Лёха - Николай Берг

– Не повезло ребятам, – печально заметил артиллерист.

Леха кивнул, удивляясь тому, что ни Семенов, ни бурят не проявили товарищеского сочувствия. Открыл было рот, хотел что-то сказать, но Семенов с бурятом как раз выпрягли лошаденку, и та на заплетающихся ногах, но целеустремленно пошла куда-то вглубь леса, ковыляя так, чтобы не беспокоить раненую ногу.

– Пошли с кобылой, явно она воду чует, – сказал Семенов и, подхватив волочившиеся по земле вожжи, пошел рядом с лошадью. Лехе с артиллеристом волей-неволей пришлось идти следом.

Менеджер Леха

– Вот не думал никогда, что, читая Гаршина, все такое своими глазами увижу – тихо бурчал на ходу Середа.

– А кто это – Гаршин? – думая о своем, рассеянно спросил Леха.

– Известный русский писатель, прогрессивный; революционер, считай. «Лягушку-путешественницу» читал?

– Смотрел, – рассеянно ответил Леха, имея в виду известный мультфильм, потом спохватился, не ляпнул ли чего, но артиллерист не обратил на оговорку никакого внимания. И чтобы не заметил чего идущий рядом, менеджер тут же спросил сам: – И при чем тут лягушка-путешественница?

– Она ни при чем. Тут такое дело – Гаршин, видишь ли, в войне с турками вольноопределяющимся участвовал, в бою заколол вражеского солдата, да и сам на пулю нарвался. А дело было в зарослях, густые кусты вокруг, драка там получилась свирепая – вот его и нашли только через четыре дня. И все это время он пролежал рядом с мертвым турком, который довольно быстро разлагался на жаре. Вздувался, подтекал, пузырями покрывался. Вонял опять же – как вот эти наши. И все это – руку протянуть. И не отползти от него, сил нет.

Леха промолчал. Ему было не по себе, неприятно удивили спокойные Жанаев и Семенов, лишь бегло глянувшие на покойников и тут же все внимание обратившие на полудохлую лошадь. В то же время Леха чувствовал, что эмоции эти – какие-то тупые. Умом он не мог представить – а что делать-то надо? Столько трупов за короткое время он видел только в игре «Метро». Но в игре-то были виртуальные, хоть и старательно прорисованные картинки, а тут – живые люди. Тот же Петров. Живой, потный, радующийся тому, что скоро притащит танкистам топливо, – и красно-голубые брызги, выметнувшие из его спины… И все, нет токаря Петрова. И не будет. И не похоронили. Так и остался валяться в лесу. Как десятки добитых пленных – по обочинам и в кюветах. Как десятки убитых гражданских.

Леха не знал, как определить то, что с ним происходило. Словно он покрывался скорлупой, черепаховым панцирем, только прозрачным. Отсюда – из реального мира – смешным казались адреналиновые виртуальные битвы. Почему-то вспомнилось, что в том же «Метро» главный герой то и дело снимал с гнилых трупов противогазы и натягивал себе на морду, – и вместо того, чтобы брезгливо передернуть плечами, потомок грустно усмехнулся. Хорошо же разбирались создатели игры в том, что такое подгнившие мертвецы… Сюда бы их, для знакомства. Потом почему-то вспомнил комикс про ходячих мертвецов-зомби, так там и того более – персонажи обмазались содержимым вспоротого брюха гнилого мертвеца, чтоб казаться для зомби своими. Но пошел дождь и моментально смыл. Фантазеры, мля, идеалисты. Тут вон мылись, мылись, а запашок после закопанных танкистов так и остался. Менеджера замутило. Потом он представил себе, как умирал от жажды тот раненый, что лежал посередине, между уже померших товарищей, – и затошнило сильнее.

А его компаньоны шли себе впереди, сопровождая ковыляющую коняшку, и ухом не вели. Привыкли, что ли? Или просто грубые натуры? В том времени, из которого в этот ад кромешный Леха и попал, объяснение было бы простым – дескать, это не люди, а быдло, грубое, бесчувственное, не креативное, лишенное по своей примитивности истинно человеческих эмоций и не способное сопереживать ближним. Тут же это объяснение было не годным, фальшивым и натужным. Тогда почему? Рационализм жителей сельских районов? Практичность?

– И никто не узнает, где могилка моя… – потерянно бурчал Середа.

Даже странно: и когда их гнали в колонне пленных, и во время побега – молодцом держался парень. И когда мчали азартно в чужих карнавальных нарядах – тоже орлом глядел, а как немца-то именинного лихо облапошил! А тут что-то скис, вид потерянный какой-то. Сам Леха тоже себя чувствовал не лучшим образом. Пытался разобраться в себе – и не получалось. Чем-то именно эти погибшие подействовали на нервы. Непонятно почему, но вот именно эти. Даже не гражданские.

