Возвращение в Москву - Дмитрий Вересов

Но слухи слухами, а реалии реалиями. Родную Бубнову группировку в знаменитой перестрелке на Сухаревке разгромили более удачливые и меткие, разгромили в прах, на корм крематорию. И Бубну грев так называемый – пропитание и всякие необходимые мелочи – слать некому стало, потому что и матушка его родная отбывала на женской зоне по бытовухе. Бубен, оттянувшись поначалу, отморозившись и неосмотрительно обретши массу недоброжелателей, быстро увял, заскучал и пару раз получил по сопатке от мужиков за воровство. С тех пор Бубен патологически опасался за свой сломанный нос, что выражалось в подобии нервного тика – он каждую минуту проверял целостность носа, пальпируя его заботливо, почти по-докторски. И если бы на зоне не пребывала некая полууважаемая блатная сволочь по имени Нос, Бубна вполне могли бы переименовать. В общем, Бубен был пинаем и в прямом, и в переносном смысле, голодал и после нескольких месяцев отбывания за колючкой готов был ради еды на все. Почти уже на все.

С этим сокровищем и сторговался Пермяк на предмет холодной войны против Юры. Бубну велено было не стесняться особо-то, вспомнив о чести отморозка, поскольку официально ни «чертом», ни «чушкой» он еще не считался. Велено было не стесняться и потрошить Юрины запасы, небогатые по причине обязательной дележки, но редко иссякавшие благодаря заботам Елены Львовны и отца. Велено было также всячески задевать Юру, но не по-крупному, а так, навязчивым кровососущим насекомым, которое зудит и покусывает и доводит потихоньку до белого каления, когда готов, чтобы избавиться от зуды, с обрыва в реку сломя голову. Бубну велено было по возможности сжирать в столовке Юрину порцайку, а если не сжирать, так портить. Бубен вдохновился и приступил к осуществлению коварных планов Пермяка, хотя ему-то лично Юра ничего плохого не сделал и даже как-то раз, когда якшаться с Бубном уже избегали, Юра наделил его столовой ложкой сахарного песку.

Но неблагодарный Бубен начал вязаться. Сначала с опаской, так что Юра поначалу и не разобрал и расценил его подходы как превратности лагерной жизни, коих случается немало на дню. Нельзя же, например, рассматривать в качестве феномена наглое, прямо на глазах, воровство куска хлеба в столовой человеком, оголодавшим до потери себя. Юра и не рассматривал – у всех мужиков при случае тянут хлебушек, картошку, кусок рыбы, если вдруг случается рыба по большим праздникам. Нельзя же считать чем-то из ряда вон выходящим воровство запасов из тумбочки. Юра и не считал, но однажды заметил прошмыгнувшего от его шконки прочь грязненького кандидата в чушканы по прозванию Бубен.

Юра озадачился и стал следить. Вскоре он мог с полной уверенностью утверждать, что всякие мелкие неприятности, происходящие с ним, и не только пропажа продуктов, дело рук Бубна. Так, обрезанные пуговицы на ватнике, исчезновение ботиночных шнурков, нафаршированный железными опилками кусок мыла, истоптанное полотенце – такой у Юры случился банный день – было делом рук зловонного гаденыша. Сам Юра не видел, но об этом подвиге Бубна ему шепнул Жама-банщик, бывший бухгалтер небольшого универмага, когда-то не слишком ловко отчислявший в свой и в начальственный карман, для которого Юра стал находкой в смысле интеллектуальных бесед за чифирем.

Юра Бубна уже видеть не мог, но терпел, пытаясь понять, отчего тот на него взъелся. И причин не находил. Бубен его доставал:

– Ты, Немтырь, базарят, за шпиёнаж паришься? Резидент как бы? Родину продавал акулам капитализма?

– Нет, – честно отвечал Юра на совершенно незаконный, не вписывающийся в лагерный этикет вопрос.

– А статья у тебя какая? – продолжал бакланить Бубен. – Да не жмись! Теперь каждый шпиён мемуар пишет и за крутые башли толкает. Им, шпиёнам, теперь почет и уважение. Они теперь как бы победители. Один ты за всех шконку давишь и баланду хаваешь.

– Говорят, – внимательно рассматривал свой крепкий, изрезанный на рабочке кулак Юра, – что если нос сломать в третий раз, то уж не срастется, начинается гангрена, и отрезают. А потому не бубни, Бубен, береги сопатку.

Бубен бледнел, обмирал, привычно ощупывал нос и отходил, злобно ощеряясь и шипя.

– Я же вам говорил, Юрий, – бормотал оказавшийся поблизости Жама. – Он что-то имеет против вас.

– Не понимаю, – дернул плечом Юра. – Трус, мразь, чушкан. Мелочь тараканья. Об такого и пачкаться-то… Что он лезет?

