Спартанский лев - Виктор Поротников

   — Да, знаю. — Ксанф вяло покивал головой. — Был какой-то очередной праздник, и ты пела в хоре, восхваляя Леду, супругу Тиндарея. Весёлая у вас тут жизнь, в Лакедемоне! На каждый месяц выпадает по два-три праздника.

   — А в Тегее разве не так?

   — Умоляю, не вертись! — повысил голос Ксанф, — Тегейцы в отличие от спартанцев, милая Дафна, не считают зазорным заниматься ремёслами, поэтому свободного времени у моих сограждан гораздо меньше. А наши праздники не столь часты и продолжительны.

   — По-твоему, все спартанцы бездельники? — нахмурилась Дафна. — И праздники у нас затеваются от нечего делать?

   — Я этого не говорил, — спокойно возразил Ксанф. — Мне ведомо, что спартанские граждане подчинены суровой дисциплине, которая обязывает их постоянно совершенствовать своё воинское мастерство. Я даже скажу больше, милая Дафна, спартанцы просто помешаны на разговорах о доблести, а ваша молодёжь все дни напролёт занята укреплением мышц и развитием выносливости. Благодаря этому спартанское войско и обладает такой небывалой мощью. Что ж, воинское умение — это тоже ремесло. И с этим не поспоришь. Только, на мой взгляд, ремесло, замешенное на крови, смахивает на преступление. А от закона, повелевающего убивать слабых младенцев, и вовсе веет чем-то нечеловеческим. Ты не находишь? Даже дикие звери, низшие существа, не расправляются со своими детёнышами, как бы слабы те ни были.

   — Ты это серьёзно, Ксанф? — не поворачивая голову, промолвила Дафна. Её голос прозвучал с угрожающей настороженность. — Ты осуждаешь стремление спартанцев к доблести? И тебе не нравятся законы Ликурга?

   — Прошу тебя, не сердись, — миролюбиво сказал Ксанф. — Я свободный человек и имею право на собственное суждение. К тому же я не спартанец. По-моему, законы Ликурга давно устарели. Ликург создавал свои законы по образу и подобию законов критян, ведь он ездил на Крит, чтобы ознакомиться с жизнью дорийцев. Критяне во все времена отличались необузданной свирепостью, стремлением к грабежам и кровопролитиям, это общеизвестно. А во времена Ликурга Крит и вовсе был рассадником зла и всевозможных распрей. Чтобы выжить в столь жестоком мире критянам и понадобились жестокие законы, прославляющие сильных и уничтожающие слабых. Ликург своими законами сплотил спартанцев против внешних врагов, которые в ту пору грозили Лакедемону полным уничтожением. Это в какой-то мере оправдывает жестокость и бессердечие законов. Однако с течением времени Спарта возвысилась настолько, что ныне ей не страшен никакой враг не только в Пелопоннесе, но и во всей Элладе. Победоносные походы царя Клеомена, Леонидова брата, прекрасное тому подтверждение.

Ксанф сделал паузу, размешивая краски в маленьких алебастровых чашечках. Для него это была не просто обычная работа, но почти священнодействие...

Дафне же после всего услышанного долгая пауза показалась слишком томительной. Поэтому она нетерпеливо промолвила:

   — Я слушаю тебя, Ксанф. Почему ты замолчал?

Ксанф, полагая, что его точка зрения заинтересовала Дафну, продолжил свои рассуждения с ещё большим воодушевлением. Однако чем дальше он развивал свою мысль о несоответствии существующих ныне нравов с теми моральными установками, каких придерживаются законы, тем больший внутренний протест пробуждался в душе Дафны.

   — Как ты можешь судить, Ксанф, о том, чего не понимаешь! — Она перебила живописца на полуслове. — Ты разбираешься в красках, в том, как изобразить всякое одушевлённое тело и любой неодушевлённый предмет. Ликург был великим человеком и составленные им законы подтверждают это. Во всей Элладе свободнорождённые гречанки не смеют и шага ступить из гинекея без сопровождения служанок или родственников. Разве это нормально? Жёны и сёстры знатных мужей в любом из городов Эллады подобно рабыням прикованы к веретену и ткацкому станку, не говоря уже о том, чтобы посещать стадий и гимнасий. Ликург избавил спартанок от скучного прозябания на женской половине дома. Только в Лакедемоне женщина сильна духом и прекрасна внешне как богиня, поскольку избавлена от уз домашнего рабства.

   — А приучение подростков к воровству, это тоже великое благо? — язвительно бросил Ксанф. — Неужели великий Ликург не мог понять, что тем самым непоправимо калечатся юные души? Сначала воровство, потом убийство ни в чём не повинных людей во время криптий[158]. Прекрасное воспитание, клянусь Зевсом!

