Отойти в сторону и посмотреть - Татьяна Соломатина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Немного печенья. Холодный чай из обшитой толстым войлоком армейской фляги… Макс подарил. «Пользуйся, я себе ещё сделаю. С утра в воду клади, чтобы войлок пропитался, и на солнце не оставляй. Всегда будет прохладный чай, поняла?..»
Вечером в Чимкент[4], который проскочили утром, – ужинать у друга Владимира Максимовича – владельца ресторана. Что-то ужасно вкусное. Похоже на тонкие ломтики отварного телячьего языка, но во рту тает, как пастила. С неподражаемым тонким букетом пряностей… Хозяин с полчаса пытает мужчин на предмет – угадать, из чего приготовлено. Никто не угадывает. «Это утка, ребята, обычная утка… И я бы не поверил, если бы сам не готовил!»
Весь оставшийся вечер мужчины пытают хозяина с целью выведать рецепт. Тот вежлив, радушен, но непреклонен. «Семейный рецепт, двести лет уж как, извините. Ко мне полгорода на это блюдо ходит…»
Ночуем у него же в огромной квартире со множеством балконов и террас. Запахи карамели, дерева и старины. Седой от пыли «шестьдесят шестой» всю ночь скучает под окнами…
Рано утром ненадолго в Кентау – «по делам».
Дальше, огибаем южные отроги Каратау и поднимаемся севернее, к пескам Муюнкум[5]. Базовый домик в посёлке с поэтично звучащим названием – Айгене. Мужчины говорят, что здесь задержимся суток на двое-трое…
День-другой без резкой смены обстановки и впечатлений – и ты немного успокаиваешься. Мозаичные фрагменты ощущений, наблюдений и мыслей наконец-то складываются в более или менее законченную картину.
Уже привычно – не идти на поводу у жажды, а удовлетворять её редкими маленькими глотками свежезаваренного горячего зелёного чая или из фляги. Взгляд обнаруживает странную особенность – отклоняться от прямой линии и заворачивать за отдалённые объекты. Тело наливается соком и какой-то непонятной силой. Откликаясь на зов пустыни, оно мгновенно включается в жизнь с первыми лучами солнца. В самом прямом смысле! Спишь-то ты всё равно в спальнике на крыше «шестьдесят шестого». Зачем нужны эти дома с их такими неестественными кроватями?! Спальник – другое дело. Зелёный брезентовый чехол с капюшоном. Внутри – кокон стёганого матраса. Потом ещё один кокон – простыня. Тоже с капюшоном. А дальше уже ты… Получается матрёшка!
Первый луч, лёгкое дуновение ветра – и глаза распахиваются, не помня снов. Тебе вообще уже начинает казаться, что сны – это только для тех, кто недоживает наяву…
Выкручиваешься из «матрёшки». Встряхиваешь и раскладываешь освежиться простыню-кокон. Быстро спрыгиваешь на землю. Пригоршню воды в лицо из рукомойника. Свежую морковку из ящика около кухни. Плотно зашнуровать кеды – обязательно с носками – так реже придётся вытряхивать песок! Шорты, косынку, флягу приготовленного с вечера чая – и… бежишь на зов.
Километр, полтора… Нужно успеть. Это важно! Таким мир уже не будет весь день!
Белесовато-жёлтые в утреннем свете барханы горками рассыпаны на глинистом плотном буром «асфальте» степи. Связанные между собой полумесяцами и острыми стрелками гребней – результат филигранной работы позёмки, – они никого не ждут. Погружённые на рассвете в себя, они неуютные. Но и не чужие… Ты выбираешь один и, прислонившись к гладкому, как слоновая кость, стволу саксаула, замираешь вместе с новорождённым миром. С миром, который через твои глаза вновь с удивлением и радостью разглядывает сам себя.
Ни шуршание черепахи где-то у подножья, ни шелест редкого кустарника… Только прозрачный тихий свет. Ты, свет и ветер…
Ветер, который дует здесь постоянно. Не освежающий, но и не надоедающий. С ним просто смиряешься, как с силой земного тяготения. Он не помогает, но и не мешает. Но он не безразличен, как скала. Скорости ваших с ним жизней – в отличие от камня – сопоставимы. Вам дано понять друг друга. Но ветер старше всех на этой земле и скуп на эмоции. За миллионы лет он привык разговаривать сам с собой, и ко всякому встречному-поперечному ему уже нет охоты обращаться.
Лишь в редкие дни, когда солнце переваливает за предел пикового зноя – где-то часам к четырём-пяти, – вдруг безо всякой причины может наступить затишье. Настолько полное, что пустыню мгновенно охватывает марево зрительных иллюзий. Нет, это не миражи идущих у кромки горизонта древних караванов, конечно. Просто воздух начинает слоиться. Плоскости – изгибаться. На миг повисает та самая «звенящая тишина»… Потом фоновый шум возвращается. Но уже другим. Сонным. Как будто кто-то неловко тронул объектив, и картина звуков расплылась, расфокусировалась, оставаясь при этом узнаваемой.
