Формула гениальности - Шокан Алимбаев

Гений и талант достигают разных результатов, видимо, потому, размышлял Наркес, что они по-разному подходят к искусству. «Нельзя писать одними только нервами», – утверждает талант. «Гений орошает свои творения слезами»,

– говорит Бальзак. «Над вымыслом слезами обольюсь» – Пушкин. «Огонь в одежде слова» – Барбюс. Для всех второстепенных и третьестепенных талантов искусство – дело не главное, стоящее на одном из многих планов их жизни. Они с успехом могут заниматься любым другим делом и, оставив искусство, не потеряют ровным счетом ничего и будут так же успешно процветать в любой сфере деятельности. Для великого же художника искусство – единственная форма самовыражения и самоопределения в жизни. Вне его сферы он не представляет собой ровным счетом ничего. Грандиозность его внутреннего художественного мира и стремление донести его до людей максимальными художественными средствами постоянно заслоняют от него нужды и заботы каждого его дня. Искусство для него более реально, чем сама жизнь. Отсюда и проистекают все трагедии в личной жизни Бетховена, Бальзака, Вагнера, Шопена, Паганини и многих других художников-титанов.

Великое искусство рождается только из великих страданий и жертв, из гигантских поисков и метаний духа. Спокойная, наполненная больше парадными сторонами, чем трудами, салонная жизнь жуирующего художника не может выразить великие нравственные идеалы. Кто видел когда-нибудь, чтобы великое приходило легкою ценою? Легкою ценою приходит только бездарность. Тайна же рождения гениального художника и явления его миру велика есть…

Рядом с палаткой пробежал кто-то из детей, и не успел Наркес что-либо подумать, как в ту же секунду, приподнимая головой брезентовый полог, в палатку заглянул один из малышей Бисена:

– Вас на обед зовут.

Мгновенно окинув Наркеса, лежавшего на корпеше с книгой в руках, и спящего Сакана взглядом круглых и черных глаз, очень смуглый карапуз, не дожидаясь ответа, исчез.

Наркес разбудил брата и они вдвоем, не торопясь, вышли из палатки. Когда они вошли в юрту, дастархан был уже накрыт. Увидев входящих гостей, Бисен быстро вскочил со своего места.

– На торь проходите, – вежливо и предупредительно произнес он.

После того, как гости сели, Бисен не спеша устроился на своем месте пониже и с улыбкой обратился к Наркесу:

– Как отдохнули, Наке? Чтобы не помешать вашему покою, я послал мальчугана.

– Кайсаржан лучше всех объяснил, зачем его послал отец, – весело улыбнулся Сакан, успевший уже освободиться от послесонной дремоты.

Малыш, сидевший рядом с матерью и вместе с другими детьми, некоторое время с любопытством смотрел на своего дядю, словно пытаясь определить, по-настоящему он хвалит его или шутит, Добродушно улыбнулись и Наркес с Бисеном. За чаем и разговорами засиделись долго.

После обеда мужчины вышли из юрты и долго ходили на ровном возвышении по начавшей уже выгорать траве.

Среди первозданной красоты и тишины гор Наркес почти физически ощущал, как в него вливаются новые силы. Это чувство он начал испытывать еще вчера, с первого дня их приезда – Здесь, в горах, все городские дела и заботы отодвинулись куда-то далеко на задний план, стали почему-то мелкими, ненужными, незначительными, словно наедине с собой на лоне природы человек начинает постигать истинную ценность земного своего бытия.

13

На следующий день после утреннего чая братья решили побродить с ружьями по окрестностям. Вокруг было много глубоких, поросших кустарником и деревьями, оврагов, переходящих постепенно в ущелья. Сакан взял ружье, прихваченное из дома. Наркесу дали двустволку чабана.

– Вон в том овраге я видел недавно следы кабанов, – показал Бисен на один из оврагов. – Будьте осторожны.

Братья направились в указанную им сторону. Наркес никогда не был ни на настоящей охоте, ни на настоящей рыбалке. Спускаясь с Саканом по склону оврага и пробираясь сквозь высокий густой кустарник, он испытывал большое удовольствие от прогулки. Кустарник становился все реже и реже. Теперь попадались невысокие, но крепкие и кривые деревья, каким-то чудом росшие на каменистой почве. Пройдя по тропе вниз по оврагу, братья вскоре действительно увидели следы кабанов. Земля под одним большим раскидистым деревом, росшим у тропы, была глубоко изрыта. Но самих кабанов нигде не было видно. Было ясно, что теперь их не встретить. Пройдя по тропе еще немного, они вспугнули стайку кекликов. Встревоженные их приближением, птицы быстро поднимались по склону оврага, пробираясь между редкими кустами.

– А ну-ка, охотник, покажи свое мастерство, – сказал Сакан.

Наркес быстро вскинул ружье и, прицелившись, поочередно нажал на курки. Оглушительно грохнули два выстрела. Дробь вспорола землю далеко в стороне от стайки. Птицы взлетели в воздух. Эхо выстрелов, быстро удаляясь, перекатывалось по дальним горам.

Сакан молча поднял ружье и тоже выстрелил два раза. Два кеклика, отделившись от стайки, упали вниз и, цепляясь за редкие кусты, скатились на дно оврага. Оглушительное двукратное эхо перекатывалось по далеким горам и каньонам.

– Да, метко ты бьешь, – с восхищением произнес Наркес.

– Науками не занимаемся, – улыбнулся Сакан. – Жизнь – вот самая высшая для меня наука, а для тебя наука давно заслонила жизнь.

Он спустился на дно оврага, поднял двух окровавленных птиц, и снова поднялся к Наркесу.

– Отдадим псам Бисена, – сказал он.

Они спустились вниз по ущелью довольно далеко, но дичи никакой не было.

– Давай вернемся, – предложил Сакан. – Мы столько пробродили и ничего не встретили. Да и теперь ничего не встретим.

Наркес согласился.

Поднимаясь по оврагу вверх, Сакан говорил:

– Нет, старик, не согласен я на твою жизнь. Что это за жизнь, если нет в ней ни зорь, ни ночей, проведенных в горах или на озере с удочкой, если нет в ней охоты на волков и сайгаков, если нет в ней всей этой природы и нет прекрасных девушек, черт побери. Не нужна мне такая жизнь. Скажи, ты хоть находишь время интересоваться девушками? Тянет тебя хоть к ним или нет?

– Тянет, конечно, очень тянет. Порой мне кажется, что я чувствую их красоту даже слишком остро, как художник.

– Ах-ха-ха-ха… – громко и от всей души рассмеялся Сакан, хлопнув Наркеса свободной рукой по плечу. – Все мы художники… Ну и насмешил ты меня…

Наркес немного помолчал и негромко произнес:

– Старик, трудно мне сейчас… Люблю я девушку одну, и она меня любит… В такую вот ситуацию попал и не знаю, что делать…

– Ну, и люби себе на здоровье.