Записки военного коменданта - Александр Котиков

Как-то раз в ночное время мы попали в тяжелое положение в отбельном цехе. Надо было срочно запаять свинцовую трубу. Мы полезли в канаву – это такая траншея, в которой были собраны все трубы. Канава была немного меньше человеческого роста. Мы согнулись, пробираясь от люка в глубь канавы. Я как более юркий шел впереди с паяльной лампой, приготовленной для работы. И каково же было мое изумление, когда я увидел, как издалека на меня бежало много огоньков-глаз, в которых отсвечивалось пламя паяльной лампы. Я закричал, и мастер все понял, он выхватил из моих рук лампу и направил ее пламя на огоньки. То были крысы – много, много крыс. Сперва они остановились, потом бросились на нас. Мастер обжигал их пламенем, и они вынуждены были отступить. Мастер быстро вывел нас в люк, и сказал, что надо какое-то время переждать. Через час мы полезли снова в яму, но крыс уже там не было.

Будучи в деревне, я видел множество мышей во время уборки хлеба, но такое количество крыс в городе, да еще среди металла и кирпича, было удивительно. Потом я узнал, что именно в отбельном цеху было чем полакомиться крысам. А еще там было много мыла, и мы часто ходили в отбельный цех попариться в их чанах.

Летом 1917 года обстановка в Москве становилась все более острой. Праздничные молебны на дворе у красильного цеха сменились митингами. Кто только к нам ни приходил! Мальчишки были первыми: все же интересно, что там будет, кто кого ругать будет. Когда стали повзрослее, стали понимать кое-что, могли отличить выступление большевиков от других ораторов. К нам часто приходили большевики, а вот к нашим соседям на кожевенный завод повадились эсеры (Спиридонова) и меньшевики (Иерусалимский). Там были даже драки на митингах.

Где какая демонстрация – мы, мальчишки, также были впереди. Два случая я довольно хорошо помню. Было это во время октябрьского восстания. Один из подростков вашего цеха, некий Рябов, был старше нас года на два, и мы смотрели на него как на знающего человека. Он показал нам пистолет, который заряжался дробью, и сказал, что дворами может нас провести на Павелецкий вокзал. Мы, конечно, пошли за ним. А по дороге каждому хотелось потрогать его пистолет, подержать его в руках. Револьвер был слабенький, и в сутолоке кто-то нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, и эта самая дробина, которой он был заряжен, угодила Рябову прямо в пузо. Все мы перепугались, но быстро опомнились и отнесли Рябова в больницу, и там ему оказали первую помощь. К счастью, пуля-дробина застряла в брюшине и большого вреда ему не причинила. На следующий день нас собрали и сказали, что серьезного дела нам поручать нельзя, мы можем провалить. Нам было поручено следить за фабрикой с улицы, когда она не работала.

Второй случай – это наше участие в манифестации в день похорон жертв Октябрьской революции у Кремлевской стены. Наша колонна шла с Замоскворецким районом через Москворецкий мост, по Волхонке, мимо Манежа к Иверским воротам. И вот колонна подошла к могилам. Это две огромные траншеи, куда аккуратно становили гробы, которые несли рабочие, они провожали своих товарищей в последний путь. Мы знали, что в боях были жертвы. Слухи об этом мгновенно облетели общежития рабочих и как-то способствовали тому, что мастеровые группировались вокруг общежитий, у клуба фабрики, что-то обсуждали, кто-то кого-то посылал с заданием, но убитых мы, мальчишки, не видели. Но здесь, у братской могилы, мы сразу повзрослели. Особенно сильно сердце сжималось, когда оркестр играл «Вы жертвою пали в борьбе роковой», и мы увидели эти жертвы, до нашего сознания дошло, что эти люди убиты и никогда уже не вернутся, – наше зло, наше кипение обращалось против тех, кто их убил. В те минуты мы готовы были выполнить любое задание без страха, в нас кипела ненависть к тем, кто повинен в гибели рабочих. Их хоронят десятки тысяч рабочих, значит, они погибли за их интересы, значит, они погибли и за нас. У нас появилось желание поскорее включиться в какое-то нужное, общее дело, чтобы по-настоящему помогать нашим старшим товарищам.

С этих пор я стал искать советчика, который помог бы мне стать на верный путь.

Случилось это значительно позже, во второй половине 1918 года, на фабрику стал приезжать работник Московского Комитета молодежи Петр Делюсин. Он был организатором первой молодежной организации на фабрике. И вот мы, 15–16-летние ребята, начали действовать организованно. На наших собраниях мы часто спорили, ведь опыта ни у кого не было.

