Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О нем сообщил не блеск роскоши, не имена предков, не знатные титулы. О нем сообщили его подвиги. <…> Странное зрелище для ленивых и высокомерных придворных – моряк без звания, лишь с опытом службы, был доставлен прямиком от штурвала корабля ко Двору и беседовал с Королем. Некоторые из них, возможно, отметили, что он не обладал изяществом и манерами придворных; Людовик XIV отметил его доблесть и способности [Thomas 1761: 19–20].
Тома описывал Дюге-Труэна как человека, наделенного социальностью, sensibilité и гуманностью, главными элементами нового просвещенного военного этоса.
Он вдохновлял своих солдат прозорливостью, которая ничего не упускала, уверенностью, которая никогда не сомневалась в успехе, планами, которые вселяли храбрость, строгостью дисциплины, которая для храбрости значит то, что трезвая и бережливая жизнь значит для тела, внимательностью, полной человечности во избежание кровопролития, ведь в его глазах солдаты были людьми [Ibid.: 43].
Дюге-Труэн был ате sensible и настоящим patriote sensible, который страдал из-за человеческих потерь на войне и заботился о своих солдатах, укрепляя их героизм, должным образом их тренируя и делая все возможное для сохранения их жизни [Ibid.: 59].
Схожим образом Жан-Франсуа де Лагарп (1739–1803) в “Eloge de Nicolas de Catinat” («Хвалебной речи о Николя де Катина», 1775) постоянно отмечал скромность и человечность его попыток смягчить жестокость и кровопролитие, порожденные войной:
Из всех генералов Людовика XIV он меньше всего просил для себя, наилучшим образом распределял награды в армии и принес государству наименьшие затраты. С таким бережным отношением к богатству patrie, насколько осторожнее, должно быть, он обращался с жизнями своих детей? Действительно, это качество не только рождается из предрасположенности души, но также зависит от науки командования; искусство спасти людей от гибели на войне заключается в руководстве ими. И все же не слишком ли много в истории военного дела примеров, когда человечность приносилась в жертву славе? <…> Душа Катина! Чистая и просвещенная душа! Сами идеи долга и славы наделили тебя более человечными чувствами! О Катина! Для такого мудреца каждая ненужная победа была преступлением! Увы, даже если война необходима, она по-прежнему отвратительна, и Катина поклялся сделать ее менее кровопролитной [La Harpe 1775:27–28].
Во время и после катастрофической Семилетней войны панегиристы, такие как Тома и Лагарп, предложили Академии, короне и французскому обществу образ национального освобождения через просвещенного военного героя.
В то время как панегиристы писали грандиозные хвалебные речи, другие писатели работали в более популярных жанрах, особенно драматическом, что позволило охватить разные слои французского общества. В своих произведениях они зачастую говорили о младших офицерах и рядовых солдатах, которые демонстрировали черты идеального героя, а также семейные добродетели. Реабилитация солдат и младших офицеров означала превращение этих людей из презираемых в достойных сожаления, безымянных в знакомых, никчемных в полезных, уважаемых и героичных. Эти изменения нашли отражение в патриотической литературе и в армии, которая внедряла политические меры, чтобы почтить солдат и младших офицеров, а также сделать их более похожими на граждан.
Младшие офицеры, граждане и герои
Ранней весной вдова мадам Люзер получила ордер на постой двух офицеров французской армии, развернувшейся рядом с крошечной немецкой деревней, в которой она родилась и жила. Вскоре офицеры прибыли к женщине. Более юный был типичным французским сорвиголовой, одним из тех, о которых мадам Люзер постоянно слышала. Надменный и шумный, юноша немедленно начал флиртовать с ее дочерью-подростком. Командиром юноши был мужчина среднего возраста, полная противоположность самовлюбленного подчиненного. Он был добрым, учтивым, даже скромным. Его глаза не блестели гордостью за прошлые и будущие победы, а смотрели с мягкостью и, казалось, скрывали безмолвное горе на хмуром лице. Этого мужчину звали шевалье Сен-Фран, и, оставшись с хозяйкой дома наедине, он поделился своей историей.
В юности он был беден и вступил в армию из-за тяжелого финансового положения. Благодаря смелости в бою мужчина поднялся по службе и получил звание майора, помощника командира полка по административно-хозяйственной части. Об этом звании мечтали многие молодые офицеры-дворяне. Они посчитали назначение несправедливым, обратив внимание лишь на сомнительное социальное происхождение Сен-Франа, а не на поступки и шрамы, доказывающие его заслуги. Мужчина сказал, что научился игнорировать такое отношение, выполнял свой долг перед patrie и служил хорошим примером для своих солдат. Но он ненавидел войну:
Лишь бездушные юнцы могли превратить в игру такую серьезную профессию, которая заставляет нас лить слезы независимо от успеха. Этого достаточно, чтобы закрыть уши от криков природы и жалости. <…> Долг солдата! Жестокий долг! Но в промежутках между кровавыми бедствиями я снова становлюсь человеком и чувствую потребность в мире. Моя душа стремится к великодушным поступкам. Смягчая несчастье человечества, я пытаюсь загладить страдания, в которых был роковым и слепым орудием. Ах! Как могут печальное зрелище войны и ее болезненные сцены не сделать сердце человека более мягким и sensible? [Mercier 1770: 32–33].
Мысли шевалье блуждали, и, обменявшись парой фраз с хозяйкой дома, он замолчал. Спустя, казалось, целую вечность он посмотрел на мадам Люзер и сказал:
Меня не радуют почести или удовольствия, связанные с моим званием. <…> У меня был сын, которого я любил. <…> Когда он родился, его приветствовали лишь дары природы. Я мог содействовать его судьбе лишь слезами. <…> Сегодня удача улыбнулась мне, и я бы смог дать ему лучшее будущее, но я не знаю, что с ним стало. <…> Воспоминания о нем неустанно преследуют меня. Наследник моего несчастья! Ему пришлось вступить в армию. Он носил ту же солдатскую униформу, которую теперь носят мои собственные люди. Порой мне кажется, что в каждом из них я вижу и узнаю своего сына. <…> Они все дороги мне. <…> Возможно, он по-прежнему жив, ведет мучительную и печальную жизнь. <…> Но я потерял его, мадам, и так трагично, что почти не хочется увидеть его снова [Ibid.: 35–36].
Шевалье Сен-Фран и его история, придуманная и поставленная Луи-Себастьяном Мерсье в его снискавшей международную славу пьесе “Le deserteur” («Дезертир», 1770), могут стать вполне понятны лишь в контексте культурных дебатов о войне и армии, которые рассматривались в предыдущих главах. Сен-Фран – сложный персонаж, не совсем архетипичный антигерой или классический герой: ведь его ненависть к войне едва ли не превосходит патриотический пыл. Он sensible, гуманный и скромный человек, но при
