Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы Донна Соль, подчас и Донна Перец,
Но все нам сладостно и лакомо от вас,
И каждый мыслями и чувствами из нас
Ваш верноподданный и ваш единоверец.
Но всех счастливей будет тот,
Кто к сердцу вашему надежный путь проложит
И радостно сказать вам сможет:
О, Донна Сахар, Донна Мед!..
Знакомство с Александрой Осиповной было выгодно, поскольку, являясь любимой фрейлиной императрицы, всегда могла замолвить словечко. Она была наделена умом и все это прекрасно понимала, соответственно относясь к знакомству, особенно с «сочинителями».
Закутавшись в теплый платок, Александра Осиповна лежала на оттоманке в своем будуаре. Рядом валялся роман, кажется французский. В передней раздался шум.
– Кого это еще принесло, – подумала она. – Принимать не охота.
Постучав, вошел лакей:
– Пушкин и Жуковский желают вас видеть.
– Вот еще!.. Ладно, проси…
Она поднялась, рассмотрела себя в зеркале и вышла к гостям в голубую гостиную.
Облобызавшись с гостями, которые с шутками ее приветствовали, она усадила их в кресла и присела сама. Только они приступили к беседе, как лакей сообщил о прибытии Никитенко. Усадив и его, разговор пошел в шутливом тоне, как это всегда бывало в этой гостиной.
– Больше всего я вам рада, Александр Васильевич, – глядя с улыбкой на Никитенко, сказала красавица. – Если б вы знали, как мне надоели эти лощеные петербуржцы… Когда я вижу вас, я всегда вспоминаю нашу милую Малороссию. Я ведь тоже там родилась, воспитывалась на галушках и варениках. До сих пор не могу забыть ее полей, звездного неба, криков перепелов, журавлей на крышах, песни бурлаков…
Никитенко покраснел. Ему было неудобно, что «малороссиянка» попутала аиста с бузьком, а бурлаков с чумаками… Но не стал ее поправлять. А вот Жуковский не преминул вклиниться в разговор и своим медовым голосом подхватил:
– Несравненная Александра Осиповна, могу предоставить вам превеликое удовольствие познакомиться с вашим земляком Гоголем, который уже себя заявил в литературе под именем Рудого Панька, повествуя о малороссийской жизни.
– Скажу вам, что я уже его читала, дорогой Василий Андреевич… И вы с ним знакомы?
– Буквально несколько дней назад он был у меня. Мне кажется, он нуждается… Его надобно бы пристроить куда-нибудь… Я об этом попросил Плетнева, авось получится…
– Я вам скажу, что он обладает недюжинным талантом! – воскликнула Россет. – Конечно, ему надо помочь и приласкать.
– Донна Соль, я не перестаю надеяться, что вы вначале меня приласкаете! – смеясь заразительно, сказал Пушкин.
– Я бы давно это сделала, но вы не стоите того, – с притворной строгостью ответила красавица. – А Гоголь симпатичный?..
– Как вам сказать… Это как кому… Как говорится, на вкус и цвет товарища нет, – сказал Жуковский. – Сутуловат немного… Длинный нос…
– Все равно! Я вам приказываю привести его ко мне!..
– Вы знаете, дорогая, что для меня ваше желание – закон…
– А я хочу спросить несравненную, пробовала ли она музыку «Пророка», которую я вам передал ранее? – сказал Пушкин.
– Вы даже не представляете, какая это прелесть! – сразу загорелась хозяйка. – Скажите, а кто написал музыку? Глинка?..
– Нет, дорогая, это не Глинка.
Пушкин начал рассказывать о судьбе крепостного музыканта, но его перебил приход графа де Граве. Граф был французом, которого революционные бури забросили в варварскую Россию. Ему так понравилось среди варваров, что обратно домой уже не хотелось. Он со всеми раскланялся, сделал хозяйке комплимент и сел в предоставленное кресло.
И снова продолжился легкий светский разговор, шутки. Александра Осиповна окончательно вошла в свою роль, одаривая гостей прелестью своих взглядов.
– Господа, я хочу вас поблагодарить за этот визит великолепной музыкой, которую нашел господин Пушкин где-то на необъятных просторах нашей России…
Сев за рояль и ударив по его клавишам, полилась вверх, куда-то к небу, волшебная музыка. Пушкин и все гости замерли: как божественно прекрасно! Музыка буквально околдовала Жуковского… Аккорды становились все мощнее… Казалось, это сам гром небесный раздается над их головами:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли…
Все были ошеломлены. Пушкин был бледен, а Жуковский едва сдерживал рыдания. На Пушкина даже страшно было смотреть: губы побледнели, плотно сжаты, лицо строго сосредоточенное. Он признавал свое поражение. Музыкант оказался выше, музыка раба была сильнее стихов его «Пророка»… Громы музыки продолжались…
Но вот музыка перестала звучать. Упали руки Александры Осиповны на колени. Молчание… Пушкин хотел что-то сказать Россет… и не смог. Жуковский вытирал глаза, как будто
