Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.) - Александр Зимин

Дела внутренние в 1527–1529 гг. характеризуются настойчивым стремлением Василия III добиться полного подчинения служилых князей и бояр. Вместе с тем брак с Еленой Глинской привел к перегруппировке в составе великокняжеского окружения. Старомосковское боярство вынуждено было потесниться и уступить ряд позиций северским служилым княжатам. 28 февраля 1527 г. из «нятства» был выпущен дядя великой княгини Михаил Глинский. Ближайшему родичу молодой жены великого князя негоже было коротать свои дни в темнице. Глинский получил «свою казну и отчину» Стародуб-Ряполовский, находившийся вдали от литовских рубежей. Последнее в какой-то степени затрудняло возможность повторения его попытки бежать к Сигизмунду. Князь Михаил вскоре занял видное место при великокняжеском дворе. Сразу же после освобождения его «для прочности» женили на дочери князя Ивана Немого Васильевича Оболенского[1233]. Оболенские в последний период правления Василия III принадлежали к наиболее близкому окружению великого князя. А после смерти Василия Ивановича князь Иван Овчина Телепнев-Оболенский стал фаворитом Елены Глинской.

Князь Иван Немой выдвинулся при дворе сравнительно недавно. Впервые в качестве боярина он фигурирует на свадьбе Василия III в начале 1526 г., но уже в конце года сопровождает великого князя в его поездке на Тихвин[1234].

В целях «гарантии» верности князя Михаила Глинского в том же феврале 1527 г. с целой группы видных княжат, бояр и детей боярских была взята поручная грамота в том, что они должны будут нести прямую ответственность в случае побега князя Михаила. 47 человек обязывались князьям Д. Ф. Бельскому, В. В. Шуйскому и Б. И. Горбатому выплатить 5 тыс. руб., если Глинский сбежит. А уж те несли ответственность перед самим великим князем. Отныне недостаточно было крестоцеловальной записи самого опального вельможи (такую запись, например, дал в октябре 1506 г. князь К. И. Острожский[1235], а потом сбежал). Требовалась двустепенная порука цвета московской знати.

Приближает к себе Василий III и представителей княжат Северо-Восточной Руси. Так, осенью 1528 г. он женит князя Ивана Хомяка Даниловича Пенкова на своей свояченице (сестре Елены Глинской)[1236]. Отец Ивана Хомяка князь Данила считался старшим в роде ярославских княжат. Положение его сыновей (старшего Василия и младшего Ивана) напоминало положение служилых княжат: оба князя боярами не были, а князь Василий сохранял какие-то суверенные права в Вологодском уезде[1237]. Сам князь Иван появился при дворе сравнительно недавно (в разрядах упоминался в 1521 г.[1238]) и в изучаемое время ничем особенно не выделялся.

Вместе с тем Василий III зорко следил за тем, чтобы позиции его удельных братьев ни в какой мере не усиливались. Князья Юрий и Андрей в минуты военных опасностей и во время других важных событий должны были находиться вблизи великого князя. Переход на их службу представителям знати был фактически запрещен. Так, очевидно, летом 1528 г. опала постигла князей Андрея и Ивана Михайловичей Шуйских за попытку отъехать ко князю Юрию Дмитровскому. Князья Андрей и Иван тогда были молоды[1239], надежды «выбиться в люди» при дворе Василия III, где видные места занимали их старшие родичи Иван и Василий Васильевичи Шуйские, у них не было. Возможно, именно поэтому они я попытались искать счастья при дворе князя Юрия, которому служили многие представители младших ветвей известных княжеских фамилий. Но не тут-то было. Великий князь расценил это как побег. А так как шутки с державным братом были плохи, князь Юрий Иванович выдал беглецов великокняжеским представителям — князю Ю. Д. Пронскому и дьяку Е. Цыплятеву. Шуйские были «окованы» и разосланы по городам. Но на этот раз для беглецов дело обошлось благополучно[1240].

В июне 1528 г. 28 князей и детей боярских выступили поручниками «по опальных» Шуйских («в вине государя за отъезд и за побег выручили»). Поручники гарантировали уплату 2 тыс. руб. боярам, отвечавшим непосредственно перед великим князем в случае нового побега Шуйских[1241], князю Б. И. Горбатому и П. Я. Захарьину.

23 августа 1529 г. взята была запись с князя Ф. М. Мстиславского. Позднее (в 1531 г.) князь Федор вспоминал: «Сказали государю моему, что яз мышлю ехати к Жигимонту королю, и государь меня, князь великий, пожаловал, опалы своей на меня не положил». Но все-таки Ф. М. Мстиславский был вынужден целовать крест и принести присягу в верности московскому государю[1242]. Это был документ иного типа, чем поручные «по опальных» М. Л. Глинском и братьях Андрее и Иване Михайловичах Шуйских. Присягал сам князь Федор. Для прочности великий князь выдал за Мстиславского замуж свою племянницу, дочь царевича Петра и своей сестры[1243]. В связи с этим и составлена была крестоцеловальная запись («государь пожаловал, велел собе служити… и пожаловал меня государь, дал за меня свою сестричну, княжну Настасью»). Присяга близка была по формуляру к той, что в 1525 г. дал князь И. М. Воротынский. Князь Федор обязывался «до живота» служить Василию III и его детям, не отъезжать ни к его «братье», ни в Литву, не приставать к государевым «лиходеем», не сноситься без ведома великого князя ни с Сигизмундом, ни с кем-либо из Литвы, доносить о всех умыслах против великого князя и т. п.

