Антикиллер-5. За своего… - Корецкий Данил Аркадьевич

Молодая мама работает копирайтером. Сидит дома, составляет тексты для женских сайтов. Деньги небольшие, но удобно – варишь, к примеру, холодец на ужин, и одновременно копипастишь про одуванчиковую диету…

А Молчаливый Пассажир – он, наверное, художник? Вон, ящик у него такой интересный, кажется, мольберт называется?

– Простите за любопытство, у вас там, в ящике вашем – что? Краски, кисти?

Молодая мама, шепотом:

– Может, не надо беспокоить человека, спит ведь.

Но Синий Галстук так просто не сдается, ведь не зря же он занимается продвижением товара.

– Или это шахматы у вас такие гигантские, как на площадке в санатории? – Он смеется, довольный собственной шуткой (уметь пошутить – это тоже профессиональное). – Я, кстати, неплохо играю, мы могли бы с вами скоротать партейку-другую…

Боцману наконец надоело. Он поднял голову, приподнялся, сел, посмотрел в упор на Синего Галстука, на маму и на ее пятилетнюю дочку. И сказал:

– Это не шахматы, и не мольберт. Это называется этюдник. Там действительно краски. А я действительно художник.

Лицо, как электрорубанок, жесткий взгляд, тело крупное, крепко сбитое. Не очень похож на художника. Хотя, с другой стороны – остроконечная бородка, длинные волосы подвязаны кожаным ремешком, зашел в купе в берете… Кто еще так ходит?

– Еще есть вопросы?

А говорит, будто железо режет. Где вы видели художников, которые так говорят? Всем стало не по себе, даже Синий Галстук не нашелся, что ответить. Одна только пятилетняя девочка не растерялась – подняла руку, как на уроке, спросила:

– Вы меня нарисуете, дядя художник?

Боцман посмотрел на нее долгим тяжелым взглядом. Никто не пошевелился, только обеспокоенная мама осторожно подвинулась к девочке, заслоняя собой.

– Я детей не рисую, – сказал Боцман твердо.

Это прозвучало, как: «Я детей не ем».

– Почему?

Мама зашикала на дочь: не приставай к дяде, как не стыдно.

– Потому что они слишком маленькие, – сказал Боцман.

– А кого вы рисуете? – спросила девочка.

– Людей. Взрослых.

Девочка подумала.

– Нарисуйте тогда маму.

Мама потупилась, покраснела, захихикала.

– Ой, спасибо, вы что… Я не… Ой. Не надо. Болтает всякую ерунду, просто никакого сладу с ней…

Боцман, не издав больше ни звука, снова лег на полку и отвернулся к стене.

– А когда я вырасту, вы меня нарисуете? – спросила девочка.

– Будет зависеть от твоего поведения, – буркнул Боцман в стенку.

Закос «под художника» получился как-то сам собой, перед работой в Минске. Он просто менял внешность: отпустил волосы до плеч, бородку. Это надежней, чем пользоваться париками и театральным реквизитом, – не соскочит, не отклеится… А главное: побрился, постригся – и полностью изменил внешность!

А Лебедь, увидев его в таком виде, сказал:

– Под богему косишь?

И подал хорошую идею. Богема. Питер. Эрмитаж. Художник. Это уже не просто длинные волосы – это новый облик.

Пару раз прогулялся по Университетской набережной, посмотрел на студентов Художественной академии. Особенно ему понравились их этюдники. Он купил себе такой же, только слегка усовершенствовал. Узнал значение слова «пленэр». Это когда художники выезжают на природу или на какие-нибудь живописные развалины. Они едут, обвешанные барахлом, они надевают штаны-сафари и разгрузочные жилеты, потому что условия жизни на пленэре приближены к походным. И все это очень удобно. В Минске, во всяком случае, прокатило отлично!

Теперь он возвращается в родной город, где многие его хорошо знали как сына Валета, а еще больше помнили как Боцмана – отчаянного парня из речпортовской «бригады», застрелившего Питона и Гарика Речпортовского. У них остались друзья-приятели, может, родственники. Новый имидж должен помочь избежать мгновенной расправы.

