Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

Смотреть на человека с жалостью — нехорошее дело. Отличие Пак Сугына от других людей состояло в том, что он был удивительно мягким и спокойным, но эти качества скорее скрывались, чем проявлялись внешне. Все художники магазина портретов были примерно одинаково бедны и выглядели неказисто, словно были одеты не по сезону, но у него, в отличие от остальных, была величественная осанка. Все постоянно говорили о деньгах и дрожали над каждым пхуном, а когда возвращали их картины, они, вспыхивая словно огонь, так злились, что обычно портили и другие картины. У Пак Сугына такой тревоги не было, по крайне мере, внешне она никак не проявлялась. Не было другого художника, который вставал бы за моей спиной, когда я пускала в ход все свое женское очарование, чтобы янки забрали непонравившийся заказ. Если картину все же возвращали, он не возражал, утешая меня: «Ничего страшного. Я нарисую заново. Зачем вы тратите так много сил?» Я думала, что если бы он действительно был гением, то вряд ли пожертвовал бы искусством ради выживания. Но он усердно работал, чтобы выжить, используя единственный талант, который у него был. Как мне тогда казалось, в этом был его смысл жизни.

Спустя много лет, когда он получил признание как художник, я подумала, что он все-таки гений. В конце концов, тогда он просто не проявил свою гениальность в обыденном деле. Даже хорошо, что так получилось. Ведь если бы человек, похожий на директора Хо, открыл в нем талант, позволявший писать картины, за которые можно было выручить огромные деньги, то он наверняка не дал бы ему рисовать шестидолларовые портреты. Он запер бы Пак Сугына в удобном «свинарнике» и, постаравшись выкачать все деньги, какие только смог бы, кормил бы его досыта, пока в нем не исчезла бы гениальность. Даже директор Хо, обладавший природным даром видеть способности людей, умевший каким-то особым способом зарабатывать деньги, не смог разглядеть талант Пак Сугына. Стоит только подумать об этом, как я начинаю улыбаться. Это была единственная удачная шутка художника Пак Сугына. Очевидно, он намеренно не демонстрировал свой талант.

Почему, совершенно не стараясь казаться умным, талантливым или выбить себе зарплату побольше, он тихо открылся мне, показав, что на самом деле он настоящий художник? Ответ на этот вопрос я узнала лишь спустя некоторое время. Я ошибочно полагала, что была единственной студенткой Сеульского университета в РХ, с которой его могло связывать чувство дружбы и сознание родства душ.

Как и я, страдая от комплекса превосходства и осознания низкого социального положения, он, наверное, думал: «Как же низко пала студентка Сеульского университета». Странно, но эта мысль придавала мне сил. Я поняла, что повсюду, как и в нашем магазине портретов, есть талантливые и способные люди. Я постепенно избавлялась от плохой привычки делить людей на группы или «сваливать» их в кучу, во мне возрождалась терпимость, вновь стало интересно рассматривать каждого человека в отдельности. Когда я поинтересовалась, оказалось, что среди персонала РХ немало студентов университетов. Здесь работали даже студенты Сеульского университета и его выпускники, были и те, кто едва успел приобщиться к университетской жизни. Мне сказали, что среди уборщиц есть женщина, которая работала учительницей в средней школе. Когда я узнала, что не было никого, кроме меня, кто ходил бы задрав нос, оттого что он — студент университета, проучившись в нем всего несколько дней, я подумала, что, будь где-нибудь рядом норка мыши, я бы тут же спряталась в ней. Мое лицо густо покраснело от стыда.

Когда заканчивался рабочий день, первыми уходили художники, я уходила последней, потому что принимала деньги, а затем убиралась в магазине. Не помню, когда это случилось в первый раз, но Пак Сугын, прибрав рабочее место, стал иногда ждать меня у входа, пока я заканчивала дела в офисе и пересчитывала деньги. Я наивно полагала, что столько времени у него занимала уборка рабочего места, совершенно не думая о том, что он ждал меня специально. Когда было несколько готовых картин, много времени уходило на их отправку по почте, потому что надо было заглянуть в отдел по упаковке и почтовое отделение. В таких случаях он уходил раньше, аккуратно убрав свое рабочее место и закрыв за собой магазин. Конечно, он правильно поступал, что не ждал меня. Когда я думала, что он ждет у выхода, у меня все валилось из рук. Честно говоря, я любила оставаться на какое-то время совершенно одна в пустом магазине. В такие минуты я думала: «Не является ли это чувство, не имеющее ни начала, ни конца, эгоизмом?» В закрытом магазине можно было уделить время и внимание только себе — роскошь, почти забытая из-за трудностей жизни. Это было похоже на ощущение, когда погружаешь свое усталое тело в горячую воду и чувствуешь, как ее тепло медленно проникает в каждую клеточку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Когда Пак Сугын ждал меня, мы вместе уходили с работы, но это не означало, что у нас было о чем говорить. Мы просто шагали вместе до района Ыльчжиро. Там мы расставались на остановке и садились в разные трамваи, идущие в противоположных направлениях. Иногда в день получения зарплаты он угощал меня чаем. Усевшись в чайной, он внимательно читал газету, временами бормоча про себя: «Когда же кончится эта проклятая война?» В те времена перекрашенная военная униформа была повседневной рабочей одеждой простых людей, поэтому в ней Пак Сугын выглядел не беднее других. Я слышала, как Тина Ким с сочувствием рассказывала, что многие члены его семьи живут в другом доме. Но мы никогда не говорили о его семье. Глубоко в душе я желала, чтобы его жена была некрасивой и ворчливой и рожала детей одного за другим. Я считала, что это была бы минимальная плата за его талант.