Присяга князя Федора могла иметь еще одно значение. Дело в том, что вот уже три с половиной года как Василий III вступил в брак с Еленой Глинской, а детей у него все не было. Надо было снова задуматься над судьбами престола. Ранее наследником великого князя, вероятно, был умерший теперь уже царевич Петр, принесший присягу на верность, сходную с той, которую дал в 1529 г. князь Федор Мстиславский. Поэтому, выдавая замуж дочь Петра Анастасью за князя Федора, Василий III мог рассчитывать на то, что он в будущем сможет передать русский престол Мстиславскому. Но если такие надежды у него и были, то им не суждено было сбыться.

В 1527–1529 гг. при великокняжеском дворе возросло влияние иосифлян. Великий князь щедро благодарил тех, кто оказал ему неоценимые услуги в скользком деле о втором браке. В 1526 г. на владычество поставлены были два новых лица: 9 апреля епископом Пермским стал Алексий (из игуменов Кирилло-Белозерского монастыря), а 4 марта Кирилл сделался архиепископом Ростовским[1244]. Об их взглядах, правда, в нашем распоряжении сведений нет. 4 марта 1526 г. новгородским архиепископом стал архимандрит Лужицкого (Можайского) монастыря Макарий[1245]. 17 лет после отстранения Серапиона новгородская кафедра оставалась вакантной. Великий князь долго выбирал новгородского владыку, памятуя печальный для него опыт со строптивым Серапионом и ту большую роль, которую играл глава церкви в жизни Великого Новгорода. На этот раз выбор сделан был удачно. Макарий (родился около 1481–1482 г.), как и Иосиф Волоцкий, был постриженник Пафнутьева Боровского монастыря, известного своей преданностью князьям московского дома. К 1506 г. Макарий был уже архимандритом Лужицкого монастыря[1246].

Василий III давно уже присматривался к лужицкому архимандриту. Еще в марте 1506 г. он дал жалованную грамоту на владения его монастыря. В Можайске великий князь бывал не раз «на потехе» (в том числе в 1516 и в 1524 гг.). Словом, Макария Василий III «любляше… зело». В знак особой милости он отдал Макарию при назначении его на архиепископию «всю казну старых архиепископ и бояр ему своих дал» (последних, конечно, для надзора над деятельностью Макария в Новгороде)[1247].

Как показало дальнейшее, надежды Василия III оправдались, и в лице Макария церковь приобретала последовательного иосифлянина, а великий князь — послушного исполнителя своей воли. Один из церковных летописцев, говоря о владычестве Макария в Новгороде, писал, что при нем «времена тиха и прохладна и обилие велие изобилованна бысть: коробью убо жита купили по семи ноугородок». Ему вторил и псковский летописец: «Бысть людем радость велиа… и бысть хлеб дешов и монастырем легче и людем заступление велие»[1248]. Трудно сказать, в какой степени процветанию Новгорода в это время способствовала деятельность Макария, а в какой общий экономический подъем страны. Но во всяком случае факт остается непреложным: во второй половине 20-х — начале 30-х годов новгородские летописи почти не сообщают о каких-либо стихийных бедствиях ни в городе[1249], ни в пятинах, зато много пишут о городском строительстве.

Макарий в Новгороде прежде всего стремился распространить православие среди народов Севера, утвердить иосифлянский «общежительный» устав в новгородских монастырях и поощрял церковное строительство.

Уже в том же 1526 г., как только Макарий прибыл в Новгород, он отправляет священников к «лопи» на устье Невы, чтобы внедрить среди них православие. В этой земле была построена Рождественская церковь — центр миссионерской деятельности русского духовенства. Зимой 1531 г. по его распоряжению были обращены в христианство лопари Мурманского полуострова, где выстроены были две церкви[1250]. Энергичный нажим сопровождался и некоторыми «поблажками». Так, в июле 1530 г. Василий III выдает «крещеной и некрещеной лопи» льготную грамоту. Отныне лопари изымались из подсудности новгородских наместников и передавались в юрисдикцию введенных дьяков. Теперь вызывать лопарей на суд могли только в Благовещеньев день, а пошлины должны были взиматься в соответствии с новгородской уставной грамотой[1251]. Грамота 1530 г. содержала как бы в зародыше те элементы, из которых позднее разовьются губные и земские учреждения. Правда, ограничение наместнического суда в ней проходило еще за счет привлечения не местного населения, а представителей центрального правительственного аппарата, но основная тенденция шла в том же направлении.