Он даже придумал себе легенду – шолоховские места, южнорусские станицы, что-то типа того. Ну, еще архитектура, наверное. Серия полотен под общим названием «Дон казачий, Русь купеческая». Он посещал художественные выставки, чтобы набраться каких-то названий и фамилий, просто поглазеть. Пришел к выводу, что современному художнику вовсе не обязательно уметь рисовать. Это его здорово успокоило. Обратил внимание на одного бомжа, который бродил по залам и громко ругался матом, пока тетушки-смотрительницы не взяли его под руки (очень бережно) и не проводили на выход. Оказалось, это какой-то известный художник, народный или, там, заслуженный. Нормально. Боцману это понравилось. Художники – обычные люди. Алкоголики, раздолбаи, мудаки, эти, как их, мизантропы. Главное, можно расслабиться и не строить из себя интеллигента. А лучше всего просто не лезть ни в какие базары. Что он и старался делать всю дорогу.

Ниндзя

Первые несколько минут было весело. Легкость в ногах, дыц-дыц в голове. Как-то все получилось спонтанно, быстро, ловко, он сам не успел сообразить, что сделал. Только что был обиженный пацан, которого развели и выставили за дверь, а теперь – дыц-дыц, оба-на! – пацан со стволом! Идите все на..!

Похоже, Ниндзя удивил не только себя, но и Цифру, эту холодную суку, которую вообще невозможно пробить на какие-то нормальные чувства. У нее ведь вот такие шары были, когда он схватил ключи с полки! А как она на него посмотрела, когда он сказал ей больше не звонить ему, а? Ёханый бабай! Да она чуть не вырубилась на месте. Она была потрясена до этого самого… До глубины души типа, или что там у нее внутри.

Ага. Здорово. Ёханый ба…

Но вот он спустился вниз, добежал до мусорного контейнера, схватил ружье и патронташ… Черный чехол, типа брезентового, патронташ из толстых кожаных таких макарон… Схватил. Ага. И все настроение разом куда-то ушло.

Они тяжелые, громоздкие. Ружье то ли на части разобрано, то ли просто сложено вдвое, но все равно чехол здоровый. Привлекающий внимание. Как его нести? Сунул под мышку. Неудобно. Попробовал по-другому: ружье – в правую руку, патронташ на плечо. Видок у него, наверное, странный. Пошел через двор – а что делать? Надо было пакет какой-то взять, что ли… Только где?

Вдруг услышал собачий лай за спиной. Оглянулся. Большой лохматый пес, привстав на задние лапы, рвал поводок из рук хозяйки. Метров за двадцать где-то. Гав-гав-гав! – хриплым басом. А хозяйка – школьница сопливая, раза в полтора его ниже и легче. По крайней мере так ему показалось. Пищит оттуда:

– Не бойтесь! Извините! Он просто играть хочет!

«Вот и играй с ним сама, дура!» – подумал Ниндзя. Но промолчал. И ускорил шаг.

Пожилая пара навстречу.

Пацан с наушниками.

Вроде, не смотрят.

Блин: опять тёлка с собакой (у них что тут, клуб собаководов, мать их так?!). Маленькая такая шавка, белая, игрушечная. Но увидела Ниндзю и тоже вдруг взбеленилась, расчесанная на пробор шерстка встала дыбом, слюна из пасти: гав-гав-гав!

– Кэнди, фу!

Тёлка болтала по телефону и едва взглянула на Ниндзю.

А пожилая пара остановилась, ага… Старушка что-то провякала. Ниндзя даже не понял, к кому она обращалась – к нему или к этой гребаной собачнице… Он уже почти бежал.

Пересек спортивную площадку, школьный двор. Взмок. На заднем школьном крыльце, где раньше разгружали фургоны с кефиром и всякой жратвой, заметил огоньки сигарет. Только бы не Рустам-старший, только бы не он…

А ведь еще надо пройти парковку перед магазином, там фонари и народу куда больше, чем здесь.

Ниндзя совсем расстроился. Запаниковал даже. А на фига ему вообще это ружье, что он с ним делать собирается?

Вдруг метнулся к аллее, что рядом с детским садом, швырнул ружье в кусты. И патронташ. На фиг! Тоже как-то неожиданно у него получилось, само собой вроде. Ну, ты, Ниндзя, даешь! Ну, ты орел!

Отошел. Постоял как дурак посреди этой аллеи. Вернулся. Опять постоял. И тут его осенило. Сбросил куртку, резко выдохнул, воткнул ружье в штаны, как в детстве, когда тырил кока-колу в магазине…. Правда, набухшие причиндалы отозвались болью… Вот сука, эта Цифра… Пришлось расстегнуть пуговицу на джинсах и приспустить «молнию» (надеюсь, не упадут?). Потом кое-как наклонился, подобрал патронташ, обмотал вокруг пояса… Пришлось еще раз наклониться, за курткой… Как все сложно, блин. Но зато настоящая пушка! Главное, не споткнуться: если упадет, точно оторвет себе яйца…