Испытатель. Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский

Глава вторая. Шило

Кипит во мне бельчонка кровь,

Вдохнула силы мне любовь,

Таким внезапно сильным стал,

Что колесо своё сломал!

1

Любой лётчик-испытатель знает удивительные свойства шила, не известные ни плотнику, ни сапожнику. Шило можно вставить в хвостовое оперение самолёта таким образом, что в момент резкого манёвра оно заклинит тяги, и машина потеряет управление.

Дальше воля случая, которая не пугает испытателя, – она является его родной стихией. Никакая экспертиза при всём желании не сможет на все сто процентов установить истинные причины аварии, а версии опытных специалистов, знакомых, в том числе с удивительными свойствами простого сапожного шила, доказательством в суде не являются.

Подготовка к демонстрационному полёту шла полным ходом, и вдруг неподражаемая Урсула сообщила мне, что есть такой куратор из гестапо по имени Эрих Нобль, противный субъект себе на уме, он роет под меня, как крот, грызёт подо мной, как моль. Нобль, видите ли, желает устроить грандиозную провокацию, но зачем она ему потребовалась, ей неизвестно.

– Дорогая Урсула, откуда ты узнала?

– Не спрашивайте, герр майор! Он ухаживает за мной, а я, я… В общем, не спрашивайте!

В довершение ко всему девушка разрыдалась у меня на груди. Я был в таком смятении, какое бывает у лётчика в кабине самолёта на взлёте в сплошной туман, когда видимость нулевая, а все приборы ориентации в пространстве, как назло, вышли из строя.

После памятной вечеринки с ковбойским родео на мустанге, в роли которого неожиданно оказался уважаемый Мессершмитт, Урсула сильно изменилась. Надо было быть крупным идиотом, чтобы не понять, что девушка влюбилась, и надо было быть полным дураком, чтобы не увидеть, в кого.

Милая Урсула, птичка певчая. Однако что я, интересно, мог сделать?

Все мои помыслы поглотила другая девушка. Дело не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже.

Искренность Урсулы, её чуткость, внимательность ко мне, самоотверженность в исполнении служебных обязанностей не переставали меня восхищать каждый день нашей совместной работы. Если я садился в самолёт, то знал, что не будет никаких недоразумений, вроде того, что масло решило испариться не вовремя, стекло в кабине подумало, что ему гораздо удобнее оставаться грязным, а новый трос элерона вдруг закапризничал, как ребёнок.

Было очень приятно, когда Урсула без слов угадывала мои маленькие желания, – забирала перчатки, подавала полотенце, подносила термос с кофе или напёрсточек коньяка. Такой великолепный кофе получался только у пташки по имени Урсула, и такой вкусный коньяк ловко плескала в напёрсток именно Урсула, милая птичка в клетке авиационного ангара, тонкий голосок и чуткость которой творили настоящие чудеса.

Долгие взгляды Урсулы я неизменно оставлял без внимания и говорил только о работе. Теперь же, когда она, рыдая, сообщила мне об интригах Нобля против меня, я окончательно понял, что, седьмое июня, без всяких шуток, мой судьбоносный день. Прости меня, дорогая Урсула, но я люблю Хелен.

Нобль хочет моего тела, он его получит, а Сорокин вызволит. Главное, я останусь в Германии после окончания срока контракта и смогу решить свой личный вопрос.

Кстати, я добросовестно сфотографировал все свои наблюдения по Мессершмитту и вообще всей работе на германском авиазаводе на плёнку. Её вместе с портативным фотоаппаратом любезно предоставил Сорокин.

Я зашил крошечную кассету с готовой плёнкой в игрушечный башмачок гнома, который успел сшить в часы своего досуга, и передал его Сорокину, чтобы он передал игрушечный башмак с курьером в Москву для вручения в качестве подарка моей племяннице, у неё в июне как раз день рождения. Понятно, что кассета с плёнкой, будучи вовремя вынутой из башмачка, двинется по другому московскому адресу.

Сорокин с видом волшебника заверил, что теперь всё сделает, как надо. Нам даже удалось распить с ним бутылку сухого красного испанского вина.

Захмелев, он посоветовал мне быть немного осторожней в плане интима. Лобок рассказал ему, как товарищ Сталин стал свидетелем нашей с Хелен интимной сцены.

Я искусно изобразил удивлённое лицо, но не помогло. Сорокин оглушительно расхохотался.

