Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес - Пелам Вудхаус

Легкая дрожь сотрясла стройную фигуру Пэки. Ему припомнился эпизод со стрижкой, и до него дошло, на какой же риск он, беспечный, так опрометчиво нарывался. При мысли, что Амброуз Опэл мог сотворить, окажись у него под рукой бланманже или чашка бульона, его озноб прошиб.

– Ну, значит, стоит Блэр с кашей на затылке и по всему лицу – в общем, сплошная каша, – а папа так спокойненько, с обаятельной улыбкой, и говорит: «Не люблю овсянку». Это происшествие засело у Блэра в мозгу. Боюсь, он чуточку злится. Говорит, мне следовало предупредить его, чему он себя подвергает.

– Откуда вы-то могли угадать?

– Папа рассказывал мне, что его камердинеры никогда не задерживаются у него дольше чем на неделю, но объяснял это тем, что большевистский дух сейчас очень силен. Досадно все это. Блэр стал капельку капризным… сварливым… вряд ли он очень счастлив.

– Да, вряд ли. Лично я скорее впал бы в немилость у Аль Капоне, чем служил камердинером у вашего папы.

Пэки был бы не прочь развить эту тему, но в эту минуту донеслось пыхтение и из-за поворота появился самолично сенатор Опэл.

При виде Пэки сенатор застыл как вкопанный. На лицо его набежала тень озабоченности: последнее время он много нервничал, а нервы, как ему было известно, вызывают галлюцинации. Потом, рассмотрев, что призрак держит его дочь за руку, а та, по всей видимости, вполне осознает его присутствие, он чуточку приободрился. Когда Джейн повернулась к нему и окликнула: «А, папа! Это мистер Франклин!» – последние его сомнения развеялись, а остатки страха сменились праведным гневом.

– Только, – продолжала Джейн, пока лицо ее папы постепенно багровело от воспоминаний о стрижке, а глаза, устремленные на Пэки, загорались огнем, – смотри не забудь: теперь ты должен называть его «виконт де Блиссак»!

Как подметил еще Шекспир, нет ничего скучнее, чем история, рассказанная дважды, но когда Пэки второй раз повествовал о событиях, которые привели его в шато под чужим именем, в манере Джейн не было и намека на скуку. Она буквально сияла, вставляя изредка: «Правда здорово?» и «Подумай только, папа, как умно!».

Сенатор и сам не остался равнодушным. Потихоньку багровый оттенок сползал с его физиономии, а на ней проступали благоговение и почтительность, как незадолго до того на лице его дочери, а еще раньше – на лице Геджа. Ближе к финалу он засопел и, наконец, заговорил с видом человека, для которого все прояснилось.

– Так вы – тот самый парень?

– Какой, папа?

– Да тот, про кого ты говорила мне в Лондоне. Ну, за которого ты хочешь выйти.

Джейн приохнула от изумления. Ошибка была естественной и даже неизбежной, но все-таки вызвала неловкость. Покраснев, она взглянула на Пэки.

Во взгляде его тоже читалось легкое замешательство, но он незаметно подмигнул ей, как бы советуя: «Не возражайте ему. Так лучше». Объясняться, понял Пэки, значило напрямую ввести тему Блэра Эгглстона, а интуиция подсказывала ему, как прежде подсказала и Джейн, что сейчас делать это безрассудно.

– Да, сэр, – поддакнул он, слабое эхо Геджу, – все верно.

Сенатор Опэл излучал добродушие и сердечность. Самым задушевным манером он похлопал Пэки по плечу.

– Раздобудьте обратно письмишко, и никаких с моей стороны препон! Никаких! Франклин?.. Франклин?.. А не футболист ли Франклин, а?

– Да, я играл в футбол в Йеле.

– Ничего себе! Играл! Да вас включили в сборную Америки!

– Э… в общем-то да.

– Я и сам из Йеля. Черт, мне ведь все про вас известно! Пару лет назад вам кто-то оставил пару-тройку миллионов.

– Да. Дядя.

Сенатор обежал дочку взглядом, в котором таилась серьезная тревога за ее рассудок.

– Студент Йеля… полузащитник американской сборной… с тремя миллионами долларов… Почему же ты хотела сохранить все в тайне? Ума не приложу. Чего не сказала прямо? – Сенатор повернулся к Пэки, и его суровость смягчилась до елейной сладости. Он стал похож на викторианского папашу, готового осенить пару благословением.

– Вы именно тот зять, о каком я всегда мечтал. Поцелуйте ее!

Если Пэки и раньше слегка смущался, то теперь смущение разрослось не на шутку. Он был не из тех, кто заливается румянцем на каждом шагу. Напротив, многие его друзья были убеждены, что краснеть он разучился еще в далеком детстве. Тем не менее сейчас под здоровым загаром зарделся розовый румянец, мигом превратившийся в довольно красивый цвет давленой клубники.

