Итальянцы - Джон Хупер

Но даже при этом к началу 1980-х менее 30 % населения говорили только, или в основном, на государственном языке. С тех пор этот показатель неизменно рос, во многом благодаря телевидению. Исследование, опубликованное Istat в 2007 году, выявило, что он достиг 46 %, и обнаружило поразительную зависимость использования языка от возраста, из чего следует, что этот показатель почти наверняка продолжит повышаться: среди людей моложе 24 лет он составил почти 60 %.

Тем не менее то и дело встречаются свидетельства того, что очень многие итальянцы все еще говорят на диалекте. Не так давно судьи выбрали «Мисс Италия» девушку, которая приехала из сельского района Калабрии. Во время первой же пресс-конференции после победы стало ясно, что ее итальянский язык оставляет желать лучшего. Но удивленный и несколько пренебрежительный тон, которым сообщили о ее ошибках, показывает: использование диалекта расценивается сегодня в большей части Италии как признак недостатка образования, как нечто, чего следует стыдиться. И пока нет никаких признаков того, что какой-либо из диалектов или языков Италии (за исключением, возможно, сарду и современного венетского языка) может создать почву для жизнеспособного движения за независимость.

Другая вариация на тему «нигде нет такого, как в Италии» посвящена тому, что, несмотря на внутреннюю миграцию, страна продолжает страдать от колоссального разрыва в благосостоянии между севером и югом, и, более того, этот разрыв увеличивается. История действительно отделила Меццоджорно от остальной части страны и в политическом, и в социальном отношении. Историки все еще ожесточенно спорят, всегда ли – или по крайней мере со времен Рима – юг был беднее, чем север. Однако бесспорно то, что Сицилия, Амальфи, Салерно и Неаполь переживали годы пышного великолепия в Средние века. Первая в мире медицинская школа была учреждена в Салерно, возможно, еще в IX веке[112]. Самый древний государственный университет в мире находится в Неаполе: он был основан в 1224 году Фридрихом II и до сих пор носит его имя. В более позднее время Неаполь также проходил периоды богатства и влияния, задавая тон всей Европе в моде и кулинарии. Какое-то время это был второй по величине город на континенте после Парижа. Первая железнодорожная линия, которую провели в Италии в начале XIX века, прошла не вдоль долины По, а через Меццоджорно. Ко времени Объединения Неаполь был самым промышленно развитым городом в Италии. Тем не менее большая часть свидетельств указывает на то, что юг был все же беднее остальной части страны (хотя и ненамного беднее, чем Папское государство или даже Тоскана).

Ясно то, что Объединение делало все что угодно, только не помогало. Ранние, возглавляемые пьемонтцами правительства установили более высокие налоги и конфисковали церковные земли, высекая искру мятежа, который власти сочли бандитизмом. К середине 1860-х итальянские войска численностью 100 000 солдат тщетно пытались сохранить мир в Меццоджорно. Палермо покорился после артиллерийского обстрела с моря. В последовавшее за Объединением десятилетие почти 10 000 человек на юге были приговорены к смертной казни. Северяне не только ввели свои законы, но и разрушили растущие отрасли промышленности Меццоджорно, отменив протекционистские меры, которые защищали их от конкуренции при Бурбонах[113]. Вполне возможно, что если бы юг остался независимым, он был бы сегодня богаче, чем есть.

Было бы при этом меньше неравенства среди южан или нет, другой вопрос. Хотя в целом Меццоджорно порой могло сравниться с благополучным севером, вопиющее неравенство среди населения присутствовало здесь, кажется, еще со времен Древнего Рима, когда сельская местность на юге пестрела лоскутами latifundia – огромных плантаций, на которых трудились рабы. Еще беднее сельское Меццоджорно стало в XVIII веке, когда землевладельцы захватили большую часть общинной земли (хотя похожие процессы происходили и в других странах Европы). Крестьянство так и не забыло и не простило этого отчуждения, и возврат своей кровной собственности был постоянным поводом для крестьянских восстаний, которые вспыхивали в последующие столетия.