На одном из собраний стоял вопрос об отношении к религии. Все стремились доказать свою принадлежность к революции, а религия – опиум для народа, значит, появилась необходимость снять кресты, которые носили на груди. Многие снимали тут же, при всех, а некоторые не решались сами это сделать, тогда им помогали их товарищи. Это, конечно, не значило, что все сразу стали атеистами, но тогда нам казалось, что этим актом мы приобщаемся к революции.

Наша организация была на хорошем счету в Замоскворецком районе, мы даже принимали участие в районных собраниях молодежи.

Осенью 1919 года меня вместе с другими комсомольцами Веденского района Тульской области отправили в Тулу на военные сборы всеобуча. Наступил очень трудный период: Деникин взял Орел и был в 90 километрах от Тулы. Коммунисты были направлены на фронт. В ближайшем тылу создавался вооруженный резерв из молодежи. Были поставлены под ружье семнадцатилетние ребята. Мы тогда от зари до зари обучались военному делу, готовились влиться в боевые порядки сражающейся армии.

Поздней осенью гроза миновала. Под напором Красной армии Деникин отступил. Наши подразделения расформировали и всех направили по уездным центрам. Я снова попал в Белев. Там мы составляли обученные кадры Частей особого назначения, созданные незадолго до этого при уездных комитетах партии. Я выполнял задания командиров Частей особого назначения (ЧОН) и учился в средней школе имени Чернышевского (реальное училище).

Той же осенью 1919 года с помощью Ивана Коврежникова, прибывшего в наше село из Петрограда, нам удалось создать комсомольскую организацию. Два раза в неделю я приходил в деревню и проводил с ребятами необходимые занятия, беседы, давал задания, выполнение которых потом проверял, и мы все вместе обсуждали многие вопросы. То была пора какой-то неодолимой дружбы, увлеченности.

Осенью 1920 года по документам мне исполнилось 18 лет. Я решил, что теперь я могу вступить в Коммунистическую партию. Как-то, набравшись смелости, я влетел в кабинет секретаря Уездного комитета партии и сразу вывалил, что мне уже 18 лет и я прошу принять меня в РКП(б). Он встал из-за стола, подошел ко мне, сжал меня в плечах и, посмотрев мне в глаза, сказал: «Ну что ж, так и будет». Я быстро собрал рекомендации, президиум Уездного комитета партии рассмотрел мое заявление и меня приняли прямо в члены партии, учитывая мою активную работу в уезде и особенно в комсомоле.

Так в ноябре 1920 года я стал членом РКП(б). Я был на седьмом небе от счастья, охватившего меня.

Вскоре я был направлен на учебу в Тульский Коммунистический университет имени Владимира Ильича Ленина. Для меня наступил новый, очень трудный, но очень интересный период моего развития. В ту пору нам приходилось не только учиться, но и самим добывать еду для университетских столовых, а ночью участвовали в облавах на спекулянтов, дезертиров, в арестах контрреволюционных элементов, которых тогда было немало.

Одолевать науки нам было нелегко, но мы старались изо всех сил. Вспоминается мне один такой эпизод.

Директор университета профессор Игнатьев назначил публичное чтение рефератов на избранные темы. Первыми должны были читать наши активисты университета, в том числе и я. Тема моего реферата – «Движение декабристов». Готовился я тщательно, составил письменный реферат и был готов, как мне казалось, залпом его прочитать. Но когда вышел к трибуне, почувствовал, как подкашиваются ноги, заплетается язык. С трудом я преодолел это состояние, справился с волнением, отложил тетрадку в сторону и стал излагать свои мысли без записи. Аудитория замерла, глаза моих товарищей подсказывали мне поддержку, и я почувствовал всеобщее одобрение. Я благополучно закончил свой реферат. Потом, когда сел на место, не знал, куда положить свои руки, куда поставить ноги. Тут товарищи зааплодировали, а профессор Игнатьев подошел ко мне и по-отечески погладил меня по спине.

Потом реферат мой разбирали, критиковали, но в конце концов одобрили. Я был счастлив.

Когда программа курса была закончена, меня в составе семи товарищей оставили при университете в составе лекторской группы. И началась для меня новая полоса учебы и работы. Занимаясь в лекторской группе, я работал заведующим отделом пропаганды Привокзального райкома РКП(б) в Туле. Теоретическая учеба шла параллельно с практической работой.

После X съезда РКП(б), проходившего в марте 1921 года, наша лекторская группа в Университете решила, что в данный момент наиболее важное дело – это борьба с бандитами в Средней Азии. Мы написали письмо в ЦК РКП(б) с просьбой отправить нас туда. Но нам ответили, что прежде всего нам надо учиться. Через некоторое время мы вновь написали в ЦК РКП(б). В конце мая нам ответили положительно. Но направили нас не в Среднюю Азию, а на Украину на усиление партийной организации.