Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

— Я только что приехал.

— Вы пришли сюда, не заходя домой? Прямо со станции?

Он утвердительно кивнул головой. Зная, что он не послушает меня, я все равно стала уговаривать его пойти домой и ждать там. Его семья жила в нашем районе, через два переулка от моего дома. Чжи Соп настаивал на том, что подождет меня у магазина.

— Тогда посидите хотя бы в чайной или булочной, а? В этом переулке холодно и вы стоите на сквозняке.

— Я подожду здесь.

— Почему?

— Сестра, не ты ли сказала, что, если я буду стоять здесь, все будут дразнить меня любимым мисс Пак? Мне это нравится.

Он поступил в университет в том же году, что и я, но был на год младше, поэтому называл меня старшей сестрой[110]. Когда мы впервые встретились, он, даже не зная моего возраста, сразу стал называть меня так. Вполне возможно, что он хотел стереть все границы. Я встретила его первый раз вскоре после перевода в магазин портретов, мы ехали в одном вагоне трамвая. Помню, стоял теплый весенний день, солнце уже садилось за горизонт. Вечерний фейерверк цветения вишни был в самом разгаре. Когда трамвай проходил мимо древней крепости Чангёнвон, все пассажиры невольно оглянулись. Свет, отражавшийся от лепестков полностью распустившихся цветов вишни, перешагнув через стены крепости, освещал вагон. Перестав читать вечернюю газету, я тоже стала разглядывать цветы, которые, казалось, раскрывались буквально на глазах. Не знаю почему, но стоило мне только взглянуть на распускающиеся цветы, как у меня возникло чувство, что я схожу с ума. Может быть, это происходило оттого, что лепестки цветов, на которых играли лучи заходящего солнца, были ослепляющим зрелищем, от которого перехватывало дыхание.

Когда закончилась стена древней крепости, я обернулась. Несмотря на то что в вагоне было много свободных мест, рядом со мной сел молодой человек и попросил одолжить газету. Я молча передала ему листы. Он, как и я, сошел на конечной остановке. Перед тем как сойти, он вернул мне газету и со словами «Спасибо, сестра» последовал за мной. Мне было все равно, как он меня назвал — сестрой или кем-то еще, но мне не нравилось, что он шел за мной. Я остановилась и, уступая дорогу, сказала ему, чтобы он шел вперед. В его поведении не было ничего плохого, но я подумала, что надо быть настороже с мужчиной, который пристает к девушке под предлогом одолжить газету. Он, смеясь, предложил идти вместе, потому что нам надо было идти в одном направлении. Мне показалось, что он знает, где находится мой дом, и настороженность превратилась в страх. Увидев это, он, немного сердясь, представился.

Если идти пешком от конечной остановки, его дом находился на два переулка ближе, чем наш. Очевидно, прожив в этом районе не один год, он был в курсе событий и успел разузнать обо мне. Он сказал, что мы несколько раз пересекались на улице еще до поступления в университет. Это вполне могло быть правдой, потому что я окончила женскую школу Сукмён, а он — мужскую школу Хвимун, куда можно было дойти по одной дороге. Когда я спросила: «Какая еще там сестра? Мы ведь поступили в университет в одном и том же году?» — он сказал, что поступил в начальную школу в семь лет, поэтому он младше, а раз так, значит, я — сестра.

Его звали Чжи Соп. Когда я рассказала о нем дома, оказалось, что мать тоже знала его семью. Она сказала, что знает их не как соседей, а как дальних родственников. Но они были настолько дальними родственниками, что надо было основательно углубиться в генеалогию, чтобы найти связь по крови.

Как раз в то время мать, выходя из их дома, обменялась положенными словами со старухой с совершенно седыми волосами и согнутой спиной — хозяйкой, которая оказалась матерью Чжи Сопа. Он был младшим в семье и жил вместе с ней. Узнав о внезапно открывшихся родственных отношениях, поначалу мы ходили друг к другу в гости. Семья Чжи Сопа была образцом древнего примером рода, она произвела на нас глубокое впечатление.