– Ну-у, – завел Жама, укладывая потные волоски на лысине и озираясь, не подслушивают ли. – Ну-у, не мне судить. Ежели вы, уважаемый Немтырь, ему ничего плохого не сделали, то, значит, одно из двух. Либо Бубен почувствовал вашу слабину и прилепился, как паразит, и тогда его надо ставить на место. На что я на вашем месте, признаюсь, не решился бы, с моей комплекцией и понятиями, просто ждал бы случая. Зарвавшаяся пацанва, знаете ли, всегда плохо кончает. Непременно его мочканут, знаете ли. Кому он, сучонок этакой, нужен? Одно беспокойство от него и в серьезном деле, и в быту. Он как пуля – предмет одноразового использования. Безбашенный ублюдок. Ну а второе «либо»… Как пишут в детективах, ищите, кому выгодно.

А применительно к нашей системе координат, кому надобно. Кому надобно запускать Бубна по вашу душу, Юра.

– Жама, то есть Жан Манасович… Выгодно и надобно как раз Бубну. Он жирует, – терялся Юра.

– Ах, я не об этом. Он действует по чьему-то наущению, вот что я хочу сказать, потому безнаказанно чистит ваше хозяйство. Это его трофей, награда, выгода. Стал бы он без выгоды на кого-то ишачить. Если только не прижали его на чем-то, но, судя по его наглости и сравнительно откормленной чавке, вряд ли. Понимаете? Мне кажется, что вы меня невнимательно слушаете, Юрочка. Раскройте ваши уши. Второе «либо» следует из первого…

– То есть?

– Ну как же? Есть ведь у вас враги? Здесь никак не обходится без того, чтобы не завести врагов. Из более-менее сильных мира сего.

– Из начальства, что ли?

– Ах ты господи! Еще не хватало. С чего бы вам конфликтовать с начальством? Да и хозяин наш, Семеныч, к вам, я заметил, расположен, а вы зря, замечу между делом, этим не пользуетесь. Нет-нет! Не начальство ваши враги. Берите ниже. Или выше, это как посмотреть. Я бы на вашем месте присмотрелся к среднему партийному звену. Ах, вижу, вы опять не поняли! Да к блатным же не сильно высокого ранга. Они так обидчивы и злопамятны… Вспомните, кому вы наступили на ногу.

– Да не наступал я… – досадовал Юра.

– Быть не может. Вы просто не заметили, не придали значения. А раз так, понаблюдайте за вашим прилипалой. Постарайтесь не спускать с него глаз. Он выведет. Стыкуется же он как-то со своим патроном, ну, хотя бы впереглядку. Как веревочке ни виться…

Как веревочке не виться… Юра терялся в догадках, пытался наблюдать, отслеживать, но ничего не получалось. Встречи, надо полагать, происходили конспиративно. Да и когда отслеживать, если Юра полный день вкалывал в промзоне.

Но время шло, события так или иначе должны были развиваться, приближаясь к апогею. И вот однажды вконец обнаглевший и подкормившийся от воровского промысла и от щедрот Пермяка Бубен заявил во всеуслышание:

– Немтырь сегодня дневалил, а у меня из тумбочки сало пропало. Немтырю предъява. Возвращай должок, Немтырь.

– Следи за метлой, Бубен, – встрял авторитетный мужик Туркан. – Откуда у тебя сало? Если только сам накрысятничал.

– Не твое дело! – взвился Бубен. – Немтырю предъява, не тебе! Тебе за «крысу» в очередь будет!

Это было правдой, отвечать следовало Немтырю, хотя предъявы делать у Бубна не было никаких прав. Такое могли себе позволить только крепкие блатари, «черная масть», и никто с них не спросил бы. Потому что подобные заявления представляли собой попросту один из видов вымогательства и означали лишь, что при случае, при очередной отоварке в ларьке, ты должен купить предъявщику чего-либо рублей на несколько, чтобы тот мог пополнить свои слегка отощавшие закрома. Покупаешь, и инцидент считается исчерпанным. И никто не станет разбираться, действительно ли факт покражи имел место. Все знали, что практически всегда подобные заявления были чистым враньем. Но одно дело, когда предъявляет взалкавшая «черная масть», «шерстяные», а тут вдруг вылез почти очертевший невнятный Бубен, подметка.

Все притихли, заваривалась буча. И Юра вскипел, почувствовав, что, если стерпит сейчас, уже никогда ничего не выяснит, и будут его канителить до последнего. Присоединятся и другие, просто по закону стаи: почему бы не утвердиться за счет ослабевшего и не продемонстрировать таким способом свою приверженность сильнейшему? Внешне Юра, однако, оставался холоден, приходилось держать себя в руках и надеяться на промашку, оговорку или оглядку Бубна в склоке, которую тот раскочегаривал. Юра был уверен, что наниматель Бубна, если Жама прав и таковой существует, тут как тут, следит исподтишка. Поэтому важно сделать так, чтобы Бубен растерялся и замешкался. Тогда его покровителю придется или менять расклад, спасая ситуацию, или отдавать Бубна на съедение. В любом случае ему, так или иначе, придется себя обнаружить.