты в целлофановый пакетик. Он давно не был в Окоянове и не знал, в какой стадии там находится нейрохирургия на текущий момент. Вдруг она широко шагнула вперед и пришивает гражданам утерянные члены?

Однако хирург Пыряев, человек хмурый и всегда готовый отрезать пациенту лишний орган, заявил ветеринару, что хирургия – это улица с односторонним движением. «Что упало, то пропало», – объяснил он Синькину. Культи его хирург заштопал и велел оставшимся пальцем почаще крутить у виска для напоминания самому себе о несовершенстве человеческого разума.

В общем, случай с председателем переполнил чашу терпения, и колхозное руководство собралось на внеочередной пленум.

Так они и сидели в кабинете Синькина: сам председатель с шестью перстами, инженер с восемью и агроном с девятью. Полностью был укомплектован только секретарь парторганизации, так как в силу своей теоретической профессии никогда к механизмам не приближался.

П л е н у м н а ш е л:

1. По сравнению с осенне-зимним сезоном прошлого года, потери пальцев в колхозе им. Клары Цеткин возросли в шесть раз. Научного объяснения наметившейся тенденции не имеется.

2. Инженер колхоза собственными глазами видел, как циркулярка сама включалась и выключалась ночью в пустом помещении столярки и пускала в потолок снопы искр.

3. Секретарь парторганизации заверил пленум, что зеленые черти, которые живут у него под столом на кухне, ведут себя мирно и к столярке отношения не имеют.

П л е н у м п о с т а н о в и л:

1. Привезти из Чубарова бабку Степаниду. Пусть применит свою специфическую методику для нейтрализации негативной тенденции.

На следующий день водитель Синькина конспиративно доставил из соседнего Чубарова гражданку Степаниду, известную на всю округу своими связями с несуществующими антинаучными силами. Бабка успешно заговаривала бородавки, отворачивала и приворачивала любовные дела, но особенно хорошо ей удавалась остановка запоев.

Мероприятие по изгнанию нечистой силы решено было не афишировать, чтобы не попасть под огонь критики райкома партии. Из рядовых колхозников на нем присутствовал только водитель председателя. Он и рассказывал потом, что когда бабка, побормотав свои заговоры, брызнула на циркулярку святой водой, откуда-то из распределительной коробки с визгом шарахнулась в помещение непонятная темная тварь и, прокатясь кубарем по воздуху, исчезла за дверью. А мотор циркулярки сам по себе крутанулся, рассыпая снопы голубых электрических искр по все мастерской, а затем выбросил мощный столб пламени. Через две минуты мастерская горела с той погибельной быстротой, с какой горят старые, просохшие сосновые строения. Комитет по изгнанию нечистой силы едва успел эвакуироваться из столярки и никаких мер по ее спасению не предпринимал. Глядя на бабку, которая беспрестанно осеняла себя крестным знамением, Синькин отвернулся и тоже перекрестил себя украдкой торчавшим из бинтов пальцем. Последовал ли за ним парторг, водитель не видел, но сам, когда рассказывал, крестился, забыв про то, что недавно являлся делегатом районной комсомольской конференции.

С той поры в Бобоедове стало спокойнее. Пальцы уже по воздуху не летали, и люди вздохнули с облегчением. Опять же, пришло указание сверху – колхоз, как не оправдавшую себя форму земледелия, переименовать в кооператив. Тут все проявили сообразительность и при акте переименования ликвидировали Клару Цеткин раз и навсегда. Были, конечно, предложения под эту сурдинку дать новое название и самой деревне. Хватит, мол, настрадались. Но все-таки патриотически настроенные обитатели взяли верх. Нам себя стыдиться нечего, – сказали они. Так что стояли Бобоеды и стоять будут назло всем насмешникам.

На следующий день Данила спросил отца о рассказе. Тот рассмеялся, затем достал из комода упаковку исписанных листов.

– Вот воспоминания твоего деда, вот воспоминания твоей тетки, а вот и мои записки. Видно, в крови у нас есть тяга к бумаге, только, как видишь, писателей не получилось. Не получится и из меня. Стар уже. А рассказ этот так, баловство. Развлечение пенсионера.

– Знаешь, отец, я в литературе не силен, но читать мне было интересно.

– Ладно, ладно, сынок. Вопрос этот обсуждению не подлежит. Есть у меня кое-что подобное еще. Может быть, когда-нибудь достанется тебе по наследству.

На этом разговор их был окончен, но Данила потом много раз возвращался в мыслях к этому эпизоду, удивляясь тому, как неожиданно и удивительно может быть проявление человеческой духовности.

