Негасимое пламя - Катарина Причард

— Что когда-нибудь этому настанет конец?

— Вероятно, он настанет, но…

— Но настанет, пока это тебя устраивает, — рассмеялся он.

— Не будь таким противным! — Опа вырвалась ил его объятий, — Порой ты бываешь так мрачен, что мне кажется. из нас двоих тебе первому все осточертеет.

Так оно и будет, соглашался про себя Дэвид. Он терзался оттого, что пренебрег миссией, которую взял на себя, его мучили угрызения совести. Он не мог отделаться от этих мучительных переживаний. Как-то после одной из бурных ночей, проведенных с Джан, он, бреясь в ванной комнате, услышал увертюру к «Тангейзеру». С тех пор песня пилигримов преследовала его, не давая покоя. Он укорял себя за то, что попусту тратит время на любовные утехи, вместо того, чтобы идти, как пилигрим, намеченным путем к возвышенной цели. И все же он не мог заставить себя порвать с Джан.

И дело не только в любовном влечении, убеждал он себя. Он по-прежнему в долгу перед ней; кроме того, издание ее убогого журнальчика теперь полностью лежало на его плечах. И все же, чтобы отделаться от чувства неудовлетворенности собой, он должен вновь найти лучшее применение своему времени и способностям. Это ясно.

С тех пор как он начал работать на Джан, он только один раз виделся с Мифф. В тот день он постеснялся сказать ей, чем занимается.

— Я приискал себе препаршивую работенку, — объяснил он ей тогда с кривой усмешкой. — Но она поможет мне продержаться, покуда я не напишу чего-нибудь и не заработаю на кусок хлеба.

Мифф знала, что он был болен. Ей рассказал об этом Чезаре, когда она зашла однажды справиться об отце; но она и не подозревала, в каком угнетенном состоянии был он в тот вечер, когда его забрала к себе Джан. Ему не хотелось рассказывать Мифф об этом, так же как и о своей связи с Джан.

— Шарн говорит, ты бог знает как давно не показывался на заседаниях Австралийского совета мира, — заметила Мифф.

— Да. — Дэвид избегал ее ясных глаз. — Я вышел из игры. Здорово подвел Совет. Мне стыдно показываться им на глаза, пока я снова не займусь делом. Не хочу быть для движения обузой.

— У каждого, папа, бывают в жизни минуты уныния. — Мифф бросила взгляд на его встревоженное лицо, и в ее глазах отразилась столь же сильная тревога. — Никто не упрекнет тебя за то, что ты какое-то время был в стороне.

— Я сам себя упрекаю, — сказал он с горечью. — Мне не так-то просто будет возродить веру в самого себя и встать на ноги.

В какой-то степени ему удалось возродить веру в самого себя и встать на ноги, однако ситуация стала еще более сложной. Как мог объяснить он Мифф — нет, не свою совместную жизнь с Джан, а тот факт, что не кто иной, как он, несет ответственность за ежемесячное появление на прилавках магазинов такого журнала, как «Герлс», этого шедевра пошлости, издания, рассчитанного на то, чтобы потакать женскому тщеславию. Именно так она и скажет. И Шарн тоже. Вряд ли они могли одобрить то, что он взялся за чисто механическую, нетворческую работу, пусть даже с самым честным намерением — заработать на жизнь и выплатить свой долг.

Теперь долг был выплачен. Казалось, больше нет нужды возиться в этом дерьме, идя вразрез со своими убеждениями. Но он не мог заставить себя объяснить Совету мира, что работа не давала ему возможности принимать участие в его совещаниях и заседаниях. Конечно же, они поинтересуются, какой работой он занимался. И тотчас тайное станет явью. Новость разнесется повсюду, и каким же он будет посмешищем, когда выяснится, что Дэвид Ивенс опустился до того, что работает на подхвате у Джан Мэрфи в ее презренном листке «Герлс». Он станет предметом шуток в Пресс-клубе и в любом баре города, где собираются журналисты.

Он чувствовал, что не в силах вынести всех неприятных последствий, которые повлечет за собой его откровенное признание. Минуло много дней колебаний и внутренней борьбы, в ходе которой Дэвид всячески пытался убедить себя в необходимости принять окончательное решение, но он по-прежнему не мог преодолеть свое нежелание порвать с Джан, и весьма осложнившееся положение продолжало сохраняться. И однако, он ясно понимал, что если не хочет оказаться предателем дела, которому посвятил себя, он должен немедленно положить конец их поздней, столь бурной любви.

