Новый Мир ( № 3 2006) - Новый Мир Новый Мир

Анна вдруг припомнила, что когда-то слушала в Доме кино лекции профессора, просто не сопоставила два облика — дальний и ближний. Вблизи знаменитостей выходил обман: в жизни они оказывались меньше и обтерханней, не такими отлакированными, как в кино. И пусть бы оставались на экране, не носили на шее цветных платочков, не целовали рук официанткам. Зачем с народом братаются? И профессор суетится, сплетничает, ищет сам не знает чего. Читал бы лекции в костюме, а иначе реальное и придуманное сплелось до полной насмешливости.

Александр Ильич тем временем успел вбежать в комнату и встал как вкопанный, узрев “Диспетчера”. Лицо его засветилось, старик слегка подпрыгнул и вытащил из кармана лупу.

— Она ваша?

Анна кивнула.

— Поздравляю! — Он облизнулся, как кот на сметану, и впился в картину. — Многосмысленность. Сразу и Иов, и Вечный жид, и Пан, и много чего в одном облике. Красноречиво, но зыбко, а ведь краски грубы, суггестия в живописи — редкость.

— Я не продаю, — остановила Анна расходившегося профессора.

— Почему? — Он озадаченно приоткрыл рот, и на лиловом блеснуло золото. — Уважаемая! Как это может быть? Зачем она вам? Какая вам лично в ней нужда?

— А какая нужда продавать?

— Так вы… так вы сможете…

— Дачку купить? — съязвила Анна.

— Картина должна быть в галерее, не след ей в углу пылиться. Тем более такая. Это для нее неудачная судьба.

Анна посмотрела на диспетчера и прочла в его глазах согласие со словами старика. Надоело тебе прятаться? Эх ты, и сам бедолага, и планида твоя злосчастная!

— Надо с дочерью посоветоваться.

— Это другой разговор, — согласился старик. — Она-то, надеюсь, от дачки не откажется?

— Как знать…

— Запирайтесь хорошо, — посоветовал, уходя, Александр Ильич. — Город криминальный. Я не распространяюсь, но дамы в галерее болтливы… Рабин хочет приобрести полотна Ганшина, конкретно “Диспетчера”, и кое-чего из старого каталога Майского. Между нами, такая покупка — событие в масштабах страны, о губернии я уж и не говорю… — Он повернулся и быстро исчез за дверью.

Побежал сообщать, решила Анна. Как же она сплоховала? Растрезвонит ведь старик, а Сашка картину прячет. Старики в деревне, где она выросла, так не суетились. Пиво пили под липой, мост постоянно чинили, а так, чтобы скакать, за ними не водилось.

В дверь снова зазвонили, и Анна решила, что профессор что-то забыл. Открыв, она попятилась от неожиданности. Пожилой гражданин на пороге с трудом улыбнулся и приподнял шляпу. Улыбнулся насильно, а вообще виду был мрачного.

— Мы с вами не знакомы, моя фамилия Зубов. У меня к вам деловое предложение, если позволите.

Анна открыла дверь и впустила незнакомца. Он, занервничав, пробурчал, идя по коридору:

— Я бы хотел купить у вас картину на выгодных условиях.

Ну и ну, поразилась Анна проворству профессора. Не успел выйти, как уже просыпал.

— Кому выгодных? — уточнила она.

— Вам.

— А почему мою? Других нету?

— Подходит по параметрам.

— По каким?

— По всем.

— Мне она тоже подходит, — возразила Анна.

— Сделаете в квартире евроремонт, и еще останется на дачу.

Анна всплеснула руками. И про дачу успел разболтать, надо же. Вот так профессор!

— Где ж ты раньше был, добрый Дедушка Мороз? — не удержала досады Анна.

Гость заметно огорчился, но огорчение долго не задержалось, а перескочило в суровость.

— Не хотите, значит, повысить благосостояние?

— Нет.

— Трудно разговаривать с человеком, у которого все есть. — Он усмехнулся и добавил: — Кроме ума.

Анна покраснела от возмущения.

— Извините, простите. — Он поднял вверх руки, сдаваясь.

— Гражданин, — попросила она. — Шли бы вы… — Почему-то концовка вышла угрожающей. — Лучше вам уйти.

— Прогадаете.

— Гражданин… — опять затянула она и смолкла.

Он беззащитно снял очки и посмотрел так, как и нищие не глядят. Увидела бы на паперти, сразу б отдала все деньги. В глазах твердо застыла жуткая умелая пустота. Будто кто-то подчистую выел ему нутро.

