Лёха - Николай Берг

– Ну это ты дал!

– Польский национальный деликатес – пиявки на гусиной крови, между прочим. И чехи такое жрали.

– И как готовить?

– Это когда у гуся ощипывается грудка, на нее садятся пиявки, а когда наберут крови – снимаются и жарятся на масле, и получается королевский деликатес! – гордо заявил Середа.

– Ну если нам гусь подвернется, мы и без пиявок обойдемся! – засмеялся тихонько Семенов.

– Одно другому не помеха, – торжествующе заметил гордый своей маленькой победой Середа.

Леха ничего не возразил, вспомнив, что вообще-то насекомых в его время тоже за деликатес почитали. Всяких там кузнечиков, сверчков и тараканов. Ничем пиявки не хуже. И, к слову, сейчас он бы и кузнечиков, жаренных на масле, поел бы с удовольствием, негусто было с едой последнее время.

Дояр тем временем быстро собрался. Перед тем как уходить, точно и старательно рассказал, где эта деревня, где дом деда, посоветовал не суетиться – если все будет отлично, он вернется с харчами к полудню, чтобы не следить по росной траве.

– А если не вернешься? – сухо спросил Середа.

– Если не вернусь… Тогда идите дальше без меня, – так же сухо ответил Семенов. Встал, пожал руки, отдал винтовку Лехе, себе взял теплый, нагревшийся в кармане летчицких галифе блестящий пистолетик, сидор, благоразумно опустошенный Жанаевым, пару немецких торб, противогазную сумку, и почти неслышно повел отдохнувшую лошадку по лесу.

Оставшиеся проводили его взглядами, и потомок с винтовкой сел в караул. Отсидел свое время, заменил его Середа с пистолем, а Леха отправился с удовольствием в палатку, где все же было гораздо теплее, чем на открытом воздухе, прижался спиной к спине свернувшегося в клубок бурята и уснул, как провалился. Спал он тревожным рваным сном, где все кто-то спорил на какие-то темы, особенно почему-то на тему съедобности коня в памятнике Юрию Долгорукому, причем кто-то вроде похожий на гендира, одновременно при этом являясь погибшим Петровым, заявлял, что бронзового коня жрать можно, только вставив стальные зубы, иначе жестко будет, но Жанаев, глянув опытным взглядом, сразу понял, лошадка – не жилец и, не медля ни секунды, выхватил из-за голенища нож и перерезал горло ничего не успевшему понять животному, а затем жадно припал к алому фонтану бьющей из артерии крови, по закону степей не давая упасть на землю ни одной капле. Это поведение категорически не понравилось Лехе, тем более что устроил это все бурят не где-нибудь в затишке, а прямо посреди концертного зала, почему-то находившегося в торговом зале гипермаркета, сплошняком заставленного стойками с товаром. Одинокая фигурка, очень знакомая по силуэту, мыкалась среди всего этого великолепия, таща тяжело нагруженную тележку. Леха кинулся помочь, но тут же устыдился, потому как оказалось, что он, во-первых, совершенно голый, а во-вторых, несмотря на то что бежал изо всех сил, расстояние между ними не сократилось ни на сантиметр. Тяжело дыша, менеджер наблюдал, как Семенов в гипермаркете медленно бредет между полок и закидывает в тележку упаковку страусиных яиц, сухой маринад, пачку конских презервативов для изготовления бурдюков, соль-сахар-спички, молодую парную конину, мед шмелиный, шоколад с первитином, долго стоит у полки с маслами, но вместо льняного берет конопляное. На кассе его терпеливо ждут немцы. Видны характерные каски. Потомок отчетливо понял, что ему надо вручить дояру кредитную карту сети магазинов «О’кей», иначе тому не удастся прорваться мимо немцев-кассиров, но карты нигде не было. Потомок плюнул на то, что голый, рванулся вслед уходящему колхознику… и проснулся.

Это безобразие Лехе приснилось под утро. Осталось только унять колотившееся сердце и отдышаться.

Азиат все так же сидел, словно с места не уходил. Кивнул Лехе, вылезающему из палатки. Вскоре вылез и Середа. Попили водички, потом поделили горстку сухарных крошек, что тщательно наскребли по сумкам. Аккуратно собрали палатку, разложили все для того, чтобы с приходом Семенова можно было быстро сняться с насиженного места.

Время тянулось, словно удав по цементу. Вроде все дела переделали, но колхозник еще не вернулся, и потому неугомонный Середа принялся обучать Леху обращению с винтовкой, приговаривая, что нечего тут нос задирать, даже и летные писаря должны с винтовкой уметь обращаться, не зазорно это.