Глава 15

1988 год. Вера Аристарха

– Ты, конечно, неофит, Данила, это видно невооруженным взглядом. Завершаешь путь от Савла к Павлу, – сказал Аристарх, прихлебывая «купчик» – крепкий, черный, как деготь, чай, рецепт которого привез из лагеря. – Дорогу эту ты пройдешь вслед за всеми нами – от неверия к вере, от осторожной веры к попытке осмысления логики веры и потом – к абсолютной, неоглядной вере. Разговаривать с тобой о религии бесполезно. Если ты эту дорогу одолеешь, то только сам. Наверное, какой-нибудь святой праведник мог бы тебе помощь оказать, а я – нет. Тут у каждого уникальный путь. Знаешь, как Микула Селянинович в Бога поверил?

– Это с которым ты в кочегарке работал?

– Ну, да. Мы с ним с тех пор дружим и разговоры всякие ведем. Ему Бог от природы ум дал, да такой своеобразный, что просто диву даешься. Так вот, Микула долгое время неверующим был, за что получал трепку от своих предков. Потому что и дед, и его отец в Бога верили и хотели отпрыска тоже к религии приобщить. Но не на того напоролись, парнишка был с характером. Да и время довоенное, безбожное, вокруг пионерия галстуками мелькает. Микула за ребятней, конечно, бегал. Хотя порол его отец без сноски на возраст, пеньковой веревкой.

– Да, это вещь тяжелая. Помню, помню.

– Не помогло. Но что-то в голове отложилось: мол, может не напрасно меня батяня так трепал?

Так вот, стал он взрослым, воевал, после войны плотничал. И был с ним такой случай. Строили они с бригадой дом где-то под Вознесенском, а рядом стояла разрушенная церковь с колокольней. На колокольне каким-то чудом остался один небольшой колокол, хотя лестница уже давно разрушилась. Обмывала, значит, бригада на лужайке рядом с церковью завершение строительства, и крепко ребята выпили. И надо же, поспорил Микула на четверть самогона, что влезет на колокольню по стене и ударит в колокол. Ты его видел – выдающейся силы человечище. Полез по стене, цепляется за выступы, за ямки от выпавших кирпичей. Пару раз ноги срывались, народ снизу ахал: все, погиб Микула. Колокольня двенадцать сажен высотой, то есть, двадцать метров. Костей не соберешь. Нет, не упал. Залез, взялся за огрызок веревки и начал бить в колокол. Бьет и в шутку орет на всю округу: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Вся деревня на этот звон сбежалась, бабки крестятся, плачут. Мужики головы опустили. Стыдно им за то, что с церковью стало. Наигрался Микула вдосталь и потом стал спускаться. Это дело оказалось потруднее подъема, и с середины стены он сорвался. Пока летел, с жизнью распрощался, а потом почуял, будто его чья-то рука подхватила и так бережно на травку опустила. Никаких ушибов, ничего у него не обнаружилось. Как теперь говорит наш богатырь, ему шесть секунд полета оказалось достаточно, чтобы в Господа навсегда поверить.

– Хорошо, а если мне не судьба с колокольни упасть?

– Вообще закономерность такая: если человек начинает думать о себе, о своем прошлом, о своем настоящем и будущем, у него появляются вопросы: откуда он, зачем он, что от его появления на свет изменилось и так далее. Материализм на эти вопросы дает абсолютно издевательский ответ. Он утверждает, что твои прадедушка и прабабушка были обезьянами, а сам ты – продукт этого безумного обезьяньего потомства. То есть, ответа на твои раздумья материализм не дает. Наоборот, ты начинаешь ощущать, что твое представление о мире донельзя узко и убого. Ты ведь только себя в нем видишь. А ушедших отцов, сестер и братьев забыл давно. Тут они появляются рядом и говорят: «Нет, Данила, никуда мы не ушли. Мы рядом, с тобой. Мы видим тебя и болеем за тебя, и ты болей за нас, ведь мы одно древо». И вот когда ты каждое утро и каждый вечер начинаешь молить Господа за упокой душ близких твоих, просить о прощении их грехов, перечислять их всех до третьего колена и творить им вечную память, – слышишь, Данила, – ты и начинаешь тогда соединяться с вечностью. Только начинаешь, но это уже огромный шаг. Ты преодолеваешь узы текущего материального дня и выходишь в божественное пространство, где нет времени, но есть вся твоя жизнь, заключенная еще в твоих предтечах. Ты обретаешь ощущение причастности к вечности. Ты осознал себя православным, стал о предках молиться – и соединил себя с прошлым. Это просто и понятно. Прошлое шагнуло в твой сегодняшний день, и от этого ты на время смотришь по-другому. Оно для тебя уже – Вечность.