Лошаденция действительно привела к воде – небольшому прозрачному ручейку, который, продираясь по лесу, намыл из-за всякого лесного хлама разного размера бочажки. Животина стала пить воду аж со стоном, вздрагивая всем телом.

– Что дальше делать будем? – спросил Леха Семенова, аккуратно умывавшегося из того же бочажка. Тот не спеша закончил умывание, попил водички, потом ответил:

– В ближайшей деревне махну лошадь на харчи. Много за нее не дадут, заморенная. Да битая впридачу, но это дело поправимое, а нам и харчей не пуды нужны. Бензина, конечно, не раздобудем – ну да не баре мы, пешочком оно и спокойнее.

– А если немцы в деревне?

– Ты же сам видел, не во всех они деревнях сидят. Выберем ту, что поспокойнее. А если не захотят меняться – пойдет кобылка с нами, она немного в себя придет – в ходу и тебе не уступит. А уступит… Ну тогда мы ее на мясо. Конина съедобна, нам надолго хватит, было б где нажарить.

– Тех, что на телеге, – так и оставим? – не удержался Леха.

– А что ты предлагаешь?

Менеджер хотел было ответить, но удержался. Землю рыть у него получалось плохо: когда послали его с лопатой углубить воронку, копать в итоге все равно пришлось буряту да дояру. И у них это ладилось как-то легко и с виду запросто. Потому выходило, что, предложив похоронить почему-то именно этих ребят, ни с того ни с сего выбрав их из сотен таких же, Леха просто взвалит работу на тех, кто копать может (Середа с дыркой в ладони тоже в это дело не годился), вот и получалось, что, проявив благородство, менеджер просто заставит работать бурята с дояром.

– Ты, парень, нынче на войне. А на войне убивают. Тысячами. И главная задача тут – убивать. До смерти. Не убьешь ты – убьют тебя. И это – главная работа. Так понятно? – глядя ему прямо в глаза, с расстановкой спросил колхозник.

– Понимаю, – понуро ответил потомок.

– А раз понимаешь, держи хвост пистолетом! Троих закопать – это час работы, даже если мелко рыть. Мы за час пару верст отмахаем. Вот и смекай, что нам полезнее.

Менеджер глубоко и печально вздохнул.

– Городские… – с легким оттенком превосходства сказал буряту колхозник.

Тот молча кивнул, копаясь в одной из многочисленных немецких торб.

Пока скотинка пила воду, вливая ее в себя словно в бездонную бочку, мужики рассмотрели лошадиную рану; так же старательно и серьезно, как до того обрабатывали дырку в ладони артиллериста, почистили, смазали чем-то и присыпали порошком, проконсультировавшись по поводу немецких надписей на склянках со знатоком германского языка. Лошадь все это терпеливо перенесла, словно понимала пользу для себя. Дальше нашли полянку, где кобылку пустили попастись, спутав из предосторожности ей передние ноги, дояр подхватил винтовку и убыл на разведку, а троица осталась караулить животное и ждать результатов.

– Надо черстветь душой. Нельзя эмоции в себе допускать, – словно продолжая давний разговор, сказал Середа.

Бурят презрительно фыркнул, показывая всем своим видом, что категорически с этим утверждением не согласен. Артиллерист минуту-другую словно бы боролся с собой, потом будто в холодную воду кинулся, решительно заявив:

– Я не трус. Но меня такое сильно пугает. В бою погибнуть – пустяк, не страшно, а вот так – жутко. И что хотите можете говорить. У меня мороз по коже, как представлю, что лежишь, знаешь, что хана, сегодня товарищ слева помер, а товарищ справа – вчера похолодел и стонать перестал. А ты лежишь и знаешь, что никуда тебе не уползти. И днем мухи с комарами. А ночью – сырость и холод. И точно знаешь, что все: тут, в этом самом лесу, твоя жизнь молодая и кончится. И мало того что кончится, так твое тело, мяско с жирком, глаза стекленелые будут жрать всякие эти… вороны там разные, хорьки… и эти, что мушиные диты[82]. И все твои радости, мысли, чувства – все только для корма опарышам этим. Для того папа с мамой растили.

Артиллериста передернуло от омерзения. Помолчали. Потом он продолжил:

– И будешь так вечно валяться, сначала как скелет в лохмотьях, потом череп отломится и с телеги скатится, как мяч. И как не было тебя. И даже найдет если кто в этой глухомани, никому не интересно, что был вот такой хороший человек, веселый, девушки любили, а осталась куча костей и тряпок никчемных…