Итальянцы - Джон Хупер

Итальянцы склонны подкреплять это впечатление. Большинство из них предпочитают рассказывать иностранцам о различиях между жителями страны, а не о том, что есть между ними общего. Неудивительно, что именно эта мысль проходит через большую часть того, что написано об Италии иностранцами: целые книги все еще создаются на основе представления о ней как о чем-то немногим большем, чем «географическое понятие»[108].

На самом деле в географическом смысле название «Италия» действительно не так, чтобы уж очень полезно, поскольку в разные времена под ним понимали разные территории. Для древних римлян это означало только полуостров. Долина По расценивалась как часть Галлии. Идея, что вся область к югу от Альп составляет единую географическую территорию, оформилась, кажется, только после распада Римской империи, и, возможно, этому способствовал тот факт, что дороги, которые римляне проложили через горы, постепенно приходили в упадок, ограничивая контакты между Италией в современном смысле слова и остальной частью Европы.

Как я уже говорил ранее, география и история объединились, чтобы разделить жителей территории, которая простирается от Альп до Сицилии[109]. Но имеется множество свидетельств, позволяющих предположить, что народы, которые вторгались к ним через Альпы или Средиземное море, они считали более чужими, чем остальных итальянцев. Были даже моменты, когда они испытывали некую взаимную солидарность. Когда, например, в XIV веке некий Кола ди Риенцо захватил власть в Риме и провозгласил республику, он созвал собрание представителей всех местностей Италии. И довольно многие из существовавших тогда коммун отправили делегатов, чтобы они говорили от их имени.

Более того, иногда государства, которые беспокойно сосуществовали на землях, которые мы теперь называем Италией, объединялись ради того, чтобы отразить иностранного захватчика. Так, большинство городов-государств Северной Италии объединило свои силы, чтобы отразить войска императора Фридриха I в битве при Леньяно[110] в 1176 году, а чуть больше трех столетий спустя, в 1495 году, Венецианская республика объединилась с герцогствами Милана и Мантуи, чтобы оттеснить французского короля Карла VIII в битве при Форново. К тому времени идея единой Италии оформилась в умах нескольких интеллектуалов эпохи Возрождения. Макиавелли закончил свою главную работу, «Государь», призывом выдвинуть лидера, который смог бы объединить итальянцев и освободить Италию «от варваров».

Однако только в конце XVIII столетия что-то наподобие итальянской национальной идеологии стало обретать очертания. Тем не менее большую часть XIX века идея объединения страны казалась несбыточной мечтой. Великий государственный деятель Пьемонта Камилло Бенсо ди Кавур, сыгравший важную роль в Объединении, никогда всерьез не верил в эту идею и попытался не допустить дерзкой экспедиции Гарибальди на Сицилию, присоединившей к новому государству Меццоджорно. Обычные итальянцы тоже были не очень сознательны: более половины населения воздержалось от участия в первых всеобщих выборах в Италии в 1870 году.

Но то было тогда. А сейчас – это сейчас. Мне кажется, что многие итальянцы и многие из тех, кто пишет об их стране, не могут сделать важнейшее различие: между разнообразием и отсутствием единства. Эти два понятия связаны, но они не одно и то же. Соединенные Штаты, например, – это страна огромного разнообразия. Но они едва ли разобщены. Таким же образом и Италия чрезвычайно разнообразна – географически, лингвистически, этнически и культурно. Но это совсем не обязательно означает, что она разобщена.

Итальянцы как нация склонны быть занятыми собой[111] и мало интересоваться тем, что происходит за границей, поэтому они по большей части, кажется, и не подозревают о том разнообразии – и разобщенности, – которые встречаются в других европейских странах. В Италии, например, нет такой многочисленной народности, как баски, с языком, который даже не является индоевропейским. Конечно, у итальянцев есть традиция местного самоуправления, и многие горячо привязаны к своему городу или городку – в языке есть даже специальное слово для обозначения этой черты – campanilismo. Оно происходит от слова campanile, что означает «колокольня», потому что исторически именно колокольня была центром местных сообществ. Но именно в campanilismo реализуется то чувство приверженности родным местам, которую в ином случае можно было бы испытывать по отношению к большей территории (например, к целому региону), что, в свою очередь, могло бы заложить основы движения в поддержку автономии или даже независимости. С 1970 года в Италии действует достаточно развитое региональное самоуправление. Тем не менее до сих пор это не послужило толчком к развитию сепаратистских движений, как произошло в Шотландии и Каталонии.