— Я подумаю, — сказала она, только чтобы его утешить, и лицо переменилось на обычно хмурое. Может, сумасшедший, подумала Анна. Бывает, с виду приличный человек, а при этом псих настоящий. Слишком быстро меняет лицо — то так глядит, то эдак. Кто ж так нервно делает деловые предложения? Подозрительно что-то.

Анна пошла его проводить, а вернувшись, села глядеть в узор ковра, оперевшись кулаками, вдавленными в диван.

— Видишь, — укорила диспетчера, — какая суматоха. Все тебя хотят. Ценность ты.

— Плод гения, — с усмешкой согласился тот.

Неделю она терпеливо сносила начавшиеся после похорон неожиданности. Непонятно, с чего диспетчер вдруг стал так важен, и надо звонить дочери Александре, признаваться, что про картину кое-кто разузнал и покупатель заявился. Про Сашкину жизнь думать было бесполезно. Она была до того странной, что назвать, в чем эта странность, Анна не бралась. Как будто та что-то знала, о чем знать не надо. Не то чтобы страшно или запрещено, а просто лишнее. Так не принято, не делают, не живут, не ведут себя. Например, если бы поезд шел не по рельсам, а в стороне, без рельсов и без шпал. Бывают у математиков задачи, которые они из века в век решить не могут, так и Саша что-то такое подразумевала своим видом. Сама была такая задача. Посмотришь на нее и сразу подумаешь — что-то не так, и беспокойно становится, будто перед грозой ветер поднимается.

Анна меняла цветы в круглой вазочке возле Лениной фотографии. Махмуд относился к цветам цинично, откусывал им головы, и пришлось переставить фото повыше, на книжную полку. Книги тоже пришлось переместить. Постепенно, как карусель, передвинулась вся комната.

Махмуд тем временем приволок птицу. Убил и аккуратно съел, похрустев косточками и оставив на балконе немного желтых перьев. Анна последнее время с ним враждовала. То, как он жрал цветы покойного, ей не понравилось, да и птицы не еда. Слишком он стал похож на ассирийца, с его-то хвостом из него б получился отличный чистильщик обуви. Тем более ассириец пропал, и не было ли тут какого переселения душ? Жить с ассирийцем, переместившимся в кота, было бы уже слишком. Даже не смешно.

Зачем живет такой человек, раздумывала она о себе. Для грусти о Лене, которого проворонила при жизни? Чувствуя себя дурой-вороной, Анна в отместку все хуже относилась к Махмуду и огорчалась при мысли, что вдруг это и есть старость, когда ты уже понимаешь, кем тебе назначено родиться в следующий раз.

3

— Минуточку, — окликнул певец Сашу. — Вы сказали, что знаете всех? И господина Бондаренко тоже? Может, познакомите меня?

— К сожалению, не могу. — Она собралась было снова отвернуться.

— Погодите. — Певец сделал шаг и приглушил голос. — Я хотел бы принести извинение за тот эпизод. Ну, с романсом… Давайте вечером поужинаем в кафе. И вы расскажете мне об этом. — Он показал папку, и она кивнула.

Вечером они сидели в ближайшем к офису китайском ресторане.

Пока готовили еду, певец втолковывал Саше насчет Бондаренко, который пустил деньги немецкого фонда на сомнительные нужды. Потом внезапно заявил, что будет говорить ей “ты”.

Она слушала равнодушно, а тут, растерявшись, застыла, не проронив ни звука. Посмотрела со смутной надеждой, тотчас перекрывшейся смятеньем. Тем, что он видел в первый раз, когда ей пел. Ему нравилось это выражение. Сильное чувство — вот что она являла собой в состоянии беззащитности. Перед этим было не устоять.

Ей с трудом давалась еда. Кусок во рту, заметное усилие, успех. Краткое смущение. Казалось, еще немного — и он увидит, как под тонкой кожей струится кровь, потом почувствует, как желудочный сок обволакивает еду и движется с ней дальше вниз. Она была как прозрачный сосуд, но это не отталкивало. Женщины после тридцати бывают прелестны. Они уже не скованы и могут позволить себе искренние чувства. В то же время они еще не относятся к мужчинам как к развлечению. Поев, она скомкала салфетку.

— Бондаренко бандит, — втолковывал певец. — Он учит в школе сирот, дарит им компьютеры, опекает. Потом посылает убивать. Потом плачет на их похоронах.

— Откуда вы знаете?