Сен-Жермен - Михаил Ишков

С господином Сен-Жерменом у меня старые счеты. Помнится, в восемьдесят восьмом году ему удалось ускользнуть от меня через бельгийскую границу. Тогда мои храбрецы сумели подстрелить его кучера. После разноса, который устроили мне первый министр Морепа и Тиру-де-Крон, отличавшийся замечательной неспособностью к делам; после того, как меня нагло выперли в отставку – правда, на очень короткий срок – я лично побывал на могиле этого странного кучера. Должен признать, что факт его смерти и похорон сомнений не вызывает. Священник продемонстрировал мне запись в церковной книге, показал могилу, сообщил, что сам служил мессу. Удивительным было имя, под которым погибший был занесен в церковную книгу – Ицхак-Шамсолла-Жак.

После той неудачи на границе поиски этого типа, графа Сен-Жермена, стали для меня бесплатным развлечением. Я собрал богатую коллекцию всяких свидетельств о его жизненном пути: отрывки из воспоминаний, где упоминается этот авантюрист, письма, которые я отыскал в архиве – особенно бурно эта переписка проходила в начале шестидесятых годов прошлого века, когда граф пытался организовать мирные переговоры между Англией и Францией, – прочие документы, относящиеся к его научным изысканиям, которые скорее следует отнести к чудесам. Эту коллекцию начал собирать небезызвестный граф Морепа. После его смерти во исполнение воли бывшего министра она досталась мне. Во время наполеоновских войн я уже сознательно отыскивал свидетельства и письма в государственных и частных архивах – благо, в ту пору руки у меня были развязаны. Чуть кто пикнет – сразу в Кайену, в каторжную тюрьму… С годами, понятно, втянулся, сумел оценить глубину страсти, владевшую помыслами Морепа. Сам почувствовал интерес… Нельзя сказать, что материал подобрался обширный, его скорее можно назвать впечатляющим. Этот человек владел всеми мыслимыми и немыслимыми искусствами. Самое непонятное, по крайней мере для меня, заключалось в том, что освоить их – например, игру на скрипке – просто невозможно без изнурительного, ежедневного труда. Я готов согласиться, что на земле, возможно, каждый год появляется множество малолетних виртуозов таких, например, как господин Моцарт, дававший концерты в Версале в пятилетнем возрасте, но вообразить, что существует человек, оказавшийся Моцартом во всех сферах деятельности, с которыми он соприкасался, было трудно. Даже для меня. От этого буквально озноб дерет по коже. Хотя, с другой стороны, для человека способного, толкового, уверенного в себе, преград в этом мире не существует. Авантюристы порой оказываются такими выдумщиками!.. Сразиться с подобным противником – это же просто невероятная удача, тем более, что, судя по отзывам, граф Сен-Жермен вполне порядочный и благородный человек. Происхождение его высоко… У меня нет и никогда не было привычки подолгу размышлять. Сомнения, философствование не моя стихия. Во время революции я нашел применение своим талантам, и если мой шеф, господин Фуше,[131] считал себя великим умником, способным выскользнуть из любых силков, то я без похвальбы могу признаться, что, исполняя тот же самый фокус, я ещё сумел и приумножить свое состояние.

Я не могу пожаловаться на судьбу. В конце жизни она подкинула мне занятную шараду. Будет чем скрасить свой досуг.

Мой слуга, которого сразу после неожиданной встречи с Сен-Жерменом, я послал по его следу, обнаружил, что воскресший граф поселился в одном из отелей на Риволи. Через подставное лицо я нанял лучшего парижского частного сыщика, человека, который многим мне обязан… Тот энергично взялся за дело, однако вскоре увяз напрочь. Единственное, что ему удалось разузнать, это то, что майор Фрезер, выдающий себя за англичанина, таковым не является и обладает неограниченными средствами к существованию. Он держит слугу и нанятого кучера с экипажем.

Не густо.

Скоро наступил день, когда мне самому пришлось размять старые косточки. Однажды, дождавшись, когда Сен-Жермен, как обычно устроится на террасе Тюильри и примется изучать публику, я сел рядом с ним. Мы познакомились. Я назвался подлинным именем, сосед отрекомендовался майором Фрезером. Удивительное дело – вечером, в домашней обстановке, разглядывая себя в зеркале, я обнаружил, что в свои шестьдесят девять лет выгляжу куда дряхлее, чем этот уникальный шарлатан в свои сто пятьдесят.