Понимала ли Джан его состояние? В последнее время ее отношение к нему изменилось. Она вела себя отчужденно и несдержанно. Она больше не уговаривала его провести с ней вечер, выпить стаканчик виски и поболтать. Не было и намека на то, что она хочет его близости. Стало ясно, что дни их приятных безоблачных отношений миновали. Дэвид старался поддерживать формально-вежливый тон, несмотря на ее капризы и раздражительность. Оп продолжал готовить следующий номер журнала, проявляя скрупулезное внимание к каждой мелочи, имевшей отношение к его печатанию и распространению.

Он предчувствовал, что этот номер может стать последним, за который он несет ответственность. И решил превзойти себя, добившись наибольшей от него прибыли и наибольшего потока писем. В то же время он надеялся, что страсть и нежность, связывавшие его с Джан в прошлом, позволят им сохранить взаимное дружеское расположение, когда пути их разойдутся.

Глава XII

Листья на деревьях отливали золотом в лучах осеннего солнца, когда Дэвид шел после полудня парком Фицрой из типографии на квартиру Джан.

Он устал и был расстроен тем, как держалась с ним в последнее время Джан. Интересно, встретит ли она его сухо брошенным «Привет!» и равнодушным взглядом или небрежно чмокнет в щеку и рассмеется воркующим смешком, каким иногда еще пыталась удержать его.

От тлеющих сухих листьев, которые садовник сгреб в маленькие кучки, тянулись синеватые дымки, обволакивая стволы деревьев.

Дэвид остановился, пораженный мимолетной красотой этих окутанных дымом, залитых солнцем желтых деревьев.

И вдруг с удивлением услышал свое имя, произнесенное пожилой женщиной, которая сидела на скамейке неподалеку от дорожки.

Он подошел к ней.

— Подумать только, мисс Пиккет! — воскликнул он, с удовольствием узнав сухощавую фигуру и некрасивое лицо бывшей своей союзницы по «Диспетч».

— Теперь уже не мисс Пиккет, — живо откликнулась она. — Миссис Уильям Ли-Бересфорд.

— Простите, ради бога. — Глаза и улыбка Дэвида выразили извинение. — Я что-то слышал, хотя последнее время совсем не читаю светской хроники.

— Я так и думала. — Она подвинулась, освобождая ему возле себя место, и продолжала резким сухим голосом, столь памятным ему голосом Мисс Колючки: — Газеты ведь подняли по этому поводу целую шумиху. Роман века. Биллу стукнуло восемьдесят, когда мы поженились. Да и мне примерно столько же. Но мы плевали на них и были очень счастливы.

Она вздохнула, уйдя в воспоминания о минувшем счастье.

— Были? — переспросил Дэвид.

— Он умер год назад, — ответила она, стряхивая тягостные воспоминания. — А без него мне жизнь не в жизнь.

Тронутый силой ее горя, Дэвид не мог вымолвить ни слова. Он смотрел на хлебные и апельсиновые корки, разбросанные по зеленой лужайке играющими неподалеку детьми. Он глядел, как чистят о траву свои яркие, цвета апельсиновых корок, клювики черные дрозды, словно эти предметы, попадая в поле его зрения, могли помочь ему найти участливые слова но поводу ее скорби. Он понимал, что в его молчании больше сочувствия, чем в любых словах.

Очевидно утешенная его молчанием, м-с Ли-Берес-форд продолжала:

— Чего не знали сплетники, так это того, что мы с Биллом еще смолоду были любовниками. Когда он принял назначение на пост корреспондента агентства Рейтер в одном из городов Дальнего Востока и уехал, мы на годы потеряли друг друга из виду. Он женился, а я так больше никогда никого и не полюбила.

Тихая печаль смягчила резкость голоса, глубокие морщины разгладились и исчезли с поблекшего лица.

— После смерти жены Билл вернулся в Австралию. Мы снова встретились, — сказала она, развеселившись: уж очень забавным представилось ей создавшееся положение. — Он — пожилой человек, с брюшком, на голове черный берет, прихрамывает, опираясь на трость: эдакий поживший и много на своем веку повидавший человек с налетом богемистости. И я — неприметная старая дева, страдающая артритом, но весьма подвижная. На прогулках мы выглядели весьма комичной парой… У Билла была подагра и больное сердце; он с удовольствием приезжал и подолгу жил в моем коттедже в Блэк-Рок. Мы оба томились одиночеством, вот и решили провести остаток своих дней вместе.

Дэвид понял, что она рассказывает ему обо всем этом в память их былой дружбы. Для нее было облегчением поговорить с ним спокойно и откровенно. Мечтательная улыбка играла на ее губах, словно она воскрешала в памяти давно виденный сон.

— Бересфорд! Да как же мне не помнить Ли-Бере-форда! — воскликнул Дэвид — его вдруг осенило воспоминание о телеграммах и репортажах, производивших сенсацию в дни его молодости. — Великий журналист!