– Винтовка – она как девушка, понимает ласку и деликатное обращение! Но и уверенность тут нужна, возьмешься за нее неправильно, некрепко – отоварит всерьез, – толковал Середа тоном опытного пикапера, знающего все о девушках… и винтовках.

– Ногу, что ли, себе прострелишь? – хмыкнул недоверчиво Леха, внимательно осматривая удобно лежащий у него на ладонях карабин.

– Можешь и ногу, если сдуру. Но я имел в виду отдачу. Мне понравилось, как в первый-то раз стреляли. У половины расчета синячищи были. Если чоловик не общался с «мосей» – синяк почти гарантирован. Ты меня спросишь – почему? А я тебе отвечу, потому как приклад надо в плечо плотно вжимать, иначе стукнет прикладом «мося» от души. А уж если досталась «девочка», у которой нагель осел и от того она «дерется» – так просто песня о грустном получится. Винтовку, как девушку, взять надо умеючи и спуск давить ласкаючи. Иначе «мося» мало что продинамит – хрен попадешь, так и еще отоварит нехило, – пел соловьем артиллерист.

– Болташь многа, покажь лучше, – посоветовал Жанаев, который остался без винтовки и потому чувствовал себя не очень комфортно.

Пулемет стоял рядом, но на него красноармеец поглядывал не без робости – незнакомая сложная штуковина нагоняла на него неуверенность. И прицел не пойми какой, и вообще непонятно все. Еще бурята грызло то, что вчера как-то не успел, не сказал, что нельзя Семенову одному идти, надо было вдвоем двигать. В лесу Жанаев не очень был своим, но все же не степняк какой, разобрался бы, что куда – в Бурятии леса есть, и много, доводилось ходить, хотя из общения с окружающими знал бурят, что его родину почему-то почти все представляют если и не пустыней, то уж всяко безлесной плоской степью. Теперь его мучило, что ушел товарищ в одиночку. Нехорошо вышло. Больно уж уверенно Семенов приказал – смутился бурят. Надо, надо было возразить – и еду донести вдвоем проще и легче, и прикрыл бы, если что. Вот, например, если подвернет Семенов ногу – никто и не поможет. А когда тянешь груз большой, ногу подвернуть – плевое дело. Потому бурят сидел хмурый и неразговорчивый, на себя злился, что промолчал вчера.

Середа поглядел на советчика взглядом, которым, бывало, оглядывал нерасторопных и непонятливых подчиненных командир батареи, но Жанаев не смутился. Зря взгляд пропал. Потому, провозившись из принципа с поучениями еще пару минут, артиллерист и впрямь стал дрессировать летчицкого писаря в прикладывании. Прицеливании и опять прикладывании. Несмотря на то что Леха в скором времени взмок, время все равно тянулось медленно-медленно. А Семенов все не возвращался, хотя солнышко поднялось высоко. Извелись от ожидания все трое, но старались не показывать друг другу, что волнуются.

Первым не выдержал все-таки Леха.

– Мне кажется или уже полдень? – спросил он.

– Насколько я могу судить по своим часам, оставшимся у рыжего ганса в кармане, сейчас уже за полдень. Солнце вниз пошло. Что скажешь, дитя природы? – повернулся Середа к азиату. Тот не обратил внимания на подначку, пробурчал:

– Прошел полдень.

– Нравишься ты мне, товарищ, прямо Финдлей какой-то! – опять порадовал Жанаева непонятным неугомонный артиллерист.

– Какое еще финлэйд? – почему-то разозлился бурят.

Середа понял, что перегнул палку, перестарался от нервности и волнения, от тягостного ожидания. Зря товарища прищемил, тот ведь тоже из мяса, как оказалось, значит – тоже на нервах весь.

– Человек такой, шотландский, боролся с английским империализмом, очень немногословный. Про него еще народный поэт товарищ Роберт Бернс написал стихи.

– Книжки читал? – не то поощрительно, не то осуждающе спросил азиат.

– А то ж! У нас хорошая была библиотека, много чего интересного. Книга – она источник знаний, – не без пафоса сказал артиллерист.

– Про Финдлея-то этого, что там было? – спросил в свою очередь утомившийся от ружейных приемов Леха.

– Ну если охота, то вот, помню, в переводе Маршака. Охота послушать? – осведомился покрасневший Середа.

– Давай. Только тихонько.

Артиллерист откашлялся в кулак и тихонько продекламировал:

– Кто там стучится в поздний час?«Конечно, я – Финдлей!»– Ступай домой. Все спят у нас!«Не все!» – сказал Финдлей…

И дальше, в таком же лапидарном стиле, припершийся гость уламывал хозяина – или хозяйку? – на посиделки всенощные. И уломал, черт языкастый!