Итак, после не привлекающего внимания внешнего осмотра я должен был признать, что передо мной действительно небезызвестный граф Сен-Жермен. Уши, нос, форма губ, манера держаться, даже его знаменитая легкая улыбка сходилось все. У меня прекрасная память на лица и описания, к тому же у меня в коллекции есть его изображения…

Мы с майором Фрезером разговорились. Узнал он меня или нет, сказать не могу, однако в моем присутствии чудо-человек держался свободно, доброжелательно, беседовал без всякого наигрыша. В этом меня не проведешь. Мы встретились на следующий день, потом ещё через три дня в ресторане у Вефура, где вместе поужинали. Он действительно был замечательно осведомлен в тайнах европейских дворов. Полученные мною со стороны сведения подтверждали, что, будучи масоном, стоявшим у истоков этого общества, Сен-Жермен и в ложах слыл за личность легендарную. Но не у всех. В своей большей части нынешние вольные каменщики считали унизительным для славы их ордена "приплетать к его тысячелетней истории таких отъявленных мошенников, как Калиостро и Сен-Жермен".

Такова человеческая благодарность – я никогда не обманывался на этот счет… К сожалению, я тоже имею честь состоять в одной из лож. В первые годы империи министр полиции приставил меня вместе с господином Камбасересом[132] к обществу вольных каменщиков для наблюдения и предупреждения их действий, если они попытаются перейти рамки дозволенного. С тех пор, удалившись от дел, я уже по привычке посещаю наши напыщенные мистические сборища. Теперь, в отличие от прежних "героических" лет, когда существовало всего три ступени посвящения, в нашей среде количество всевозможных званий, титулов, степеней, градусов превзошло все разумные пределы. Все эти буржуа, набившие мошну во время императорских войн и теперь отправившиеся на охоту за титулами, связями, дружбой и покровительством сильных мира сего, произвели полный переворот в устройстве лож. Я всегда был равнодушен к чинам, предпочитаю капитал. Готов признать, что изначальные цели вольных каменщиков достойны уважения. Я сам во многом разделяю их веру в необходимость нравственной трансформации человечества, но не посредством же введения все новых и новых степеней!

О чем бы я не заговаривал с Сен-Жерменом, наша беседа постоянно скатывалась к прошлому. Вот ещё одна приметная черточка из составленного мной секретного описания этого "чудо-человека" – более интересного рассказчика мне до сих пор не доводилось встречать. Даже наглец и краснобай Казанова, ныне неукротимо перелицовывающий свою биографию с целью добавления любовниц и улучшения их породы и титулов, в чем он определенно теряет чувство меры и, я бы сказал, рассудок, – и тот слушал графа, раскрыв рот.

Сен-Жермен не потерял и капельки своего искусства увлекать слушателя разговором. Стараюсь записывать дословно… Вчера мы вновь обратились к былому…

– Да, мой молодой друг, когда-то этот зал знавал лучшие времена. Я имею в виду не кухню и не количество посетителей, а публику, которая бывала здесь.

– Все изменилось после Конвента, – согласился я.

– Да, после Конвента все изменилось. Говорят, что именно здесь якобинцы намеревались устроить свой клуб, с тех пор эти стены выглядят совсем по-другому. Они словно пропитались кровью… Вас порой не душат воспоминания, мой друг? – неожиданно спросил Сен-Жермен.

– Я не так много грешил, чтобы просыпаться в холодном поту или усердно каяться. Тем не менее я согласен с вами – становится грустно, когда вспоминаешь, какое это было уютное местечко. Когда-то я встречал здесь самого маркиза де Буафи. Он приходил сюда со своим кузеном.

– У маркиза было два кузена, вы имеете в виду Анри? – уточнил граф.

– Нет, старшего. Его отец или дед в начале прошлого столетия, кажется, возглавлял парижскую полицию.

– Это был его дед, Федо де Марвиль, секретарь Парижского парламента. Когда его назначили генерал-лейтенантом полиции – это случилось в 1740 году, – он занимал место рекстмейстера. Удивительно тонкий был законник, имел склонность к хорошей шутке. Был дружен с принцем Конти.[133] Еще тем, старым…

Я вопросительно изогнул бровь, тем самым показывая, что жду продолжения рассказа. Более всего на свете меня пугала собственная непростительная неосторожность, слишком откровенный вопрос, который мог спугнуть собеседника, который, по словам мадам де Жанлис, буквально менялся в лице, когда в нем признавали графа Сен-Жермена.