Последний камикадзе - Анатолий Иванкин

А в это время далеко в тылу укрепрайонов первый эшелон Забайкальского фронта — 6-я гвардейская танковая армия прорывалась через неприступный Большой Хинганский хребет. Лязгая исцарапанными о камни траками гусениц, кашляя обессилевшими в разреженном воздухе моторами, танки, как альпинисты в связках, шли на штурм высот. И те, кому удалось перевалить через гребень хребта, спускаясь вниз, тянули на стальных канатах задних, что карабкались вверх. Нечеловечески тяжелыми были первые триста километров, что прошли гвардейцы-танкисты, перед тем как вырваться на простор Большой Маньчжурской равнины.

По приказанию командира корпуса на самом трудном перевале в заоблачной выси был установлен танк — памятник мужеству советского солдата. Там, в краю горных орлов, где с трудом пробирались лишь вьючные караваны, застыла пришедшая своим ходом боевая машина с гордой надписью, выжженной автогеном: «Здесь прошли советские танкисты в августе 1945 года».

Командующий Квантунской группировкой генерал Ямада считал, что через Хинганские хребты могут прорваться лишь отдельные обессилевшие группы русских, с которыми легко справятся резервные войска, размещенные на Маньчжурской равнине.

Когда же через Хинган прорвалась мощная танковая группировка, генерала Ямаду охватила растерянность, но тут он вспомнил о 138-й спецбригаде.

— Передайте приказание генералу Набутакэ, чтобы он немедленно выдвигался вот к этому перекрестку дорог. — Карандаш в руке Ямады указал точку на карте, на которую нацелилась красная стрела русского танкового клина.

— Хай! — откликнулся начальник штаба и бешено завращал ручку зуммера, вызывая на связь бригаду «тэйсинтай».

Первым к назначенному месту вышел батальон штабс-капитана Хаттори. Обессилевшие от форсированного марша солдаты повалились на землю. Отодзиро поднялся на невысокий курган с геодезическим знаком и осмотрелся. Курган господствовал над плоской, иссушенной долиной без единого кустика и деревца. Местность была словно специально предназначена для танковых боев. «Как тут укрыться, на этой земле, голой, словно плешивый череп? Здесь любой табарган и суслик просматриваются за полкилометра».

Отодзиро приказал отрыть окопы и замаскировать их ковылем и полынью.

— Установите на мой наблюдательный пункт пулемет, — приказал он ординарцу.

Солдаты принесли «гочкис», закрепленный на треногом станке, и подсоединили ленту.

— Болваны! — возмутился Отодзиро. — Что же вы поставили его на открытое место? Замаскируйте «гочкис» за тем камнем!.

Русских еще не было видно, но в той части горизонта, откуда они должны появиться, возникло облачко пыли.

Батальон не успел закончить окапывание, как с северо-запада послышался нарастающий гул многих моторов и лязг гусениц. Облако пыли, поднятое танками, гнало ветром впереди них.

Отодзиро стало ясно, что русские движутся прямо на батальон. Вместе с рокотом танковых моторов на «тэйсинтай» накатывалась роковая неизбежность «проявления высшей доблести». Чтобы взбодриться, Отодзиро отпил из фляги несколько глотков сакэ. В последние оставшиеся до боя минуты в памяти Отодзиро промелькнули образы близких, дом, где он вырос, изогнутые стволы декоративных сосен, выращенных отцом, порог его комнаты, у которого никогда не будет стоять его обувь.

— Мацухара! — окликнул он ординарца. Написав в полевой книжке несколько иероглифов, он передал ему вместе с кошельком. — Скачи на станцию и отправь телеграммы и перевод.

Ординарец, поклонившись, вскочил в седло и умчался в тыл.

«Все!» — сказал себе Отодзиро и допил водку. Пыльное облако прикрыло, словно зонтом, воинов микадо, изготовившихся к смерти. Солнце просматривалось сквозь серую пелену глазом дракона, налившимся кровью. Из пыльной мглы вынырнул передний танк Т-34, густо облепленный автоматчиками.

Отодзиро, оттолкнув солдата, сам схватился за рукоятку пулемета и, прицелившись, нажал спусковую скобу. «Гочкис» выплюнул длинную очередь трассирующих пуль и тут же захлебнулся в грохоте взрыва. Головной танк ударил из пушки прямой наводкой и, не останавливаясь, двинулся в сторону кургана.

Оглушенный взрывом, Отодзиро не видел, как чья-то небольшая сгорбленная фигурка исчезла под гусеницами танка. Подброшенная взрывом тридцатьчетверка стала на дыбы, разбросав в стороны разорванные гусеницы. Танки, идущие следом, развернулись фронтом и открыли интенсивный огонь по плохо окопавшимся смертникам. Десантники-автоматчики, сидевшие на танках, спрыгнули на землю и, ведя непрерывную стрельбу, охватили батальон с флангов.