В 1940-х возникло сицилийское движение за независимость, имевшее связи с Мафией. Но после Второй мировой войны оно сошло на нет. И хотя по-прежнему существует широкая поддержка независимости Сардинии, сепаратистские движения на острове остаются безнадежно раздробленными. Самым значимым региональным объединением в последние годы была Лига Севера. Но хотя время от времени ее лидеры и разыгрывают карту сепаратизма, больше их печалит то, что они и их сторонники считают разбазариванием северных налогов южной и центральной Италией. После того как в 2012 году Лига была подорвана финансовым скандалом, в котором были замешаны ее основатель, Умберто Босси, и его семья, признаки нарождающегося национализма возникли в Венето. Но там не собираются изобретать антиисторическую Паданию Босси, а хотят восстановить прежнюю Венецианскую республику. Посмотрим, получит ли развитие это движение.

В ряде отношений Италия кажется иностранным наблюдателям более однородной страной, чем ее же собственным жителям. Но как бы ни различались итальянцы в подходе к другим вопросам, все они сходятся в одном – в опоре на семью. Вероятно, на Сицилии она сильнее всего, а на севере слабее. Но различие лишь в степени ее влияния. Это сходство было отмечено в телефильме о жизни Феличе Маньеро, главы Мала дель Брента, синдиката организованной преступности, действовавшего в Венето в 1980–1990-х. Там есть сцена, в которой Маньеро приезжает, чтобы купить партию наркотиков у местного представителя Коза ностры. Он представляет спутника как своего кузена. Сицилиец замечает с усмешкой, что, когда дело доходит до денег, даже северяне вроде Маньеро доверяют только членам своей семьи. «Вы и впрямь не так уж отличаетесь от нас, а?» – говорит он.

Воспринимая это как само собой разумеющееся, итальянцы редко замечают, что все они – или почти все – выросли в католической культуре. Это не означает, что все становятся прилежными католиками. Но даже атеисты впитывают широкий спектр общих взглядов и допущений. Сравните это, например, с глубоким историческим отчуждением между католиками и протестантами в Германии и Нидерландах.

Также итальянцы не обращают внимания на тот факт, что подавляющее большинство детей в их стране имеют одинаковое образование. Более 80 % учатся в государственных школах. Среди остальных почти все идут в католические школы. И так как в среднем образовательные стандарты в государственном секторе выше, чем в частном, в Италии нет того социального деления, которое существует в Великобритании, где есть народные массы и есть элита, обучающаяся в закрытых частных школах.

Язык продолжает разделять людей, в этом сомнений нет. Но далеко не в такой степени, как когда-то. Во времена Объединения едва ли один итальянец из 10 мог говорить на литературном языке, основанном на тосканском диалекте, который был признан официальным языком страны. Даже первый монарх нового государства Виктор Эммануил II испытывал трудности, изъясняясь на нем. В последующие годы обязательная воинская повинность и миграция миллионов итальянцев, которые оставили свои дома на юге, чтобы переехать на север в годы «экономического чуда» и позже, помогли распространению официального итальянского языка. Внутренняя миграция возобновилась в конце 1960-х, и, согласно подсчетам, к 1972 году более 9 млн человек переехали из одной области в другую. Одним из следствий этого стали браки между мужчинами и женщинами из разных частей страны, и в семье, где жена была, скажем, из Апулии, а муж из Пьемонта, общим языком, скорее всего, был официальный итальянский.

Но даже при этом к началу 1980-х менее 30 % населения говорили только, или в основном, на государственном языке. С тех пор этот показатель неизменно рос, во многом благодаря телевидению. Исследование, опубликованное Istat в 2007 году, выявило, что он достиг 46 %, и обнаружило поразительную зависимость использования языка от возраста, из чего следует, что этот показатель почти наверняка продолжит повышаться: среди людей моложе 24 лет он составил почти 60 %.