Вечерние барханы – совсем другие.
Пахнущие теплом, они больше походят на оранжевые куличики, которые уставшие от стихийных битв титаны оставили в песочнице, расходясь по домам…
Главное – взобраться с подветренной стороны. Чтобы собственные следы не нарушили естественную геометрию линий и плоскостей, когда ты будешь, повернувшись лицом к заходящему солнцу, прощаться с миром. Даже такая простейшая вещь, как человеческие следы – в самом прямом смысле, – в состоянии испортить эту безупречную мизансцену. Что уж говорить о «следах», оставляемых людьми в куда больших масштабах!
На закате нужно сидеть, погрузив руки в тёплый песок. Только так – на контрасте – ты не пропустишь, что начинает холодать. Тогда поднимаешься, скатываешься на ногах вниз, оглядываешься на «испорченный» следами склон и бежишь обратно в посёлок. Скоро ужин!
Прежде чем нырнуть за деревья на окраине, ещё раз останавливаешься и бросаешь взгляд на простор: земля, утомлённая, но прекрасная, развалилась в колыбели небес. Вдалеке отроги Каратау в лёгкой дымке… «Чёрные горы»…
Даже не верится, что мир когда-то мог быть недобрым…
Водитель Лёха говорит, что сейчас «в подножьях самые грибы». Какие? «Да как белые! Но немного другие… более пористые, что ли? Выцветшие… И собирать их надо до первых песчаных бурь». А потом что? «Потом есть невозможно – вся пустыня на зубах скрипит!»
Лёха весёлый. Даже бравый.
Вы сговариваетесь завтра после обеда – когда машина будет никому не нужна – отправиться в предгорья за грибами. Отец не будет возражать – только на кухне прибрать.
Отец Лёхе доверяет.
«Он – нормальный. Шебутной только. Всё в бой рвётся… А где твой крестик?..»
Чёрт! Чёрт! Чёрт!!!
Бабушкин крестик!
Обычный, медный. На тесьме, завязанной узелком.
Бабушку ещё совсем маленькой крестила её мама. А потом бабушка отдала крестик своей дочери: «Это наш, семейный. Носи. Мне уже ни к чему…» А та отдала его тебе… Ну, не совсем отдала… Ты выпросила. Непонятно зачем. Просто так было нужно. Мама всё равно его не носила, у неё был красивый золотой, на тонкой цепочке. А у тебя после крещения – серебряный, но… Мама ругалась: «Носи тот, которым крестилась!» – но отдала. Потом она ещё немного ругалась, что ты «таскаешь» его на обычной тонкой кожаной тесёмке: «Потеряешь!» А потом всё стало, как стало, – у мамы свой, а у тебя свой…
Что же случилось?! Может, тесьма от пота размякла и порвалась при неловком движении?.. Наверное. Но где? Где?! Это же могло случиться где угодно! Где угодно… Угодно в пустыне. А там один песок. Песок, песок и песок! Нет. Не может быть. Этого просто не может быть!..
(… – Чегой-то вы тут как в воду опущенные?
– Крестик, вон, свой потеряла.
– Крестик?.. Ну, это не беда. … Не расстраивайся. Крестик, если он свой, – вещь, конечно, нужная. Но без тебя – это просто кусок металла.
– Я не расстраиваюсь. Просто не верю, что он потерялся…
– Что должно появиться в твоей жизни – появится. Что должно уйти – уйдёт. Вера здесь ни при чём.
– А что не должно уйти – останется?
– Однозначно.
– Оно не ушло. Я знаю.
– Ну вот и славно. Знание – сила. А сила – это покой. Understand?..)
Планы на следующий день меняются.
Мужчины рано встают и уезжают куда-то «по делам». Говорят, что вернутся только к вечеру… С грибами придётся повременить.
Отец просит приготовить ужин. Ты долго думаешь, что пропустить: утренний зов или вечерний покой? Решаешь, что лучше всё сначала приготовить, а к ужину только разогреть. Тогда можно будет ещё до обеда отправиться в пустыню и попробовать поискать крестик. Вдруг он всё-таки упал не в песках, а где-нибудь по дороге?..
Шурпа – одно из самых любимых твоих «коронных» блюд. Плов вот у тебя не получается. Он – забияка. С ним нужно жёстко, уверенно… Наверное, это больше мужские черты, и прав отец, когда говорит, что ни одна женщина не приготовит его так, как мужчина.
«Шурпа – она хоть и суп, а всё равно – женщина. Любит, чтобы с ней разговаривали. Долго. Всё объясняли. Потакали… А с женщиной главное – терпение. Невзирая ни на что. Ни на время, ни на другие дела. Зато когда она насытится твоим вниманием, можно, обложив её мягкими подушками, спокойно оставить на время…»
