Фамильный оберег. Отражение звезды - Ирина Мельникова

Ведь рождение и смерть – всего лишь мгновения в нескончаемом потоке времени…

Глава 25

– Великая ночь сегодня, – привел его в чувство старческий голос. – Вторая ночь полнолуния, когда могучие чойчжоны спускаются на землю. Их могучие изюбры подобны ветру, их глаза – молнии в туче! Услышь меня, Шакьямуни, услышь, мудрый Богдо-гэгэн, своего балди[68]! Будды и бодхисатвы проходят в эту ночь над землею. Они видят свое отражение в мельчайшем ручье, слышат свое имя от каждой былинки…

Равдан открыл глаза. Несмотря на жаркое пламя и лисью доху, которую он забыл снять, его трясло от холодного озноба. Пот ручьями стекал по щекам, копился на губах.

Мутное пятно напротив приобрело очертания человека.

– Произноси за мной, Алаке! – раздался все тот же голос.

И Равдан, с трудом ворочая языком, стал повторять вслед за Тюлюмджи:

– Если счастья желаешь,То причитанья и вопли,Желания и недовольства –Эту стрелу из себя вырви!Отравленную стрелу вырвав,Покой обретешь душевный,Уничтожив в себе все печали…

– Надень, Алаке, и иди! – дотронулся до его руки Тюлюмджи и протянул оберег. – Воины ждут тебя! Все готово к большому тою.

И словно пелена упала с глаз контайши. Не было больше шамана с его мешком и бубном, не было сполохов огня. Угли в очаге поблекли, лишь струйки синего дыма курились над ними, наполняя шатер горьким чадом.

Рука сжимала кожаный гайтан глиняного мирде. Помедлив мгновение, Равдан надел его на шею. А затем, чувствуя необыкновенную легкость во всем теле, поднялся на ноги и вышел из шатра.

– Слава великому Равдану! – троекратно выкрикнули хара ашыты[69], воздев к небу обнаженные мечи.

«Черных волков», его личную стражу, боялись даже заносчивые нойоны и силачи-батыры, ведь те охраняли контайшу днем и ночью, на отдыхе и на охоте. И, не задумываясь, зарубили бы всякого, посягнувшего на жизнь повелителя.

– Слава Вечному Синему небу! – буркнул Равдан и окинул взглядом ургу[70].

Рядом с шатром контайши белела юрта его любимой жены Деляш, их окружали шатры нойонов и батыров. У каждой юрты – шест с родовой или племенной тамгой, знамена с пестрыми бунчуками. Ниже, под сопкой, – тоже ряды полотняных и кожаных шатров, бунчуки джагунов[71] и разноцветные туги[72], табунки боевых верблюдов и коней и множество костров, возле которых в радостном ожидании сновали воины.

С гордо поднятой головой контайша обозревал окрестности. Взгляд его был слегка прищурен, а грубые руки, привыкшие к жестким поводьям, к сабле, к тугому луку, он скрестил поверх ласкового меха на животе. Внизу, как серебряный змей, сверкала извилистая речка. Острые вершины сопок, похожие на шлемы воинов, одна за другой уходили вдаль, а там вставали темно-синие, иззубренные, как старая сабля, утесы горного хребта.

Нет, он не любовался открывшимся видом на долины и горы, залитые сиянием крупной луны.

Равдан продумывал ход предстоящего пиршества, каждый свой жест и каждое слово, которое он скажет на нем. Охота прошла успешно – подняла не только боевой дух воинов, но и снабдила войско провизией. А то рыскали его нукеры по всей округе в поисках пропитания, как голодные волки. Ведь много дней подряд они питались только твердым, как камень, сухим сыром – хурутом. Большие переметные сумы были приторочены к каждому седлу – и отряды воинов, словно прутья огромной метлы, сметали с кыргызской земли все, что могли переварить конские и человеческие желудки.

Как от лесного пожара, в ужасе бежало зверье. Птицы снимались с насиженных мест и летели куда глаза глядят, подальше от страшных стрел, взлетавших с голой, как после степного пала, земли. Даже полевые кроты зарывались все глубже и глубже, заслышав нараставший топот множества копыт…

Все кусты и деревья обглодали отощавшие лошади, травы выели до земли; всех мышей и джумбуров[73] истребили их всадники. Что ж, джумбур не самая плохая еда, особенно осенью. Бывало, в долгих походах и сам контайша поддевал копьем джумбура или земурана[74], на ходу снимал шкурку, выпускал кишки, а тушку отправлял под седло. Дня через три мясо готово. Вкусное мясо! Не хуже, чем у тарбагана. Лакомство для кочевника…

Охота, задуманная Равданом как смотр своих сил, шла по давно заведенному порядку. Воины окольцевали огромный участок степи в междуречье Улуг-Хема[75] и Абасуга и ждали урочного часа, чтобы начать сближение – загон. И в это самое время стали поступать донесения, что южные кыргызы ведут себя странно, не ждут покорно, пока джунгары насладятся охотой, не готовятся к долгому переходу в кайсацкие[76] степи и вроде как задумали сопротивляться угону. Равдан удивился, но предпринимать ничего не стал. Думал: один вид огромного войска заставит кыргызов повиноваться, – и от любимой забавы не отказался.

Контайша лично вывел лучников на последнюю ступень охоты. Косули, маралы, сохатые, кабаны, волки, лисы и даже зайцы – все сбились в плотную кучу, окруженную крепким, длиной в две бэри[77] обручем конных ратников, ожидавших появления Равдана с лучшими стрелками.

И вот контайша появился на белом в яблоках иноходце, натянул лук, и вмиг тучи смертоносных стрел посыпались на несчастных животных. До захода солнца не прекращалось избиение. Кончался запас стрел у одних, их сменяли другие, обруч сжимался, и даже привыкшие к крови ойратские кони храпели и дрожали, чавкая копытами по лужам крови, преодолевая завалы еще трепыхавшейся в предсмертных судорогах добычи.

Солнце закатилось, и звезды украсили потемневший лик Тенгри, когда последняя волна воинов добила остатки загона. И тогда запылали костры под огромными казанами, на вертела насаживали дышавшие теплом туши коз и косуль. Следом появились полные бурдюки с кумысом и доброй водкой – арке.

Воины радовались удачной охоте. Они весело подначивали друг друга и беззлобно посмеивались над теми, кто принимал их шутки за чистую монету. Бахвалились меткостью своих луков и остротой своих стрел. Спорили, кто самый быстрый и ловкий. Кто шустрее всех снимал шкуры, зашивал туши гибкими ветками. Кто кого обогнал, когда рыли ямы, опускали в них убитых маралов и сохатых, вновь засыпали землей, чтобы запечь целиком. Кто сноровистее всех разжигал на ямах костры… Но нет-нет да бросали взгляды на вершину сопки, в сторону шатра контайши. Ждали его появления, и он не замедлил выйти к своему войску…

Равдан поднял голову. Семь Старцев[78] бесстрастно взирали на него с высоты. Звездный Шов – Тенгерийн Задал[79] разлегся от края до края, как шрам через все лицо старого воина, а Шесть Обезьян[80] уже вскарабкались на макушку неба – значит, близится полночь, пора начинать той…