   — Воровство воровству рознь, — возразила Дафна. — Юных спартанцев приучают красть еду, а не золото и скот. Ликург хотел, чтобы подростки, воровством добывая себе кусок лепёшки, с младых лет приучались не только к лишениям, но и к смелости и сноровке, необходимым при кражах в людных местах. А убивая илотов, юные спартанцы приучаются не бояться крови, привыкают к оружию и обретают умение нападать внезапно из засады. Все эти навыки необходимы воинам.

   — О да! Ради воспитания бесстрашных воинов Ликург и создавал свои законы, — ехидно заметил Ксанф. — Однако в итоге все труды Ликурга пошли прахом. Спартанцы хоть и стали лучшими воинами в Элладе, но это не избавило их от поражений. Порабощённые Спартой мессенцы в прошлом не раз побеждали лакедемонян в битвах. И аргосцы, бывало, их разбивали. Не смогли спартанцы победить и тегейцев. — Голос Ксанфа обрёл горделивые нотки. — А ведь мои сограждане не отдают всё своё время воинской подготовке. И тем не менее они сокрушили взращённых Ликурговым строем бойцов. Как ты это объяснишь, Дафна? Кстати, дорогая моя, голову поверни чуть вправо, а плечи...

Разговаривая, Ксанф продолжал писать картину.

   — Не стану я тебе ничего объяснять! — резко произнесла Дафна и поднялась со стула. — И позировать тебе, негодяю, больше не собираюсь. Прощай!

Схватив со скамьи своё покрывало, Дафна решительно направилась к двери. Сделав несколько шагов, она обернулась и выплеснула на остолбеневшего Ксанфа остатки своего неудержимого гнева:

   — Не радуйся, презренный! Наступит срок, и спартанцы рассчитаются с тегейцами за прошлые обиды. Не мужество и не воинское умение помогли тегейцам взять верх над спартанцами, но заступничество бессмертных богов. И тебе, ничтожество, это известно не хуже меня!

Стремительно повернувшись, Дафна скрылась за дверной занавеской. Художник, потерянный, ещё долго стоял возле своей картины, установленной на треноге, и вертел в руках измазанную краской кисть. В его голове звучала строфа из «Илиады», неожиданно пришедшая на ум:

О жесточайший Кронид! Хочешь ли сделатьмой труд бесполезным?Ужели напрасно потом, трудясь, обливался я?..

Леотихид пришёл домой с праздника в приподнятом настроении. Первым делом он поспешил в покои Ксанфа, дабы поделиться с ним впечатлениями и обрадовать радостной вестью.

   — Радуйся, дружище! — прямо с порога воскликнул Леотихид, оказавшись в мастерской художника. — Скоро ты сможешь приступить к работе над картиной «Афродита и Адонис». Сегодня в Спарту прибыл гонец от Леонида. Аргосцы разбиты! Спартанское войско на днях вернётся домой. Леарха среди убитых нет. Всё прекрасно, друг мой!

   — Я так не думаю, — мрачно промолвил Ксанф, растирая в глиняной плошке оранжевую краску, полученную из размолотых в порошок морских кораллов.

   — Что случилось? — спросил Леотихид.

Ксанф, не скрывая раздражения, поведал Леотихиду о своей размолвке с Дафной.

   — Она вела себя очень грубо! — жаловался Ксанф, вытирая руки холщовой тряпкой. — Она оскорбляла меня, называла ничтожеством и негодяем. Каково, а?.. Я не последний из живописцев в Элладе. У себя на родине я пользуюсь почётом и уважением. Наконец, я гораздо старше Дафны. Простить такого этой негодяйке я не могу.

   — Зря ты при Дафне начал критиковать наши законы, друг мой, — заметил Леотихид. — Ты можешь это делать только при мне или при моей жене. В Лакедемоне вообще очень мало людей, как среди мужчин, так и среди женщин, порицающих законы Ликурга. Ксанф, неужели у тебя не нашлось иной темы для беседы? Неужели, общаясь с Дафной в течение трёх месяцев, ты так и не понял, что она за человек?

   — Сам не пойму, как это получилось, — пожал плечами расстроенный Ксанф. — Я не думал, что мои отзывы о законах Ликурга она примет так близко к сердцу.

   — Не печалься, друг мой. — Леотихид покровительственно обнял Ксанфа за плечи. — Я помирю тебя с Дафной.

Во второй половине дня празднование дня рождения царя Полидора, как обычно, продолжалось уже в узком домашнем кругу. Повсюду шумели пиршества. Над узкими кривыми улочками, над черепицей крыш тянулся сизый дымок от очагов, пропитанный запахом жареного мяса. Тут и там из окон и внутренних двориков слышались громкие мужские голоса, женский смех, звучали песни под переливы флейт.