– Да, ничего, сэр, все нормально. – Пэки попятился, избегая смотреть на раскалившуюся от неловкости Джейн.

Однако сенатор Опэл был из породы людей, которые, отдав распоряжение, любят, чтобы исполнялось оно в мгновение ока. Вдобавок он придерживался здравых и старомодных взглядов на то, как подобает вести себя молодым влюбленным. Сердечность на лице у него поугасла.

– Слышали, что я сказал? Поцелуйте ее!

– Но…

– Давайте! Давайте!

Нелегко одарить девушку поцелуем, таким нежным, чтобы остался доволен отец, которому нравятся поцелуи от всей души, и одновременно выразить ей намеком глубокие и самые почтительные извинения. Но Пэки старался изо всех сил.

– Вот, правильно! – оживленно одобрил сенатор, очевидно, сочтя поцелуй вполне удовлетворительным. – Разрешаю делать это всякий раз, как захочется! А теперь – к письму. Знаете, куда я иду? – осведомился он, внушительно глядя из-под кустистых бровей.

– Папа, ты же еще не уходишь? – немножко встревожилась Джейн.

– Именно что ухожу, и скажу тебе куда. Теперь, когда приехал этот молодой человек, можно начать действовать. И первое, что требуется, – выяснить, куда эта гадюка запрячет мое письмо. Его она наверняка привезет с собой. Знаю я вас, женщин. Попади такой документ к мужчине, он бы хранил его в банковском сейфе. Но вам, идиоткам, нравится держать ценности при себе, чтобы можно было вынимать каждые две минуты и любоваться.

– Истинная правда! – согласился Пэки.

– Разумеется, правда. Так же поступит и эта морда. Вы смотрите, как она хранит драгоценности! Сколько раз ей советовал, чтобы положила их в банк, но она – ни в какую. И письмо, конечно, тоже запрет в сейф. А сейф, пари держу, у нее в спальне. Вот я и наведаюсь туда, взгляну. Ждите меня на террасе через двадцать минут…

И он тяжело затопал прочь, а Джейн и Пэки направились обратно в замок. Оба молчали в задумчивости.

Пэки слегка удивлялся – как же так, он влюблен в Беатрису, а не стал особо протестовать против поцелуя. Удовольствия, разумеется, никакого, но и противно не было. Однако очень удачно, что Беатриса не видела этой сцены.

Приблизительно в том же русле текли и мысли Джейн. Мы бы не решились сказать, что она получила удовольствие, но, с другой стороны, поцелуй и не оскорбил ее до глубин души. Кстати, она тоже радовалась, что Блэра не оказалось поблизости.

Словом, они в задумчивости приблизились к замку.

– Какие эти замки забавные, – обронила Джейн.

– Ужас, – согласился Пэки.

– Башенки эти… всякие штуковины…

– Угм, башенки…

И они пустились сдержанно обсуждать средневековую французскую архитектуру.

Глава VIII

1

Через пятнадцать минут садовая дверь шато отлетела нараспашку, и из нее выскочил сенатор, шагая размашисто, по-молодому бойко. Розыски его завершились полным успехом. После самого беглого осмотра венецианской спальни сейф обнаружился – он был вделан в стену рядом с кроватью. Сенатор был вполне доволен собой, и все его поведение кричало об этом.

Последние несколько дней он пребывал в унынии. Что может быть отвратительнее для гордого, деспотичного человека, чем попасть в безграничную власть к женщине, да еще к той, к которой испытываешь явную неприязнь? И что совсем уж огорчительно – винить в этом ну абсолютно некого! Катастрофа грянула единственно по его собственной оплошности.

Зато теперь все опять превосходно. Миссис Гедж непременно привезет письмо с собой и спрячет в сейф. Где сейф, он уже установил, а у этого расчудесного Франклина, которого он с каждой минутой ценил все больше, есть знакомый взломщик, готовый в любой момент, стоит только шепнуть ему словечко, вскрыть для него что угодно!

Облегчение сказалось и в походке, сенатор буквально рысил взад-вперед по террасе, когда вдруг заметил молодую женщину, приближающуюся к нему То была Мэдвей, горничная миссис Гедж. В одной руке она держала книгу, в другой – недокуренную сигару.

Последнее сенатора удивило. В противниках курения он не числился, вовсе нет, не осуждал и модного поветрия – курящих дам. Но дама с сигарой! Нет, такого он не видывал!

Мэдвей подошла ближе, приостановилась, вскинула на него почтительный взор и протянула сигару двумя изящными пальчиками.

– Она вам еще нужна, сэр?

– А?

– Вы забыли сигару в спальне у мадам, и я подумала – а может, она вам нужна?

2

Сенатор сразу сник. Курильщик машинальный и бессознательный, он, пустившись в розыски, забыл про недокуренную сигару. Горло ему заметно перехватило, и он издал слабый хрип, похожий на предсмертный кряк погибающей утки.