Когда я впервые пошла к ним, во дворе перед домом для приема гостей пышно цвели белые королевские азалии. Дом для гостей был таким громадным, что за ним не было видно главного дома. Лишь пройдя двор перед ним, еще один двор за ним и через калитку в заборе, расписанном цветными красками и иероглифами, можно было увидеть главный дом. Внутренний двор перед главным домом выглядел унылым, несмотря на то что в нем росло много деревьев, ярко цвели цветы и зеленела трава. В главном доме жила только мать Чжи Сопа, может быть, потому он выглядел еще более обветшалым. Моя мать сказала, что старуха, видимо, желая сэкономить электроэнергию, жила, вкрутив самые маломощные лампы, и включала их по одной лишь там, где ходила. Из-за этого в доме было много совершенно темных мест. Особенно темно было между домом для приема гостей и главным домом. Если подойти поближе к задней части главного дома, можно было даже ощутить, как темнота переулка становилась гуще. Дом для гостей и деревянный пол, с которого были видны распустившиеся белые королевские азалии, ярко выделяясь на фоне хозяйского дома, выглядели словно стол и стулья, накрытые для гостей белым шелком. Этот шелк с азалиями был прелестен, словно подчеркивал мимолетность сезона.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

До 25 июня[111] в этом доме жила очень большая семья. Помимо родителей, комнаты занимали четыре племянника и племянница — дети старшего брата. Это был большой преуспевающий род, в котором второй старший брат, родившийся от другой жены, жил в том же районе, а семьи двух вышедших замуж сестер, часто навещая родителей, обсуждали с ними все свои дела. Однако с началом войны такие встречи проводить стало невозможно, каждая семья стала самостоятельно решать свои проблемы.

Самый старший брат, преподававший в университете экономику, стал работать на высокой должности при правлении коммунистов. Второй брат, работавший врачом, как известно, был насильно уведен красными и должен был лечить больных в университетской больнице. Оба брата, оставив семьи, вынуждены были уйти с войсками северян. Чжи Соп предполагал, что старший брат ушел добровольно, а второй брат, возможно, был уведен насильно. Старые родители, которым пришлось отправить двух сыновей на север и заботиться об остальных членах семьи, после отступления национальной армии 4 января приготовились дожидаться сыновей в Сеуле. Второй сын так и не появился, но старший сын, вернувшись, хотел увезти не только семью и своих старых родителей, но и семью младшего брата. Отец согласился с сыном, но мать не уехала, оставшись жить в Сеуле, потому что после освобождения столицы 28 сентября Чжи Сопа забрали в армию, он стал солдатом национальной армии Южной Кореи. Старые родители были вынуждены расстаться на пятьдесят лет.

Став солдатом и попав на фронт, Чжи Соп, не прошедший как следует военную подготовку, сразу был ранен и демобилизован. Он заслужил уважение. В бедре у него застрял осколок, но он выглядел здоровым и, по его собственным словам, не чувствовал никакого дискомфорта. Мать дождалась его, но он не был лучшим сыном на свете. Не знаю, возможно, это было своеобразное проявление любви, но даже когда он безжалостно спрашивал: «Почему вы остались, не уехав с отцом? Чего вам ожидать от такого никчемного сына, как я?» — она не обижалась, а, наоборот, слушала его с удовольствием.

— Что я могу ожидать? Я осталась, чтобы открывать ворота моему Чжи Сопу. Что ты сделаешь со мной, а? Ты же с самого детства говорил, что, если тебе открывает ворота другой человек, ты чувствуешь себя несчастным.

— Мама, да поймите же вы, что я не могу отвечать за вас. То, что вы остались со мной, не значит, что я обязан о вас заботиться. Я же младший![112] Не думаю, что смогу сделать хёдо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Меня поражало, что старуха весело улыбалась в ответ. Она словно видела милые ужимки ребенка в бесконечно повторявшихся упреках, высказанных с нескрываемым раздражением.

— Мальчишка, ты вернулся живым и стучишь в ворота — это и есть хёдо!

Когда ему было неприятно исполнять даже такое хёдо, он, ничего не сказав, уезжал на несколько дней в Пусан. Там работали врачами его младшая сестра и ее муж. Чжи Соп говорил, что уезжал туда «в эвакуацию».