Когда Отодзиро очнулся и сквозь радужные круги увидел красное солнце, он понял, что еще жив. Выбравшись из-под свалившегося на него пулемета, он выплюнул сгусток крови и посмотрел по сторонам. Кроме тонкого, комариного звона он ничего не услышал. Но, судя по вспышкам из танковых стволов и разрывам снарядов, бой продолжался. Собственно, это уже был не бой, а агония его батальона. Большинство «тэйсинтай» были убиты. Жалкие остатки их, потрясенные случившимся и забыв о своем высоком предназначении, поднимали руки. Но он, Отодзиро Хаттори, офицер и самурай, не собирался сдаваться. Сняв с убитого пулеметчика взрывное снаряжение, он бросил лямки на свои плечи. «Взрывжилет» был тесен, затруднял дыхание. «Ничего, — успокоил себя Отодзиро — это терпеть недолго».

Он видел, что к кургану приближается группа автоматчиков в светлых, выгоревших гимнастерках.

Отодзиро сел, скрестив ноги, и выбрал слабину' у взрывного шнура. «Хоть бы они не выстрелили из автомата», — думал он, настороженно глядя в черные отверстия стволов. Вот уже солдаты подошли почти вплотную, о чем-то спрашивая на непонятном языке.

«Кажется, ко мне вернулся слух», — понял Отодзиро, но это не вызвало радости. Он поднял голову и увидел светлые волосы, выбившиеся из-под пилотки с красной звездочкой, и голубые глаза русского парня, задавшего ему вопрос.

Скрипнув зубами, он всю оставшуюся силу вложил в рывок взрывного шнура.

Южнее танкового клина 6-й гвардейской армии, форсировав пограничную речушку Халхин-Гол, на территорию Маньчжурии вступила конница маршала Чойболсана, наносящая вспомогательный удар в направлении городов Калган и Лифын. В пыли мчались стремительные всадники на низкорослых мохнатых лошадках. Грохотали колеса артиллерийских упряжек. Где-то в удалении слышались пулеметная стрельба и взрывы гранат. Важно вышагивали караваны верблюдов, навьюченных минометами и различными припасами. Горбатые «корабли пустыни» смотрели свысока на плененных японских солдат, бредущих навстречу под охраной монгольских цириков. На верблюжьих мордах было написано столько высокомерия, будто это они вершили судьбы войны и мира.

Одновременно с Забайкальским двинулись вперед и оба Дальневосточных фронта, нанося главный удар по сходящимся направлениям на город Харбин, рассекая Квантунскую группировку на несколько частей.

При прорыве укрепрайонов наступление замедлилось. Каждое железобетонное сооружение, за толстыми стенами которого искали спасения японские солдаты, приходилось блокировать, отсекать от других дотов, нарушать систему огня. Русские саперы под пулеметным огнем подползали почти вплотную к ним, а затем подкладывали взрывчатку и поднимали их в воздух. На помощь пехоте пришла авиация. По укрепрайонам нанесли сосредоточенный удар сотни бомбардировщиков. Тяжелые фугасные и бетонобойные бомбы обрушились на доты. Когда окончилась авиационная подготовка, вместо многих из них дымились развороченные страшной силой глубокие ямы, обрамленные искореженной металлической арматурой и глыбами бетона.

Пехота поднималась и шла дальше, давя сопротивление врага,

Иной раз, несмотря на напряжение боя и чувство опасности, бойцы не могли удержаться от хохота.

— Иван, ты куда его тянешь? — кричал земляк здоровенному солдату, который, взяв за воротник белого хаори снайпера-смертника, тащил его в плен.

— Сукин сын, так лягался и кусался, что пришлось его скрутить. А потом все свой ножичек просил. Пупок разрезать собирался. Ну а я думаю, пускай, дурак, поживет. Может, поумнеет. У него, чай, и баба с пацанами есть.

— А чего он в исподнем ходит? — пересмеивались солдаты. На немцев и их союзников они нагляделись, а японцы были непривычны.

— Так это не исподнее, а вроде савана, ихняя форма самурайская, — со знанием дела пояснял Иван.

Смертник с закрытыми глазами тяжело дышал. Его охватило презрение к себе и безразличие ко всему окружающему. Он потерял свое лицо. Не таким позорно-комическим мнился гордому самураю финал своего последнего боя. И смерть ему сейчас казалась приятнее русского солдатского смеха.

Войска 1-го Дальневосточного фронта, преодолевая бездорожье и девственную тайгу, стальной лавиной катились на Харбин и города Гирин и Чхончшин. Трещали и валились, как на лесоразработке, стволы деревьев под таранными ударами лобовой брони KB и тридцатьчетверок, прокладывавших путь войскам по нехоженым дебрям. Порой танки садились в грязь чуть ли не по самую башню. Тогда подходили сцепки из нескольких тягачей и, надрываясь от натуги, выволакивали из болотного плена стальную машину. В ужасе разбегались медведи и уссурийские тигры от громыхающих чудовищ, неведомо откуда ворвавшихся в тайгу, провонявших все пади и распадки запахом отработанного соляра.