– Брось, Шаталов! У тебя в особняке стоят «жучки». Тебя пишут на магнитофон и рисуют на киноплёнку. Ты у нас – кинозвезда крупной величины, наверное, Николай Черкасов, не меньше! Представь теперь, что подстроил Лобок. Я тебе сейчас рассажу. Монтаж не хуже, чем у Сергея Эйзенштейна. Товарищ Сталин решил ещё раз просмотреть киноленту «Александр Невский», чтобы убедиться в правильности намерения присудить фильму Сталинскую премию, поскольку кинофильм, по его мнению, вовсе не утратил актуальность, как полагают некоторые. Сюжет фильма ты, конечно, помнишь. Так вот, представь картинку. Крестоносцы в зловещих рыцарских доспехах в плотном конном строю с копьями наперевес мрачно шествуют в ледяном спокойствии под потрясающую музыку Сергея Прокофьева на волнующиеся русские полки. Ещё миг, и бронированное свиное рыло врежется в русский пехотный строй. «Какой у нас замечательный режиссёр Сергей Эйзенштейн, – сказал товарищ Сталин. – Дай ему дерьмо, он из него конфетку слепит, только сейчас разглядел. Похоже, фильм, в самом деле, следует снять с полки». Однако ты ни за что не угадаешь, что произошло в следующий момент! Картинка вдруг поменялась. Вместо холодящего разум и сердце строя рыцарей Ливонского ордена симпатичная девушка в полотенце, обёрнутом вокруг голого впечатляющего тела, изогнулась в поклоне, словно японская гейша, и предложила на подносе кофе в постель какому-то мужчине, догадайся с трёх раз, кому. Причём кофе в постель происходило под ту же потрясающую по силе драматизма музыку. Не успел товарищ Сталин рот раскрыть, чтобы вопрос задать, как картинка успела вновь поменяться. Снова жуткие крестоносцы! Бронированное свиное рыло ударило, с трудом раздвинуло, затем протиснулось и глубоко вошло в русский строй. Двинулась ходуном жаркая бойня. Каково, а? Товарищ Сталин, ни слова не сказав, досмотрел фильм до конца. Вот выдержка! Он – человек мудрый, может промолчать, но никогда ничего не забывает. Лобок якобы не выдержал и сам пояснил, хотя товарищ Сталин ничего не спрашивал. Лобок объяснил, что монтажник напутал и случайно врезал кадр не из той бобины. Я думаю, Лобок лукавит, он специально тебя подставил. чтобы ты повис на крючке у вождя. Однако запомни, что интимные сцены – ерунда. Твой подробный отчёт о работе на заводе в Аугсбурге и на аэродроме под Берлином перевесит все интимные сцены, вместе взятые, а задержка в Германии будет рассматриваться как ответственное секретное задание. Понял? Положись на меня. Всё будет хорошо, однако имей в виду, что за тобой внимательно смотрят из Москвы, не расслабляйся. Заграница для советского человека понятие весьма условное!

Я вопреки совету Сорокина как-то сразу расслабился после столь обнадёживающего заверения. Мы с Виталием лихо протестировали вторую бутылку эксклюзивного вина. Я вдруг почувствовал себя совершенно счастливым, прямо как в детстве, когда отец пообещал, наконец, взять с собой на рыбалку ловить не кого-нибудь, а настоящего сома!

Секретное задание под тем соусом, который невзначай приготовил Сорокин, меня вполне устраивало. Ещё бы!..

Всё складывалось замечательно. Оставалось лишь замутить, – Сорокин всё сделает, как надо. Даже обыкновенный рис становится блюдом, если в нём появляется перчинка. Для меня главное было под любым предлогом задержаться в Германии и жениться на Хелен, а дальше, я был уверен, всё образуется.

Казённые обстоятельства грудой водянистого пресного риса мешали осуществлению моей мечты, а Сорокин, словно опытный шеф-повар элитного московского ресторана, бросил оригинальную перчинку в невкусную рисовую мазню. Ай да, Виталий!

2

Седьмого июня на военном аэродроме в пригороде Берлина на закрытом просмотре собрались именитые гости. Среди них выделялись гауляйтеры из Баварии и других земель. Спесивые нацистские бонзы с пивными животиками, крупными лысеющими головами, дряблыми серыми лицами и тусклыми, как агаты, глазами важно расселись на передвижной трибуне лётного поля.

В момент перед самым открытием мероприятия на белоснежном Хорьхе с открытым верхом подъехал Герман Геринг. Человек несведущий мог принять его за какого-нибудь князя Монако или итальянского короля, – таков был внешний вид ближайшего на тот момент соратника Гитлера.

Впечатляющий белый, как снег, мундир с ярко-алыми отворотами сидел превосходно, а великолепной фуражке с высокой тульей и внушительному позолоченному жезлу рейхсмаршала, в самом деле, наверное, позавидовали бы все без исключения европейские монархи.