В магазине портретов число заказов не снижалось даже летом, продажи постоянно росли, изменений тоже было много. Вместо уволившегося художника Чан ши я взяла на работу двух новых художниц. Одна из них окончила факультет изящных искусств женского университета Ихва, другая была студенткой первого курса факультета изящных искусств Сеульского университета. Девушка по имени Сон Хи, студентка Сеульского университета, была моей однокурсницей, если бы не война, она училась бы уже на втором курсе. Мы ходили в разные полные средние школы, но, как выяснилось, у нас было много общих друзей. Обстановка в магазине портретов внезапно кардинально изменилось. Прошло уже много времени с тех пор, как я поборола «комплекс студентки», но я так и не смогла избавиться от привычки кончиком карандаша протыкать лист бумаги и разрывать его на мелкие кусочки. Сон Хи, стоило ей увидеть, как я занимаюсь этим делом, даже если она до этого рисовала, подходила ко мне сзади, хватала мои руки и не позволяла мне терзать бумагу. По ее словам, когда я занималась этим, мои нервы проступали на коже, как белые нитки. Интересно, как же устроены мои нервы, что она могла видеть их?

— Ради бога, прекрати, — говорила она, наморщив красивый лоб. — Надо уметь контролировать нервы, это важно.

У нее было еще юное симпатичное лицо, но на лбу уже прорезалось несколько милых морщин. Глядя на нее, я старалась побороть противную привычку. Мне не хотелось, чтобы Сон Хи беспокоилась, она мне нравилась. С появлением людей, вызывавших во мне симпатию, я постаралась стать нормальным человеком и считала, что это заслуживает похвалы, словно работа незнакомого мне человека.

Тина Ким относилась ко мне так же хорошо, как и раньше, а я по-прежнему нуждалась в ней, но наша дружба была скорее рабочим союзом. Возможно, дело было в том, что мы использовали друг друга и знали об этом. Заключение контракта по новой концессии в очередной раз не состоялось, но с тех пор как Сацин Кэнон весной уехал по новому назначению, я стала играть в жизни Тины еще более важную роль. Теперь я читала письма, приходившие от Кэнона, и мне по просьбе Тины пришлось взять на себя обязанность отвечать на них, так как она хорошо говорила, но плохо писала. Несмотря на то что Кэнона уже не было в РХ, поток американских товаров на ее адрес не уменьшался, казалось, что так он отвечает на ее письма. У меня не хватило смелости отказаться от ее предложения, потому что хотелось хорошо кормить племянников. Сейчас я понимаю, что это были всего лишь остатки сладостей, от которых только гнили зубы, но в то время это было все, что я могла сделать для них как тетя, роль которой была для меня очень важна. К счастью, писать любовные письма было намного легче, чем составлять официальные бумаги. Слова, которые они использовали в любовной переписке, особо не менялись. В письмах Кэнона часто встречались такие слова, как «ай мисс ю соу мач», «ай нид ю», «ай лав ю»[108], обычно было достаточно переписать их в ответном письме, чтобы сказать все, что хотела передать Тина. У меня дома среди пары стихов, переведенных на английский язык, были стихи из романа «Страдания юного Вертера», включенные в учебное пособие для старших классов. Найдя стих и выбрав из него красивые предложения, снова погружаясь в ту сладостную печаль, что я испытывала, когда учила эти строки, я не жалела ни времени, ни сил, чтобы писать трогательные, красивые любовные письма. Я не знаю, может быть, в письмах я не смогла точно выразить страсть, любопытство и робкую надежду, которые Тина хотела открыть Кэнону, но когда я читала ей написанное, она, будто опьянев от восторга, искренне хвалила меня за умение красиво писать. Вместе с любовными письмами приходили и уходили документы, необходимые для иммиграции. Тина Ким, получая и отправляя такие письма, жаловалась, что неделя длится слишком долго. Каждый раз, когда выдавалась возможность, она пыталась убедить меня в том, что у них с Кэноном абсолютно невинные отношения. Она говорила, что между ними не было ничего, кроме искренней дружбы:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})