Бедность сельских районов юга была движущей силой эмиграции из материковой части Меццоджорно и с Сицилии, начавшейся в 1880-х. В последующие годы миллионы южан хлынули через Атлантику, чтобы начать новую жизнь в Соединенных Штатах, Канаде, Бразилии, Аргентине и других местах. Строгие законы об иммиграции в США и незавидные экономические условия в большей части Латинской Америки сумели удержать итальянцев дома во время фашистского правления. Но в послевоенный период уехали более миллиона человек. Именно тогда многие жители Калабрии эмигрировали в Австралию и Канаду.

Однако к тому времени итальянские власти стали всерьез прилагать усилия к тому, чтобы решить «вопрос Меццоджорно». В конце 1940-х было предпринято несколько неуклюжих и лишь отчасти успешных попыток земельной реформы. В 1950-м был основан фонд для государственных инвестиций на юге, Cassa per il Mezzogiorno, и по мере того как экономика восстанавливалась после войны, частные инвесторы все охотнее вкладывали деньги в регион, который предлагал более низкие издержки на заработную плату, чем север. Это, впрочем, было признаком продолжающегося ухудшения положения в Меццоджорно. Совсем недавно, в 1973 году, Неаполь был поражен вспышкой холеры, болезни, которая возникает в плохих санитарных условиях и ассоциируется с тем, что тогда называли Третьим миром. Когда Италия выстроила полномасштабную систему социального обеспечения, на юг потекли значительные средства, и пенсии, особенно, по инвалидности, часто назначались – или их мошеннически добивались, – скорее чтобы спасти получателей от нищеты, чем по причине реальной ограниченности возможностей.

Неравенство между югом и севером вполне очевидно даже сегодня. Но географические диспропорции не ограничиваются Италией, и – вопреки убеждению многих итальянцев – после достижения своего максимума в 1950-х этот разрыв сократился. В 1954 году доход на душу населения в Пьемонте, самой богатой области Италии, был на 74 % выше среднего национального показателя. В самой бедной области, Калабрии, он был на 48 % ниже среднего. К 2010 году самой преуспевающей областью была Валле-д'Аоста, где средний доход на 36 % превышал средние значения по стране. А наименее благополучной была Кампания, где он был на 36 % ниже. Другими словами, разрыв в 122 % за прошедшие 56 лет сократился до 72 %.

К тому же в этом отношении Италия не была исключением среди европейских соседей. Во Франции и Испании самые богатые районы также были примерно вдвое богаче самых бедных. В Великобритании разрыв был даже больше, чем в Италии. Оценки неравенства уводят экономистов на печально известную скользкую почву, потому что многое зависит от размера территории, которая используется для сравнения: относительно высокий региональный средний доход может скрывать наличие очагов чрезвычайной бедности, в то время как довольно низкий показатель может маскировать существование значительных богатств в определенных областях. Чтобы обойти эту проблему, ОЭСР вычисляет сводный индекс территориального расслоения, используя так называемый коэффициент Джини. Показатели Италии лучше, чем среднее значение для государств – членов организации. Экономически она более однородна, чем Великобритания, США, Канада или даже Австрия.

Статистические данные – это, конечно, одно, а ощущения – другое. Если людям кажется, что они отличаются от других, это важнее любых показателей средних значений и коэффициентов. Так насколько итальянцы ощущают себя итальянцами?

По моему опыту, наименее преданных идее единой Италии следует искать на обоих концах социальной лестницы. Аристократия почти повсюду, кроме Пьемонта, понесла в результате Объединения потери: раньше она была крупной рыбой в маленьких прудах, а потом внезапно стала довольно мелкой рыбкой в гораздо большем пруду. А самые необразованные и обездоленные итальянцы, скорее всего, никогда не покидали пределов своей области и почти наверняка у себя дома с друзьями говорят на диалекте. Но среди миллионов итальянцев, которые составляют обширный и продолжающий расти средний класс, заметно чувство единения с Италией.

Национальная принадлежность здесь публично подчеркивается намного чаще, чем в других странах. Например, в газетах нередко случается читать о том, что noi italiani («мы, итальянцы») должны больше помогать развивающимся странам, а по телевидению слышать, как ведущий в прогнозе погоды говорит: по всей il nostro paese («нашей стране») будут сильные ветры. Во время последующей рекламной паузы вас, весьма вероятно, уверят, что тот или иной ассортимент диванов, марка столовой посуды или даже прокатная фирма автофургонов – più amato dagli italiani («самая любимая у итальянцев»).